Читать книгу Счастье красоты. Опыт эстетической антропологии - Юрий Дружкин - Страница 6

Кажется нет необходимости подробно возвращаться к истории споров о том, может ли искусство считаться свободным от «посторонних», лежащих за пределами собственно искусства, интересов, можно ли приписывать ему «самоценный» характер, и если да, то в каком смысле и в каких пределах. Вопрос об утилитарном или неутилитарном характере художественной деятельности, будучи важным аспектом проблемы художественной потребности, является одним из постоянных вопросов эстетики.

В этом вопросе со всей отчетливостью просматривается необходимость анализа объективной диалектики целесообразности, о которой в предыдущей главе шла речь в связи с понятием «самоцель». Ведь вопрос этот можно сформулировать и так: является ли искусство самоцелью, или оно есть средство для достижения иных целей? Диалектическое решение этого вопроса преодолевает жесткое противопоставление этих двух крайностей. Искусство имеет общественное значение, оно удовлетворяет целый комплекс потребностей, осуществляет ряд функций и в этом смысле оно «утилитарно», в этом смысле оно – средство. Но искусство одновременно предстает как такая деятельность, которая имеет ценность для субъекта деятельности как бы сама по себе, и в этом смысле оно «неутилитарно», в этом смысле оно предстает как самоцель. Тогда встает другой вопрос: каким образом искусство соединяет эти противоположности в одно целое, как эти противоположности взаимообуславливают друг друга, как они проявляют себя в контексте специфического для искусства способа удовлетворения общественных и индивидуальных потребностей? На вопрос этот пока нет однозначного ответа. Поскольку вопрос этот имеет прямое отношение к рассматриваемой в работе проблеме, мы предлагаем свой вариант его решения.

Но прежде хотелось бы обратить внимание на одно немаловажное обстоятельство. Вопрос аналогичного содержания, т.е. вопрос о деятельности неутилитарного характера, «стал» объектом пристального интереса не только эстетиков, не только философов. Интересует он и психологов, и физиологов, и биологов, и кибернетиков… «Эксперименты показали, что ряд различных типов поведения, особенно исследовательская и познавательная активность, возникает в отсутствии какого-либо известного влечения, – пишет К. Изард, – и может возникать снова без отчетливой связи с редукцией влечения или напряжения. Течение, открытое этими исследованиями, породило ряд новых важных моделей связи мотивации и поведения. Большинство этих моделей были объединены под рубрикой внутренней мотивации. Общей для них является цель объяснить исследовательское, познавательное, творческое мышление и поведение, которое возникает в отсутствии известных мотивов или без редукции влечения и напряжения». (К. Изард. Эмоции человека. – М., Изд. Моск. ун-та, 1980, с. 184). «Олпорт… ввел принцип функциональной автономии для объяснения того, как деятельность может стать целью для самой себя (выделено мной – Ю. Д.), несмотря на то, что первоначально она могла возникнуть по другой причине. Например, рыбак может сначала отправляться в море для удовлетворения своих жизненных потребностей. Но в дальнейшем он может обнаружить, что независимо от того, нужно ли ему продолжать работу для добывания пищи или денег, он теперь любит отправляться в море». (Там же, с. 169). Другим примером может служить так называемая «потребность в самоактуализации» сформулированная известным американским психологом А. Маслоу.

Задолго до этого убедительную физиологическую интерпретацию фактически этой же проблемы дал И. М. Сеченов. В своей гениальной книге «Рефлексы головного мозга» но пишет: «Известно из наблюдений над взрослым человеком, над ребенком и над животными, что первым условием для поддержания материальной целостности, следовательно и функций всех нервов и мышц без исключения, необходимо соответственное упражнение этих органов: так на зрительный нерв должен действовать свет, движущий нерв должен быть возбуждаем, и его мышца должна сокращаться и пр. С другой стороны, знают, что в случае насильственного прекращения упражнения какого бы то ни было из этих органов в человеке является тягостное чувство, заставляющее его искать недостающего упражнения». (И. М. Сеченов. Избранные произведения. – М., 1953, с. 73). Но и на более фундаментальном уровне, на уровне общебиологических закономерностей, слышатся отголоски того же вопроса о деятельности, детерминируемой «извне», и деятельности, детерминируемой «изнутри»… «В биологии долгое время господствовало и дает о себе знать до сих пор представление о внутренней уравновешенности живой системы. Однако обобщение обширного фактического материала и развитие биологии привело к формулировке Э. С. Бауэром принципа устойчивого неравновесия как основного принципа организации живого. … Бауэр рассматривает принцип устойчивого неравновесия как всеобщий закон существования биологических систем и определяет его следующим образом. «Все и только живые системы никогда не бывают в состоянии равновесия и исполняют за счет свободной энергии постоянную работу против равновесия, требуемого законами физики и химии при существующих внешних условиях». (А. Б. Коган Общие проблемы биокибернетики. – В кн.: Биологическая кибернетика. – М.: Высшая школа, 1972, с. 22—23. Подробно об этом см.: Бауэр Э. С. Теоретическая биология. М., 1935.)

Приведенные отрывки достаточно наглядно иллюстрируют, как проблема, обнаруженная и сформулированная ранее всего при исследовании художественно деятельности, открывалась заново в исследованиях в области психологии, физиологии, и даже биологии. Эстетика, в свою очередь, не могла оставаться равнодушной к явлениям подобного научного резонанса. В качестве примера можно указать на работы М. Н. Афасижева. В частности, в своей книге «Эстетика Канта» он сопоставляет известные положения эстетики Канта с новыми достижениями в области естественных наук о человеке. «Функциональные потребности, – пишет он, – вообще присущи всем уровням и структурам человека. В этом проявляется фундаментальная закономерность, согласно которой физиологические структуры живого организма образуются в результате длительного – постоянного или периодического функционирования. Но возникнув и сформировавшись, любая живая структура должна функционировать с определенной периодичностью, длительностью и интенсивностью, нормы которых возникли в процессе становления данной структуры». (М. Н. Афасижев. Эстетика Канта. М., 1075, с. 65). Таким образом, понятие функциональной потребности можно с успехом использовать для объяснения целого ряда существенных моментов, проявляющихся в «бескорыстном» характере художественного творчества и художественного восприятия. Все это заставляет с особой серьезностью подойти к проблеме объективной диалектики целесообразности как фундаментального свойства жизни, находящего свое высшее проявление на уровне человеческой творческой деятельности и прежде всего в искусстве.

Это и заставляет нас специально обратиться к вопросам диалектики целесообразности, лежащей в основе художественной деятельности. Эта диалектика, несомненно, имеет гораздо более общий характер. И наша цель состоит не в том, чтобы развить общую теорию этой диалектики. Нам необходимо рассмотреть диалектику целесообразности как предпосылку художественной деятельности, проявляющую себя как в общебиологических и общечеловеческих моментах, так и в художественной деятельности. Затем на основе этого анализа мы попытаемся сформулировать понятие функциональной основы искусства.

При такой постановке вопроса, анализ диалектики целесообразности, который предполагается здесь предпринять, должен выступать одновременно и как синтез понятий о более сложных формах целесообразности на основе понятий о формах простейших и всеобщих, как восхождение от абстрактных и простых определений к более конкретным и сложным. «На стадии высшего синтеза… анализ действительно становится нераздельным с синтезом и осуществляется при мысленном удержании исходного предмета в его целостности». (Б. М. Кедров. Противоречивость познания и познание противоречия. В кн.: Диалектическое противоречие. М., с. 37.) Необходимой предпосылкой, условием движения по этому пути является наличие таких «абстрактных определений», которые могли бы служить отправной точкой для «воспроизведения конкретного посредством мышления». (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, с. 37). Очевидно, что этой цели могут служить не надуманные, не произвольные определения, но только такие, в которых суммировался долгий и трудный путь многих эмпирических наблюдений и теоретических размышлений.

В соответствии с поставленными задачами, исходные понятия должны

– отражать существенные и необходимые признаки целесообразности как атрибута жизни (т.к. именно целесообразность становится теперь предметом рассмотрения);

– отражать признаки целесообразности универсального характера, присущие всему живому, включая и низшие, и высшие его формы;

– допускать возможности их соотнесения с проявлениями целесообразности, эмпирически наблюдаемыми в искусстве и теоретически описываемыми в эстетике и искусствознании;

– отражать (хотя бы имплицитно) объективные противоречия, свойственные целесообразности живого, позволяющие схватить объект анализа в его самодвижении, в развитии от низших форм к формам высшим, понять внутренний импульс и логику этого развития.

Поскольку эти понятия должны суммировать опыт эмпирических и теоретических исследований целесообразности как атрибута всего живого, постольку они не могут быть взяты из искусствознания или из эстетики. Они могут иметь только естественнонаучное происхождение. Но целесообразность живого, вообще говоря, изучается разными науками. Поэтому желательно найти понятия, имеющие междисциплинарный, общенаучный, суммирующий характер.

Принимая такие условия, мы, по видимости, «отходим» от привычного понятийного аппарата эстетики. Но мы не отходим, при этом, ни на шаг от эстетической проблематики. Напротив. Лишь для решения сугубо эстетической проблемы мы совершаем этот временный (а, по сути, лишь кажущийся) «отход». И если данное отступление поможет более эффективно двигаться в решении поставленной проблемы, значит оно окажется оправданным.

* * * * *

Мы начнем наш анализ с такого общебиологического принципа, который, при всей его общности, содержит в себе отчетливо выраженные «намеки» на явления эстетического порядка, отражая при этом некоторые существенные черты искусства. Таким принципом современного естествознания, но имеющим аналог в самых давних традициях эстетического сознания, является принцип негэнтропии. Само понятие энтропии, которым теперь часто пользуются, чтобы определить одно из фундаментальных отличий жизни, зародилось далеко не в недрах наук, изучающих жизнь. Оно пришло из такого, казалось бы, далекого от биологии раздела физики, как термодинамика, став затем важнейшим понятием кибернетики. Связано оно с формулировкой так называемого второго закона термодинамики. Согласно этому закону, наряду с обратимыми процессами превращения энергии, существует и необратимый процесс ее «обесценивания», рассеяния, в результате чего она теряет способность быть целесообразно используемой. Это значит, что любая энергетически замкнутая система неизбежно переходит от упорядоченного, маловероятного состояния к хаотическому, что и определяется как ее энтропия. Если само слово «энтропия» звучит как чужеродное в контексте работы по эстетике, то содержание понятия энтропии не столь уж неожиданно для этой науки. «Важнейшие виды прекрасного – это слаженность, соразмерность и определенность», – утверждал Аристотель. (Аристотель. Сочинения в 4-х т., т. I. М., 1976, с.326—327). Противоположности космоса – хаосу, структурной упорядоченности – аморфности, гармонии – дисгармонии и т. д. – традиционно входили и входят в предмет эстетики. И это приближает, хотя и негативно, понятие «энтропия» к кругу проблем эстетики, ибо «энтропия есть мера дезорганизации» (Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1958, с. 34) и, как таковая, она составляет прямую противоположность как жизни, так и красоте.

Понятие энтропии довольно быстро вышло за пределы собственно физики. Оно стало использоваться в биологии, кибернетике, теории информации и других науках. Одной из причин широкого его применения является содержательная емкость этого понятия, отражающего фундаментальную закономерность как в энергетическом (динамическом), так и структурном аспекте, причем, в единстве количественной и качественной сторон. Применение этого понятия к широкому кругу явлений позволило установить, что в природе, наряду с процессом нарастания энтропии, существует и противоположный процесс. Развитие этой тенденции как раз и совпадает с тем, что мы относим к явлениям жизни. «Жизнь – это разбросанные там и сям островки в умирающем мире», – писал, впрочем, не слишком оптимистично, Н. Винер (Подробнее об этом см.: Н. Винер, Кибернетика и общество. М., 1958, с.41—58).

Существование и развитие жизни никоим образом не противоречит второму закону термодинамики, ибо развитие жизни представляет собой явление относительно местного значения, и реализуется оно за счет увеличения энтропии в сфере, откуда живое черпает вещество, энергию и информацию. Происходит своеобразное перераспределение, «перекачивание» энтропии, образующее первоначально диалектическую пару: организм- среда (в данном контексте, под словом «организм» подразумевается более широкое понятие, нежели особь. Организмом, в известном смысле, можно считать и организацию особей).

Вышеупомянутое «перекачивание» энтропии и составляет жизнедеятельность организма. Эта жизнедеятельность как бы делит мир на две сферы, которые мы будем в дальнейшем изложении называть положительной и отрицательной сферами (не в оценочном, конечно, смысле). Положительная сфера суть та, в которой в результате активности организма энтропия снижается, порядок растет. Напротив, отрицательная сфера есть сфера активного увеличения энтропии. С точки зрения целесообразности,– отрицательная сфера всецело является лишь средством, тогда как цель относится к положительной сфере. Таково основное, исходное и конечное, отношение целесообразности, которое весьма усложняется в процессе своего развития.

Это исходное соотношение первоначально совпадает с отношением между организмом и его средой. Организм составляет положительную сферу жизнедеятельности, снижая свою энтропию за счет ее повышения во внешней среде, которая, таким образом выступает, как отрицательная сфера. Однако это первоначальное совпадение не остается застывшим тождеством. Первую брешь пробивает в нем уже сам факт дискретности жизни. Деятельность, направленная на продолжение рода, а также забота о потомстве приводит к тому, что положительная сфера выходит за рамки собственно организма. Сам организм становится не только целью, но и средством, попадая, отчасти, в отрицательную сферу собственной жизнедеятельности. Дальнейший прогресс углубляет это противоречие. Вся деятельность, направленная на организацию, упорядочивание внешней среды, в высшей форме свойственная только человеку, вовлекает в положительную сферу жизнедеятельности значительное число неорганических элементов его жизненной среды. Так развитие жизни, ее прогресс приводит к тому, что мы в дальнейшем будем называть смещением цели.

Смещение целя, будучи результатом развития жизни, является универсальным ее свойством, важнейшей характеристикой ее прогресса, формой проявления ее всеобщего и фундаментального признака – целесообразности.

Нетрудно убедиться, что конкретное соотношение положительной и отрицательной сфер жизнедеятельности, а, следовательно, и конкретный уровень достигнутого смещения, является важной характеристикой самого субъекта жизнедеятельности. И, что существенно, этот подход позволяет сравнивать и анализировать различия не только между представителями различных видов, не только между различными человеческой культуры, но и между различными жизненными принципами людей, открывает нечто весьма значимое в человеческих характерах. Вопрос о соотношении положительной и отрицательной сферами жизнедеятельности имеет и нравственную интерпретацию. Известное положение Канта: «поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого также, как к цели, и никогда не относился бы только как к средству» (И. Кант. Соч. IV, ч. I, с. 270) предписывает фактически включать все человечество в лице любого его представителя в положительную сферу жизнедеятельности человека. Естественно предположить, что проблема смещения цели имеет важное значение и для решения проблем эстетического характера. Разве такое фундаментальное понятие эстетики, как «красота» не содержит в себе признаков негэнтропии в их ценностном преломлении? Разве художественная деятельность не выступает примером смещения цели, примером утверждения негэнтропийного принципа в продуктах творческой деятельности? Такие «формальные» признаки красоты как симметрия, наличие внутренней организации, определенная мера упорядоченности, гармония составляют и свойство произведений искусства, и свойство живого, в котором как раз и проявляется его негэнтропийная тенденция.

Однако отождествить красоту с негэнтропией, а художественное творчество объявить частным случаем смещения цели еще не означает разобраться в природе этих явлений, еще не значит дать им причинное объяснение. Требуется прежде всего понять природу самого явления смещения цели, разобраться в его внутренней диалектике, выявить движущие этот процесс причины, проследить логику его развития и показать, как на определенном этапе этого развития рождаются предпосылки художественной деятельности, и как эти предпосылки получают реализацию в форме искусства, в форме художественной культуры. Имея в виду эту конечную задачу, мы и попытаемся сейчас понять природу данного явления, выявить сущностные противоречия жизни как формы движения и как источника целесообразности, которые, по-видимому, и являются движущими силами этого смещения. Само же понятие смещения еще ничего не объясняет, ибо, определяя эстетическую деятельность как частный случай вовлечения элементов неорганической природы в положительную сферу жизнедеятельности человека, оно, во-первых, не раскрывает специфики этой деятельности, во-вторых, остается открытым вопрос о причинах явлений такого рода. К поиску этих причин мы теперь и переходим.

* * * * *

Обратимся к фундаментальному свойству живого, благодаря которому оно способно противостоять общеэнтропийной тенденции, благодаря которому оно постоянно превращает пренебрежительно малую вероятность своего существования в абсолютную достоверность. Этим свойством является способность реагировать целесообразно, то есть отвечать на различного рода внешние воздействия или внутренние нарушения такими реакциями, которые приводят к восстановлению нарушенного состояния. Этот процесс постоянного самовосстановления называется гомеостазисом. В известном смысле гомеостазис можно понимать как уточнение понятия «самосохранение».

Понятие «гомеостазис» имеет особое значение в силу того, что оно вносит момент активности, деятельности. Гомеостазис- это активная негэнтропия, это та узловая точка, где стихийный процесс превращается в процесс управления. Здесь уже содержится «зародыш» понятия субъекта деятельности.

Можно трактовать гомеостазис весьма упрощенно, как процесс стабилизации определенных физиологических (точнее, физико-химических) характеристик организма. Эти физико-химические характеристики выступают в этом случае как цель гомеостатической активности. Такого рода гомеостатические системы создаются искусственно и находят широкое практическое применение. Но аналогом живого гомеостазиса они могут выступать лишь в очень малой степени, «подражая» ему в самых общих, а главное, внешних чертах.

В чем же сложность естественного (живого) гомеостазис? Мы поймем это, когда ответим на вопрос о цели живого гомеостазиса. Что касается конкретных физико-химических характеристик, то они являются целью отдельных приспособительных реакций. Целью же гомеостазиса в целом является поддержание (сохранение) жизни. Можно сказать «жизни», а можно сказать «процесса жизни». Это только подчеркнет основной смысл. Жизнь и есть то охраняемое состояние, которое является целью живого гомеостазиса. Но жизнь как конкретный процесс жизнедеятельности и есть процесс осуществления гомеостазиса. Обнаруживается диалектическое противоречие, заключающееся в том, что жизнь как гомеостазис есть одновременно и цель, и средство. Иначе говоря, она, по самой своей природе, является самоцелью. Таким образом, отличие искусственного гомеостазиса от живого заключается в том, что целью искусственного гомеостазиса является поддержание некоторых внешних ему характеристик, тогда как целью живого гомеостазиса является он сам как непосредственное осуществление процесса жизнедеятельности. Живой гомеостазис есть гомеостазис гомеостазиса.

Такое понимание «гомеостазиса» является расширительным по сравнению с тем, которое имеет место при исследовании элементарных физиологических реакций организма. Оно, однако, не противоречит тому, достаточно широкому определению, которое дал этому понятию Н. Винер: «Процесс, благодаря которому мы, живые существа, оказываем сопротивление общему потоку упадка и разрушения, называется гомеостазисом» (Н. Винер. Кибернетика и общество. М., 1956, с. 103). Поскольку наш предмет не ограничивается областью элементарных физиологических реакций организма, но включает, прежде всего, высшие формы творческой деятельности человека, подобная интерпретация этого понятия оказывается здесь вполне уместной. «Некоторые ученые гомеостазис трактуют весьма широко, и такое толкование вполне применимо для характеристики всей человеческой деятельности и познания». (М. Н. Афасижев. Эстетика Канта. М., 1975, с. 63). Такое, более широкое понимание гомеостазиса обнаруживает, что гомеостазис не является абсолютной, метафизической противоположностью по отношению к высшим «бескорыстным» формам поведения, но содержит в себе диалектический момент, ведущий к развитию этих высших форм. Этот диалектический момент и обнаруживается, в частности, в сформулированном выше противоречии. Будем называть его «противоречие гомеостазиса».

Проследим дальнейшее развитие этого противоречия. Понятие «гомеостазис» дает лишь общую характеристику процессу жизнедеятельности. Необходимость гомеостатической активности заключается в том, что на организм постоянно действует множество факторов, нарушающих его стабильность, разрушающих его. Для того, чтобы организм имел возможность осуществлять свой гомеостазис и противостоять этим отрицательным факторам, он должен обладать некоторым множеством приспособительных механизмов. Мы будем называть эти механизмы «гомеостазисными механизмами» (ГМ). Каждый из них имеет свою функцию и противостоит своему классу отрицательных факторов. Эти гомеостазисные механизмы определяют как бы некий круг способностей, присущих организму. Каждый конкретный ГМ есть определенный способ, при помощи которого организм осуществляет свое самосохранение, вопреки действию определенных отрицательных факторов.

Следует отличать понятие ГМ от понятия «орган», ибо ГМ, в отличие от органа, не предполагает его морфологической обособленности. ГМ как определенный способ реагирования может осуществлять себя в действии нескольких органов, в то время, как тот или иной конкретный орган может принимать участие в функционировании разных ГМ. Однако существует глубинная связь между этими понятиями, т.к. орган, не участвующий в деятельности ни одного ГМ, оказывается бесполезным. Его роль в организме определяется ролью тех ГМ, в деятельности которых он принимает участие.

Такое понимание ГМ позволяет применять это понятие даже для описания явлений психического порядка «Если сопоставить два понятия – установка и энтропия, то можно сказать, что установка как бы направлена на борьбу с энтропией в системе живой организм- среда», пишет И. Т. Бжалава (И. Т. Бжалава. Установка и поведение. М., 1968, с 30). Таким образом, установка также может быть рассмотрена в качестве ГМ, равно как и любой другой механизм, направленный на борьбу с энтропией, на каком бы уровне и в какой бы форме она ни проявлялась. Вообще, понятие ГМ включает чрезвычайно широкий круг механизмов – от элементарных приспособительных реакций до высших форм психической деятельности. «Познание является орудием для более совершенного гомеостазиса, как достижения уравновешивания между человеком и природой… Уравновешивание здесь надо понимать не как пассивное приспособление к природе, а как активный процесс практического преобразования ее». (И. Земан. Познание и информация. Гносеологические проблемы кибернетики. М., 1966, с. 45).

Понятие гомеостазисный механизм не следует трактовать «механистически». В частности, не следует понимать отношение организм – ГМ так, будто бы организм представляет собой некий «агрегат», составленный их конечного числа определенных ГМ. Тем более, неверно представлять его как сумму ГМ. Во-первых, Не существует одного, единственно возможного и единственно верного способа расчленения (декомпозиции) организма на множество ГМ. Мы можем выделять ГМ опираясь на самые различные критерии. Существенным остается его функциональная направленность на борьбу с энтропией. Во-вторых, система ГМ организма, строго говоря, не вполне совпадает с понятием организм, не есть сам организм в обычном смысле слова, а есть его совокупный функциональный потенциал. Это следует иметь в виду, ибо в дальнейшем тексте, мы будем употреблять слово «организм» в этом расширительном смысле слова, то есть как живое функциональное целое. Здесь есть некоторая аналогия с понятием «функциональный орган». Последний не предполагает ни его материально-вещественного воплощения, ни морфологической обособленности. Так что, организм, о котором мы будем говорить в дальнейшем, – это функциональный организм, организм в функциональном смысле. Его главная функция состоит в способности вырабатывать новые ГМ и управлять процессом их функционирования и развития, обеспечивая тем самым собственную целостность.

Если выше мы могли определить жизнь организма как процесс осуществления его гомеостазиса, то теперь мы можем определить ее как процесс целесообразного функционирования ГМ, составляющих в совокупности данный организм. Мы здесь не интересуемся, как именно организм вырабатывает новые ГМ. Мы принимаем способность вырабатывать новые ГМ как эмпирический факт, так как без этой способности жизнь не могла бы существовать, а она все-таки существует.

Сформулированное выше противоречие живого гомеостазиса находит, отчасти, свое разрешение в его «распадении» на деятельность множества ГМ. Действительно, жизнедеятельность каждого ГМ можно было бы считать средством, тогда как целью будет поддержание целостности организма, его самосохранение. Однако, разрешение этого противоречия оборачивается лишь его углублением, усложнением, то есть развитием.

Первоначально ГМ действительно выступает лишь как средство. Организм вырабатывает его как средство противодействия определенным отрицательным факторам. Эти отрицательные факторы являются, таким образом, причиной возникновения того или иного ГМ, условием его целесообразного функционирования. Будем называть их основанием соответствующего ГМ. Целью является жизнь организма. Но жизнь организма, как мы теперь видим, складывается из жизнедеятельности (целесообразного функционирования) соответствующих ГМ. Нет этой жизнедеятельности, нет целесообразного функционирования – нет и жизни. Таким образом, возникнув однажды, ГМ сам становится частью организма как целого, а его функционирование становится частью жизни организма. А раз так, то ГМ выступает теперь не только как средство, но и как цель. Образно говоря, ГМ, возникнув как средство к жизни, сам теперь «хочет жить».

Соответствующая метаморфоза происходит и с основанием ГМ. Будучи отрицательным для организма фактором, основание служит причиной возникновения нового ГМ. Но, будучи причиной возникновения нового ГМ, оно является положительным фактором для этого ГМ, во-первых, потому, что оно было причиной его «рождения» и, во-вторых, потому, что оно является условием его целесообразного функционирования, его жизни. А так как жизнь ГМ не только обеспечивает, но и составляет жизнь самого организма, то и для последнего основание имеет теперь также и положительное значение.

Так разрешение одного противоречия оказалось чреватым возникновением целого ряда новых противоречий. Коснемся некоторых их них.