Читать книгу Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки - Юрий Колесников - Страница 8

Основатель Украинской военной организации, а с 1929 года и руководитель тайных украинских националистов (ОУН) Коновалец был заметной фигурой за рубежом.

Родился Коновалец в 1881 году в Зашове, вблизи Львова, в семье учителя. Во Львове окончил гимназию и университет. Ещё в студенческие годы примкнул к украинскому Национал-демократическому союзу, одним из лидеров и теоретиков которого был известный украинский националист Михаил Грушевский – историк, впоследствии глава Центральной рады.

С началом Первой мировой войны Коновалец вступил в созданный Союзом освобождения Украины корпус Украинских «сечевых стрельцов» и в составе австро-венгерской армии отправился на Восточный фронт. В 1915-м в Карпатах попал в плен к русским и содержался в лагере для военнопленных в районе Царицына. Вёл среди пленных украинцев активную пропагандистскую работу националистического характера. В обход лагерной цензуры сумел установить связь с военнопленными украинцами – солдатами австро-венгерской армии, содержавшимися в других лагерях.

После февральской революции 1917 года активность молодого Коновальца усилилась. Он перебрался в Киев. При поддержке Симона Петлюры – организатора и главного идеолога националистического движения на Украине, прославившегося антирусскими и антисемитскими погромами, сформировал из галичан полк «сечевых стрельцов», ставший особой гвардией, подчиненной главе Центральной рады Грушевскому.

Вскоре полк под командованием Коновальца преобразовался в корпус со специально законспирированным штабом по руководству антисоветской деятельностью. Это он организовал резню восставших рабочих киевского завода «Арсенал», беспощадно мстил тем сечевым стрельцам, которые уклонялись от активных действий. Не щадил не только бывших стрельцов, но и их семьи.

К встрече с ним и готовился теперь Андрейченко.

На пути в Вену, где она должна была состояться, Андрейченко не покидала безотчётная тревога, что в последний момент встреча сорвётся. Изучив повадки оуновской охранки, не исключал, что последует и нечто иное. Возможно, самое худшее. Организация славилась кровавыми «сюрпризами».

На венском вокзале, согласно предварительной договорённости, Андрейченко встретил малосимпатичный Ярослав Барановский. Из-под его низкого лба и нависших взлохмаченных смолистых бровей пристально и подозрительно глядели мутноватые, иссечённые множеством красных прожилок глаза. Молча подав холодную, словно безжизненную руку, он, не проронив ни слова, повёз гостя на конспиративную квартиру. Здесь, тоже не обмолвившись и намёком на предстоящее свидание, оставил Андрейченко в просторной, полупустой, пахнувшей плесенью комнате и ушёл.

Адрес был знаком Андрейченко. Квартира тоже. Он неоднократно бывал здесь в гостях у члена Центрального провода Романа Сушко. Но об этом квартирном отсеке понятия не имел, хотя вроде бы неплохо знал расположение комнат в доме. В наблюдательности ему было не отказать, как и в зрительной памяти.

Психологически отнёсся к этому спокойно, но принял во внимание. Не исключал, что Коновалец мог его видеть и, пожалуй, даже слышать, когда они с Сушко беседовали в этой квартире на самые животрепещущие темы. Собственно, всё это теперь мало что значило. Главное, он здесь. А здесь одна тайна покрыта другой и наверняка не последней…

Андрейченко терпеливо ждал, обдумывая, как получить наибольшую пользу от встречи, не забегая вперёд, не форсируя решение главной задачи. Не насторожить Коновальца, не разочаровать, что было бы чревато непредсказуемыми трудностями и губительными осложнениями на пути к цели. Настраивался на весьма возможную серьёзную проверку. И был готов к ней. Давно освоил, можно сказать врос в «легенду». Иногда ловил себя на том, что к настоящей своей биографии, остававшейся глубоко «за кадром» служебной деятельности, он будто и отношения не имел, другой жизни у него и не было.

И всё же сейчас, сидя в глухом и жутковатом помещении, Андрейченко вдруг ощутил некую неуверенность в случае «экзамена». Опасения не отступали. А ведь от предстоящего знакомства зависело очень многое.

Но вот наконец и вождь собственной персоной – Евгений Михайлович Коновалец. Спокойный, неторопливый в движениях, немного уставший. Продолговатое серьёзное лицо, непропорционально большие, слегка оттопыренные – будто специально для подслушивания – уши, крупный мясистый нос, гладко причёсанные с аккуратным пробором, тронутые серебром тёмные волосы со спадающей на угол изборождённого морщинами лба прядью. Для полного сходства с фюрером Третьего рейха – усики «муха». И в самом деле, было в облике Коновальца некоторое сходство с Гитлером.

Взгляд Коновальца казался холодным, отвлечённым, даже безразличным, однако в нём легко угадывался пристальный интерес к визитёру, попытка разгадать его сущность, настрой.

Постепенно, к удивлению Андрейченко, глава Центрального провода становился более откровенным, простым, доверчивым, общительным. Вопросы задавал со знанием дела, демонстрируя при этом достаточно обширный кругозор. Орешек, по всему видать, крепкий.

Когда ответ Андрейченко на его вопрос звучал резонно и приходился ему по душе, он соглашался с ним; в ином случае корректно давал понять, что дело обстоит несколько иначе. Но как именно, не рассказывал. Как бы пропускал мимо своих больших ушей и переводил разговор в другое русло. Деликатно, почти незаметно. В общем, вождь Центрального провода производил неплохое впечатление. Поначалу.

Андрейченко держался естественно, повторил некоторые свои критические замечания, ранее высказанные в Берлине. С горечью говорил о затухании националистического всплеска среди подпольщиков. Выказал большую озабоченность участившимися арестами, что являлось одной из причин общих бед.

Немного помолчав, выжидая, не скажет ли что-либо существенное Коновалец, который внимательно слушал и, видимо, соглашался, Андрейченко добавил:

– Вы знаете, Ваше превосходительство, аресты НКВД наших людей и особенно единомышленников приняли в последнее время почти массовый характер. Это наводит на мысль, что среди нас действует враждебная агентура.

Коновалец пытливо посмотрел на молодого собеседника. Эти слова, казалось, должны были бы снять последние сомнения в его искренности. Но вместе с тем могли и насторожить опытного игрока: не специально ли они сказаны сейчас?

Почувствовав, что последняя его фраза вызвала сложное ощущение у главы ОУН, Андрейченко сказал:

– Собственно, арестовывают и вовсе невиновных, так что с уверенностью говорить о наличии агентуры НКВД в наших рядах тоже трудно. Тем не менее мы, на местах, не исключаем этот фактор. И потому проводим нелёгкую, но крайне необходимую работу.

– И многих арестовывают? – вдруг оживился Коновалец, когда, казалось, к этому вопросу уже незачем было возвращаться.

– Многих, – произнес Андрейченко с сожалением. – Очень многих. Люди в отчаянии.

– Это хорошо, – неожиданно похвалил Коновалец. – Это очень хорошо.

Что он имел в виду? Вероятнее всего то, что аресты вызовут недовольство народа и это приведёт к массовому протесту, бунту, восстанию.

– А вы не перешли бы работать в Центр? – неожиданно предложил Коновалец. – Я слышал о вас добрые отзывы.

Проверка или нечто другое? Андрейченко понимал, что проверять и сомневаться в нём будут если не постоянно, то довольно долго.

– Мне трудно сейчас ответить на это предложение, Ваше превосходительство. Хотя соблазн есть. Однако решение зависит от многих обстоятельств, которые пока мне неясны. Не говоря уже о том, что я не волен решать единолично.

Андрейченко спокойно смотрел в глаза руководителя ОУН. А тот, переведя разговор на обыденные темы, расспрашивал о жизни в СССР, о роли интеллигенции, её значимости в обществе. Коснулся и настроения людей в СССР в целом и, в частности, на Украине.

Зашла речь и о претензиях подполья к Центру. Андрейченко выражал их весьма деликатно, но со свойственной ему твёрдостью, и в общем рисовал картину, близкую к действительности. Не обходил острых моментов, но и не слишком акцентировал их.

Коновалец слушал внимательно. Неожиданно предложил вместе отправиться в Эстонию. Там по заказу Центрального провода издавалась литература, предназначенная для распространения на Украине.

В Таллине Коновалец подбросил Андрейченко так называемую лимонную корку: возложил на него переброску через Финляндию в Советский Союз националистической литературы.

Сомнений не было: проверка. Мешкать с ответом не приходилось. Вождь ОУН прекрасно понимал, что подосланный человек, агент противной стороны, невольно заколеблется, даже откажется. Если же согласится, то результат не замедлит сказаться.

Это понимал и Андрейченко. Но легче от этого ему не становилось. Времени на раздумья не оставалось. И потому, не мешкая, он согласился. Хотя и заметил Коновальцу, что дело далеко не простое, но поскольку чрезвычайно важное для подполья, постарается выполнить нужное нашим людям.

– Особенно сегодня! – пояснил глава ОУН. – Эти материалы откроют им глаза! Они узнают правду.

Андрейченко выехал в Хельсинки. Один. Такую возможность счёл для себя удачей. Кажется, наконец-то вырисовывался конкретный путь к достижению цели, ради которой столь длительно и старательно городился весь этот огород. Пока не финал. Но он уже проглядывался.

До сих пор попытка перебросить в СССР контрреволюционную литературу проваливалась. Теперь же Андрейченко предлагали невероятно большой её объем. Разумеется, он разгадал замысел главы Центрального провода. Соблюдая полнейшую конспирацию, он из Хельсинки дал знать руководству ИНО НКВД, что удачная переправа через финскую границу нелегальным путём оуновской литературы с последующим её распространением среди подпольщиков на Украине, вне сомнения, станет важнейшим условием для завоевания доверия и выполнения задания.

«Литературную операцию» следовало провести так, чтобы её исполнение не выглядело лёгким, что могло бы вызвать подозрения. Провал же по доставке контрреволюционной литературы засвидетельствует отсутствие у Андрейченко ценных связей и возможностей, благодаря которым ему в оуновской верхушке придаётся большое значение. Его репутация будет поставлена под сомнение.

Тем самым Андрейченко дал понять руководству ИНО, что любых осложнений следует избегать за счёт продуманной подготовки к операции с оуновской литературой.

В Москве столкнулись с весьма щекотливым и рискованным мероприятием. Там прекрасно понимали, что в Центральном проводе будут зорко следить за поступлением в ряды националистического подполья антисоветской литературы. Результаты, надо полагать, непременно станут достоянием руководства ОУН, и это поможет Андрейченко с выполнением задания. С другой стороны, за такое «мероприятие» можно и головой поплатиться. Причём всем, без исключения, задействованным в нём лицам. Ещё никогда не случалось, чтобы органы НКВД способствовали нелегальной переброске через границу в Советский Союз контрреволюционной литературы, призывавшей «к свержению сталинского режима».

После тщательного изучения всех аспектов столь каверзного вопроса «наверху» скрипя сердце всё же приняли предложение Андрейченко. Одновременно ему дали указание, сославшись на вполне резонные трудности, договориться с руководством ОУН о значительном сокращении объема литературы. Дескать, во избежание провала.

Андрейченко добился этого. Должен был завоевать абсолютное доверие, выполнив порученное задание. Иного выхода не видел.

В итоге оуновская литература попала к подставным лицам или к «сознательным» советским гражданам, которые отправили её в органы милиции и НКВД. Лишь мизерная часть, если не единицы, оказалась у тех, кому она предназначалась Центральным проводом. Большинство этих лиц уже находились под постоянным наблюдением оперативников НКВД и его осведомителей.

Во всяком случае, о поступлении из-за рубежа оуновской литературы было много шума, за ней охотились, её у кого-то отбирали, кто-то добровольно либо от страха присылал её по почте в райкомы партии или просто выбрасывал на помойку, где её тут же находили и относили куда следует.

Так или иначе, факт поступления на Украину оуновской литературы имел место. Ему была дана необходимая огласка, и, естественно, она дошла до берлинской штаб-квартиры ОУН. Достигла и Швеции, куда вскоре прибыл Коновалец на очередную встречу с Андрейченко. Глава ОУН не поскупился на похвалы за доставку в родные края эстонских «подарков», которых «народ с жаждой ждёт, и это, безусловно, скажется на его отношении к большевистскому режиму».

Встречи Андрейченко с Коновальцем участились. В основном, они были связаны с поручениями оуновского предводителя, но давал он их деликатно, чтобы не обидеть ответственного посланца подполья. Время от времени Коновалец интересовался ситуацией на «Великой Украине», просил свежих сведений, характеристик ряда ответственных лиц подполья.

Беседы Андрейченко с Коновальцем становились всё откровеннее, доверительнее. По всему было видно, что вождь ОУН возлагал немалые надежды на посланца подполья.

Очередное свидание с ним он назначил в Норвегии. Андрейченко это было более чем кстати. Норвегия тогда считалась единственной страной, освоившей производство «тяжёлой воды». ИНО поручил Андрею Павловичу уточнить её наличие там. В частности, постараться узнать, кому и для чего она предназначается? Какие страны проявляют к ней интерес? В какой степени это относится к Германии?

Андрейченко также надлежало, при возможности и без ущерба для главного задания, установить причину прекратившейся связи местной агентуры ИНО с Москвой. До недавнего времени она поддерживалась регулярно; работавшие здесь люди не вызывали сомнений в надёжности, поступавшей от них информации всегда придавалось серьёзное значение.

В Осло встреча Андрейченко с Коновальцем прошла успешно. ОУН располагала здесь небольшой, но весьма активной сетью, работавшей под контролем немцев. Имелась и другая группа оуновцев, не проявлявших явных признаков национализма. Её люди занимались преимущественно коммерцией, владели солидным капиталом и возможностями, начиная с приёма и переправки грузов за границу и кончая обеспечением следующих транзитом через Норвегию людей паспортами, проездными билетами, деньгами.

О существовании этой группы украинцев-оуновцев, выполнявшей функции перевалочной базы ОУН, немцы не имели ни малейшего представления.

Андрейченко заключил, что оуновские группы располагают в Норвегии гораздо большими возможностями, чем казалось на первый взгляд. В сферу их деятельности, судя по отдельным попавшим в поле его зрения фактам, входили и другие, более важные функции. Установить их достоверно за один приезд невозможно, всё тщательно и продуманно законспирировано. Андрейченко решил: найдя подходящий повод, приехать сюда самостоятельно, чтобы специально заняться не только выяснением «коммерческой» деятельности группы оуновцев, но и другими вопросами, интересующими руководство ИНО.

Навести справки, а тем паче отыскать людей, осуществлявших до недавних пор регулярную связь с Москвой, не удалось. Люди Коновальца, агенты местной немецкой полиции постоянно попадали в поле зрения Андрейченко. Он стал заметен, за ним следили. Излишняя активность была рискованна. Несмотря на то, что поручения Коновальца и полномочия подполья давали ему легальную возможность находиться в разных странах и интересоваться широким кругом вопросов. Приходилось считаться и с тем, что до конца здесь никто никому не доверял.

Нацисты следили за вождём ОУН и его сподвижниками с обоснованной подозрительностью. В Норвегии прочно засела английская резидентура, интересовавшаяся, кстати, той же «тяжёлой водой», а Коновалец тайно, через подставных лиц, заигрывал с Лондоном. Но затащил он сюда Андрейченко больше ради того, чтобы показать ему, насколько обширны возможности Центрального провода, и тем самым опровергнуть критику о якобы аморфной деятельности ОУН. Разумеется, чтобы тот, вернувшись домой, информировал руководство подполья, что, дескать, дела отнюдь не так плачевны, как пытаются представить это некоторые молодые члены Провода. Существовало, очевидно, и нечто другое, известное лишь самому Коновальцу.

Вернувшись в Берлин, Андрейченко узнал о прибытии из Москвы связного. Как обычно, тот доставил шифровку с предупреждением о необходимости соблюдать осторожность, избегать контактов с немцами, больше внимания уделять окружающим, остерегаться провокаций. Вместе с тем напоминали о необходимости форсировать завершение задания.

Руководство НКВД, судя по всему, нервничало. Подготовительный период затянулся и, по существу, использован пока что самим Коновальцем в интересах Центрального провода. Возможно, обеспокоенность Москвы вызывалась и тем, что генсек интересовался ходом операции.

Андрейченко не исключал и того, что поступившая в страну оуновская литература для украинских националистов вызвала в высшем эшелоне власти негативную реакцию. Двух мнений и быть не могло: контрреволюционные пропагандистские материалы, ввезённые в СССР при содействии НКВД, – как бы этот факт не был оперативно оправдан, – в случае невыполнения задания мог послужить весомым аргументом для привлечения к ответу лиц, причастных к операции.

Андрейченко имел все основания предполагать наличие подозрений и в отношении него самого: «Не работает ли он ещё на кого-то?»

Этот малоприятный «нюанс» всегда оставался в поле зрения руководства НКВД, наученного горьким опытом. Этот «нюанс» не выпускал из вида прежде всего сам генсек. Его настроение тотчас передавалось руководителям НКВД. Молниеносно! Иногда и с опережением и с многократным преувеличением. Не столько из бдительности, сколько от страха.

Но в отличие от руководства НКВД, Сталин был терпелив. По своему обыкновению молчал, вынуждая подчинённых строить самые страшные догадки. Знал, люди переживают, нервничают, мучаются… И все равно молчал, испытывая при этом особое наслаждение. Знал: его окружению хорошо известно, что терпение небеспредельно.

Андрейченко всё это учитывал, прекрасно понимая при этом всю сложность своего положения. Но и спешить, как бы ему самому ни хотелось, не решался. В Норвегии подтвердились подозрения: за ним тянется «хвост», и не только ищеек ОУН. Пришёл к выводу, что и немцы проявляют к нему интерес.

Украинским сообщникам нацисты доверяли не во всём. По многим причинам. Это знали, видели и чувствовали все без исключения оуновцы. Немцев, максимально использовавших их, что-то настораживало, а многое раздражало. Стоило кому-либо из украинских националистов выйти из повиновения, соответствующие службы нацистов немедленно расправлялись с ним, не стесняясь в средствах. Абверу то и дело приходилось указывать своим «партнёрам» их истинное место, а тот, кто не понимал этого, плохо кончал. Исчезали оуновцы довольно часто, словно сквозь землю проваливались. Можно было лишь догадываться об их судьбе. Нацисты не церемонились. Иногда проштрафившийся оуновец погибал в автомобильной катастрофе.

Андрейченко всячески старался не попасть под колпак гитлеровских спецслужб, что было непросто и, естественно, сопряжено с опасностью навлечь на себя подозрения. Приходилось лавировать и строго придерживаться взятой за правило манеры поведения: «Ничего не делаю без ведома непосредственного руководителя подполья». Об этом должны были знать все оуновцы, с которыми он общался. При любых условиях – раз и навсегда!

Удачно сложились отношения Андрейченко с двумя влиятельными в ОУН людьми, состоявшими на платной службе в абвере, членами Центрального провода Габрусевичем и Кордюком. У Кордюка он частенько бывал дома, они вместе ходили на собрания, молебны, иной раз выезжали за город на полигон, где молодые оуновцы обучались военно-террористическому делу.

Не без пользы для себя Андрейченко узнал, что инструкторы на полигоне абверовцы-хорваты, окончившие специализированную школу в Венгрии в небезызвестном поместье Янка-Пуста, располагавшемся вблизи границы с Югославией.

С Владимиром Кордюком Андрейченко часто посещал оперу. Тот разбирался в классической музыке, особенно любил Вагнера. Однако музыка действовала на Кордюка странным образом: он замыкался, мрачнел, старался потом напиться, хотя пьяницей не был. В эти минуты в нём просыпалась тоска по родным местам, памятным с детства, он сетовал на бездеятельность организации, подолгу говорил о разочаровании, которое испытывает особенно сильно в последнее время. Жаловался и на обстановку внутри Провода, ругал руководителей, с иронией говорил, что больше приходится воевать со своими, оуновцами, нежели с большевиками. При этом без обиняков называл имена отдельных руководителей ОУН, которые, по его твёрдому убеждению, служат англичанам, французам, а некоторые – и тем, и другим, и даже третьим и четвёртым… Немцам само собой.

– За крупные купюры они хоть чёрту продадут всех и вся. О какой национальной идее тут можно говорить? О какой «Великой Украине»? Нет им до этого никакого дела! – расходился подвыпивший Кордюк.

– Низкопробная публика! Всё, что можно, опозорили, испохабили, дискредитировали. Ненавижу их всех!

Андрейченко слушал. Не спорил, но и не поддерживал. Как бы пропускал его слова мимо ушей, не принимая всерьёз. Иногда выражал удивление даваемым Кордюком характеристикам и замечал, что слабости людские можно понять, но он верит, что каждый оуновец выше всего ставит борьбу с большевизмом. И это – главное.

– Как бы то ни было, настоящему борцу тут несладко. Главное, чтобы в наших рядах не произошло раскола, – наставнически заключал Андрейченко. – Раскол – это конец великому делу. Рано или поздно мы своё возьмём. Увидишь!

Кордюк порой молчал, иронически похмыкивая, иногда перебивал и пускался в спор, горячился, доказывая точность своей информации, высмеивал заблуждения Андрейченко:

– Ты здесь наездами, не знаешь истинного положения дел, а я…

Горестно махнув рукой, он замолкал ненадолго и снова пускался в спор:

– Нет, не верю, не верю, что всё это кончится хорошо. Да, да! Это я тебе говорю! Вспомнишь меня!

– Сгущаешь краски, – как бы останавливал его Андрейченко.

Кордюка задевало:

– Я?! Сгущаю?! А немцы разве не используют нас, как то самое резиновое изделие, из аптеки? А потом вместе с ним и нас на помойку. Это тебе говорю я, вспомнишь меня.

После встречи с молодыми оуновцами из группы Рыко-Ярого Андрейченко сделал вывод: в руководстве «Провода» существует серьёзная оппозиция Коновальцу. Разумеется, он и до этого знал о настроениях в организации, но не представлял себе, что её члены столь воинственно и решительно настроены. Не работа ли это нацистов? Не задумали ли они турнуть лидера?

До Андрейченко и раньше доходили слухи, будто немцам не нравилось, что оуновцы называют Коновальца вождём, по-немецки – фюрером, а он не пресекает этого. Напротив, судя по всему, ему это льстит, нацистов же раздражает. Фюрером может быть только Адольф Гитлер!

– Впрочем, – размышлял Андрейченко, – по всей вероятности, это десятая причина. А главная? Пока неясна. С выполнением задания вопрос решится сам собой. Но то, что всё больше оуновцев становятся ярыми сторонниками национал-социализма, заставляет задуматься о последствиях этого факта.

Немцы же всячески способствовали вхождению в Центральный провод молодых членов, которые стали задавать здесь тон. Это были наиболее националистически и пронацистски настроенные руководители Организации украинских националистов. Большей частью сыновья униатских священников, поддерживавших тесные контакты с грекокатолической церковью. Все они находились на содержании абвера, гестапо, службы безопасности (СД). Являлись рупором Геббельса или Розенберга, Гиммлера или Канариса.

Между нацистскими бонзами царило далеко не мирное соперничество за верховенство в высшей национал-социалистской иерархии. Оуновцы это знали, и каждый при случае кичился своей причастностью к ведомству того или иного нацистского божка.

Нередко на этой почве у оуновцев возникали горячие споры, что также отрицательно сказывалось на националистическом движении. Чувствуя поддержку высоких нацистских покровителей, молодые члены Провода небезуспешно стали теснить старые кадры, действуя при этом напористо, вызывающе, нередко жестоко.

Андрейченко, считавшему, что предстоящая ему акция близится, такая ситуация была на руку.

Не разделяя в открытую критики молодыми своего провидника (руководителя) Коновальца, он тем самым вызывал у того всё большую симпатию и доверие, что облегчало задачу разведчика. Благодаря этому Андрейченко удалось не только войти с Коновальцем в довольно близкий контакт, но и узнать от него массу ценной информации, которую регулярно передавал в Москву.

Он получил также подробное представление об образе жизни Коновальца, его привычках, характере, манере поведения, что имело немаловажное значение для выполнения задачи.

Атака молодых оуновцев на ядро Провода между тем нарастала. Они пытались склонить Андрейченко на свою сторону, понимая, сколь важно иметь поддержку ответственного представителя украинского подполья. Но тот уходил от ответов, закономерно остерегаясь провокаций.

Вскоре молодые оуновцы пригласили Андрейченко в ресторан, чтобы отметить день рождения одного из своих сверстников – влиятельного члена Провода.

В ресторане его уже ждали в отдельном кабинете за сервированным по всем правилам столом. Поначалу звучали тосты, добрые пожелания юбиляру. Пришлось сказать несколько слов и Андрейченко. Он заметил, что в его бокал подливают особенно активно. Но споить его было трудно, к тому же он умел не превышать нормы.

В малозначащих разговорах прошёл час-другой. Кое-кто, сославшись на уважительную причину, покидал кабинет. Постепенно у Андрейченко складывалось впечатление, что юбилей был надуманным, а покидали застолье в соответствии с заранее согласованным планом.

«Что ж, посмотрим, что дальше», – прикинул он, усмехаясь. Становилось любопытно. Хотя знал, сюрпризы могут быть самые неожиданные: «Мягко стелют, а как спать придётся?..»

Остававшиеся в кабинете оуновцы сгрудились вокруг Андрейченко. Один спросил:

– Родной ты наш земляк, а не кажется ли тебе, что рыба начинает тухнуть с головы? Ничего не имеешь против этой пословицы?

– Против пословицы не имею, – улыбнулся Андрейченко.

– А не думаешь ли ты, что нам нужен чистый воздух, и есть только один способ добиться этого?

– И против чистого воздуха не возражаю, – посерьёзнел Андрейченко. – Скажу прямо: у меня нет достаточных оснований сваливать всю вину за недостатки в нашем движении на кого-либо конкретно. Да и не уполномочен я вникать в это, тем более предпринимать что-либо без указания моего непосредственного руководителя.

– А зачем же ты здесь, если не для того, чтобы помогать организации? – С явным вызовом спросил другой оуновец. – И дальше будем спокойно созерцать, как она деградирует?

– Прежде всего, я здесь для того, чтобы информировать Провод о положении в подполье, стремлениях его отцов, уточнении координационных действий и, конечно, выполнении особых поручений.

Его прервали:

– Что-то долго ты информируешь. А что до поручений, то нам они неизвестны.

Андрейченко отметил явный подвох в словах оуновца. Да и вообще портить отношения с молодым руководством он не намеревался. Избегал этого всячески. Потому сказал спокойно:

– Вот что скажу вам, мои родные хлопцы: понимаю вас. Понимаю ваши желания и ваше нетерпение. Разумею, что вы руководствуетесь высшими интересами нашей общей священной идеи. Но решать вам, а не мне. В душе я с вами. Не осуждайте солдата – у него свои правила…

– Жаль. Не глупый ты дядька. Но и понять тебя можно, – заключил оуновец и, обращаясь к дружкам, добавил: – Видать и вправду иначе не может.

Ему не возразили.

– Не серчайте, братцы, – душевно произнёс гость, приветливо улыбаясь. – Мне пора. Благодарю за вечер и внимание. Слава ридной та Велыкой Украине!

И он ушёл.

Разговор с молодыми оуновцами Провода основательно обеспокоил Андрейченко. Он не исключал, что, почувствовав опасность, Коновалец и его ближайшее окружение навострят уши, усилят охрану, примут бог весть какие меры предосторожности, ограничат общение с ним. Такие мысли не давали покоя. Надо было форсировать выполнение задания. Но как, если обстановка не позволяет?

Спустя несколько дней в Вене, в опере, где рядом с Коновальцем сидел Андрейченко, он убедился, что его беспокойство не беспочвенно. За спиной два оуновца, следивших за каждым движением любого, кто находился вблизи вождя и его гостя. Могли ли они подумать, что сосед, на которого они внимания не обращали, прислушивается к их откровенному разговору. Соседом был… курьер из Москвы, связной ИНО НКВД, капитан госбезопасности Пётр Зубов. Наутро он рассказал Андрейченко, что слышал кое-что из его разговора с Коновальцем, разговора охранников, видел их настороженность. Но и Зубов не подозревал, что позади него сидел бывший полковник петлюровской армии Роман Сушко, также отвечавший в тот вечер в опере за безопасность провидника. Но и тот не мог знать, что смотрит в затылок чекиста, привезшего Андрейченко «деталь», которой предназначено сыграть главную роль в операции «Ходики».

У вождя украинских националистов были веские причины обеспечивать себя столь внушительной охраной. И не только потому, что он имел все основания опасаться агентов НКВД. Его руки были обагрены кровью большевиков, безвинных русских, белорусов, евреев, поляков, но ещё больше – украинцев, семьи которых по его приказу вырезались без разбора. Правда, это происходило во время Гражданской войны и в первые годы после её окончания. Постепенно банды оуновцев были разгромлены; подполье на Украине большей частью взято под контроль, что позволяло следить за действиями возникшего за границей Координационного центра ОУН. Вместе с тем и в этот период случались разбои, выдававшие оуновский подчерк.

Угроза исходила и изнутри оуновского движения. Недовольство Коновальцем выражали его вчерашние единомышленники, которые пока ещё оставались вроде бы союзниками, но при первой же возможности готовы были свести с ним счёты.

Во всяком случае, Коновалец уже не обладал прежним влиянием, да и сам всё больше сомневался в своих борцах. Его положение было зыбким. Держался, пока ещё существовало обстоятельство, скреплявшее украинских националистов с организацией. В определённой мере этому способствовали нацисты, всё ещё возлагавшие на ОУН немалые надежды. Тоже зыбкие. Не находя ничего другого взамен, они, видимо, решили, что на безрыбье и рак – рыба.

Повторялась участь всех белоэмигрантских организаций, замкнутых в себе на протяжении многих лет. Беспочвенные подозрения и недоверие привели к болезненной настороженности; люди остерегались друг друга, лицемерили, двурушничали, клеветали, даже открыто враждовали. Молодое поколение разочаровывалось в старшем. Разрушались отношения Коновальца со сподвижниками, соратниками, идеалистами.

Не от хорошей жизни искал он протекции у одних и предавал других. «Немецкая корова» всё меньше позволяла доить себя и всё больше выказывала свою норовистость, всё чаще опрокидывая подойник с молоком.

Это вынуждало лидера ОУН потихоньку заручаться добрым отношением французской «козы», для чего он иногда наведывался в Париж. Второе бюро Генерального штаба Третьей республики знало цену главе Центрального провода, трезво оценивало возможности его боевиков. Молочный ручеёк тёк очень слабо, с перебоями. Нацедить удавалось крайне незначительную порцию, к тому же с отталкивающим привкусом. Похоже, с Коновальцем имели дело как бы на всякий непредвиденный случай.

С французскими спецслужбами вождь ОУН был связан ещё со времён Гражданской войны на Украине. Способствовал тому Симон Петлюра, к которому Коновалец относился с искренней теплотой. Чувство это сохранилось и после того, как на парижской улице средь бела дня некий Шварцбард убил Петлюру выстрелом из револьвера.

Убийцу схватили, заточили в тюрьму, судили. И… оправдали. Сочли его действия заслуженной карой за учинённые погромы, унёсшие жизни многих тысяч евреев и украинцев.

В Париж на свидание с Коновальцем по его просьбе приехал Андрейченко. Порученец провидника, встретив его на вокзале, предложил ему сопровождать Коновальца на кладбище, где похоронен Петлюра, чтобы поклониться праху покойного.

Предложение было неожиданным. Более двадцати украинских родственников Андрейченко, среди которых шестеро детей, в том числе грудной, зарубили петлюровцы. На всю жизнь запомнились лужа крови, изрубленные тела деда и бабушки, остальных родных. И вдруг такое предложение!

– Да, конечно! – только и оставалось ответить Андрейченко.

Коновалец встретил его у самого входа на кладбище. Пожав руку, пристально уставился в глаза Андрейченко, надеясь увидеть в них реакцию на свидание в столь необычном месте.

«Неужто не надоело?!» – подумал разведчик, заметив изрядно опротивевший ему этот взгляд искоса. Однако с благодарностью в голосе произнес:

– Искренне тронут оказанной честью…

И они пошли к могиле Петлюры. Коновалец впереди, гость следом, рядом с тем же Ярославом Барановским, как тень следовавшим за провидником. Его лицо с печатью угрюмости заметно осунулось, приобрело землистый оттенок.

За посетителями неотступно следовали двое рослых телохранителей. Один из них нёс дорогостоящий терновый веночек, увитый позолоченными листьями, символизирующими тернистый и одновременно овеянный славой путь усопшего. Поодаль шёл второй охранник. Третий следил со стороны.

Андрейченко неожиданно спохватился: у него в руках не было традиционных для такого момента цветов. Через дорогу цветочный магазин. Ларьков с цветами и венками по обеим сторонам улицы, упирающейся в кладбище, не счесть. Но возложить цветы на могилу убийцы Андрейченко не мог даже при явной необходимости сделать это. Понимал, что поступает неправильно, неумно, недальновидно, что такой поступок может насторожить провидника, но пересилить себя не мог.

Евгений Коновалец со скорбным видом возложил веночек на могилу, низко склонил голову и замер в задумчивом молчании. Переживания были искренними, на землю упала настоящая слеза.

Однако горестному чувству он предавался недолго. Несколько секунд спустя он, резко вскинув обнажённую голову, артистично закатил глаза к небу, зашевелил губами: то ли произносил молитву, обращаясь к Всевышнему с мольбой смилостивиться над грешником, то ли, изображая молящегося, думал совсем о другом.

Андрейченко осенило: коль скоро разыгрывается спектакль, то он, один из его участников, должен исполнить и свою роль. Сгрёб с могилы горсть земли, аккуратно завернул в носовой платок и стал засовывать в карман, будто хотел выполнить всё это незаметно для окружающих. Обнаружив, что Коновалец наблюдает за ним, объяснил:

– Высыплю в Киеве. На высоком холме. И посажу там добрый дубок.

Провидник внимательно посмотрел на Андрейченко и, по всей вероятности поверив ему, трогательно пожал его локоть:

– Дякую, друже. Дякую. Слава Украини. Та слава велыкому, незабвенному, нашему ридному батьке Симону! Щоб земля ему була пухом.

Вождь ОУН трижды осенил себя крестным знамением, грустно наморщил лоб, нахмурил взъерошенные брови, собрал в трубочку губы и протяжно вздохнул.

Кажется, с той минуты Коновалец стал относиться к Андрейченко без прежнего настороженного недоверия. И разговор их в тот день был долгим и продуктивным. Провидник излагал свои планы дальнейшей борьбы с москалями за самостийную «Великую Украину», делился планами, высказал ряд любопытных мыслей. Одновременно пожаловался на непонимание его отдельными членами Провода, с мнением которых нередко вынужден считаться вопреки своей воле.

В ту же ночь они разными поездами выехали из Парижа в Вену. Условились встретиться в доме Романа Сушко. Там намеревались доработать программу активизации подполья на «Великой Украине».