Читать книгу В цель! Канонир из будущего - Юрий Корчевский - Страница 2

Мы с Наташей наслаждались отдыхом на круизном судне. Светило ласковое солнце, невдалеке проплывали гористые берега, покрытые сочной зеленью лесов, в борт ласково била изумрудная вода Средиземного моря. Рана на руке еще побаливала, но это не мешало нам сходить на берег в местах стоянок. Три дня мы стояли в Неаполе и пешком исходили старую, центральную часть города. Великолепные, старинной постройки здания в мавританском стиле заставляли надолго останавливаться, чтобы вдоволь насладиться зрелищем. Наталья без устали щелкала новеньким цифровым фотоаппаратом, то и дело восхищенно вскрикивая:

– Ты только посмотри на эту статую!

Вечером, порядком уставшие, мы возвращались в порт.

На одной из припортовых улиц расположился «блошиный» рынок. Продавали все – от старых кофемолок до поношенных плащей. Взгляд скользил по выставленным на продажу вещам, и я удивлялся: где и сколько времени могли они храниться – ну вот та, например, шарманка с обшарпанным корпусом. Ей же не меньше ста лет! Или вот это зеленое платье, в котором могла ходить дама еще в начале двадцатого века.

Стоп! Что-то зацепило взгляд, я обернулся. Старый антиквар продавал столь же старые вещи. Взгляд мой упал на старинное зеркало в бронзовой раме. Рама была в завитушках, хорошего литья, немного позеленевшая от времени. Я уже прошел было мимо, но что-то кольнуло в душе. Такое же зеркало висело у меня раньше – в далеком Средневековье, в него смотрелся я сам по утрам и разглядывали свои обновленные лица после операций пациенты.

Я вернулся, поторговался немного для приличия и купил зеркало. Тяжелое оно было – просто ужас, и пока я дотащил его до корабля, вспотел.

Наташа удивлялась и морщила носик:

– И зачем нам такая тяжесть? К тому же старое!

А для меня оно было как свидание с прошлым. Ведь не всегда мы ценим вещи только за их практичность, а храним старый фотоаппарат как память о деде или отцовскую зажигалку. Это не объяснить словами.

На трапе встретились отдыхающие из «новых русских». Дама брезгливо оглядела мою покупку, а господин в белоснежном костюме вдруг заинтересовался:

– Старина?

Я кивнул.

– И хорошо продается?

Но я уже не ответил – шел по коридору к нашей каюте.

Утром мы уже плыли в Афины, где за два дня стоянки успели осмотреть лишь малую часть достопримечательностей древнего города.

А вскоре круизный лайнер ошвартовался у пирса в Новороссийске. После теплого солнца и вежливо-предупредительного обслуживания в Европе сильный пыльный ветер в Новороссийске и хамоватый таксист сразу спустили нас с небес на грешную землю.

Мы поужинали в гостиничном ресторане и быстро ушли к себе в номер.

Музыка в ресторане громыхала так, что разговаривать за столиком было решительно невозможно. И почему музыканты считают, что оглушительно громко – это хорошо? После европейских ресторанов и кафе с негромкой, ненавязчивой музыкой наши заведения казались просто вертепом.

Наталья полночи щебетала в номере о том, как ей понравился круиз. Для бедной учительницы и поездка в Москву казалась путешествием, что уж говорить о заморском вояже?

А далее жизнь покатилась по накатанной колее – дом, работа, редкие вылазки в выходные дни на лоно природы – пожарить шашлыков с друзьями, просто подышать свежим воздухом.

Наталья работала в школе, хотя я и отговаривал ее как мог. На мой взгляд, в школе могли работать энтузиасты, потому как за такую зарплату работают или фанаты своего дела, или мазохисты. Ну не ценит наше государство людей умственного труда, и все тут. Хотя от учителя, как, впрочем, и от родителей, зависит, будет ли ребенок любить книги – источник знаний во все века, или ему отобьют интерес к учебе. Лихие девяностые, когда авторитет образования упал и когда жуликоватые и хитрые проныры могли делать состояния из воздуха, не обременяя себя заботами об образовании, уже канули в Лету.

Я тоже работал, однако только на полставки – денег хватало. Свободное время посвящал самообразованию и усовершенствованию. Уж очень меня заинтересовали возможности гипноза. Ранее, занятый операционной работой, я не интересовался данным направлением. В соседнем городе практиковал довольно опытный и сильный специалист, и я периодически ездил туда, осваивая этот необычный способ лечения. Гипноз – не тот, конечно, что показывают в цирке или на других шоу, – штука интересная. С его помощью можно эффективнее лечить многие заболевания – например, язву желудка. А уж про то, что им можно обезболивать пациента, и даже дистанционно, после сеансов Кашпировского знает каждый.

Приобретенное в Неаполе зеркало я повесил в прихожей. Приходя с работы, оглаживал рукой бронзовую раму, часто вспоминая Средние века, когда приходилось зарабатывать на жизнь не только скальпелем, но и саблей. А уж как доводилось палить из пушек! Нынешняя жизнь казалась просто пресной.

Однажды, вернувшись с работы, я перекусил и решил посмотреть, что там за знаки или руны на бронзовой раме зеркала. Давно собирался это сделать, только руки не доходили – то времени не было, то лень одолевала. Я взял тряпку, нашел на кухне упаковку с чистящим порошком, что купила для хозяйства Наташа, и не спеша стал оттирать старую бронзу.

Знаки начали проступать более отчетливо, причем были они только вверху рамы. И что это за алфавит такой? На латынь не похож – уж ее-то я знал, изучая в свое время в медицинском институте так же, как и греческий. Ведь оба эти языка для медиков – как международный эсперанто. На арабскую вязь тоже не похоже. Древние языки вроде финикийского или санскрита я отбросил сразу: тогда еще не умели делать стеклянные зеркала, модницы пользовались в качестве зеркала полированной бронзой.

Я сфотографировал знаки, распечатал изображение на цветном принтере. Долго разглядывал, переворачивал с ног на голову, но ничего путного на ум не приходило. Надо идти в библиотеку или, что быстрее приведет к результату, ехать в лингвистический университет.

И чем больше я размышлял, тем яснее мне становилось, что в библиотеке я убью уйму времени и могу не разобраться, на каком языке написано. И что мне вдруг втемяшилось в голову переводить текст? Это был именно текст – пусть и небольшой, в два коротких предложения. Слава богу, не иероглифы, японские или китайские.

На следующий день после работы я запрыгнул в машину и направился в университет. Побродив по коридорам, нашел на одной из дверей табличку «Профессор Марков И.В.», постучался. Получив разрешение войти, открыл дверь.

За столом сидел классического вида, как их иногда показывают в старых советских фильмах, профессор. Далеко за шестьдесят, лысоватый, с аккуратно подстриженной бородкой в стиле норвежских шкиперов, на носу – узкие очки в стиле «лектор», явно импортная оптика, судя по слегка фиолетовому отблеску линз.

– Присаживайтесь, чем могу быть полезен? На наших студентов вы не похожи.

– Да я и не студент, я врач, моя фамилия Кожин.

Профессор поднял глаза к потолку, пытаясь вспомнить, потом сказал:

– Ваша фамилия мне ни о чем не говорит. Так какое у вас ко мне дело?

Я вытащил из кармана цветной отпечаток принтера. Профессор взял в руки, внимательно всмотрелся.

– Где вы это взяли?

– Купил в Неаполе старинное зеркало в бронзовой раме. На ней и нашел эти буквы. Интересуюсь стариной, вот решил проконсультироваться.

– Занятно, занятно. Вот только непонятно с языком. Видите ли, я свободно владею восемью языками и почти с ходу, даже не зная языка, могу определить хотя бы, на каком языке говорит человек. С алфавитом сложнее. С таким начертанием букв я не сталкивался. А сколько зеркалу лет?

– Вот уж чего не знаю, того не знаю, но думаю, около трехсот, может, и меньше – само зеркало стеклянное, а рама бронзовая.

– Так, уже понятно, что ему не тысяча лет – тогда не делали стеклянных зеркал. Вы не могли бы оставить мне этот снимок? Я бы хотел проконсультироваться с другими специалистами. Если вас не затруднит, подъезжайте через недельку.

Профессор протянул мне свою визитку, и мы раскланялись.

За работой и рутинными заботами я как-то и подзабыл о посещении университета, а вспомнив, заявился через две недели после встречи с экспертом. Профессор сразу меня вспомнил, обрадованно пожал руку.

– Ну что же вы, голубчик, так задержались?

– Дела, профессор, вы уж меня простите великодушно.

– Садитесь. Задали вы нам загадку. Пришлось связываться по телефону с моим старым знакомым лингвистом из университета Патриса Лумумбы и по электронной почте посылать ему этот текст. Вам интересно, на каком языке это написано?

У меня от волнения перехватило дыхание.

– Да, конечно, иначе бы я к вам не пришел.

– На уйгурском, причем древнем уйгурском. Большая редкость. Вы хоть представляете, кто на нем писал?

– Догадываюсь. Коли язык уйгурский, то и писали на нем уйгуры.

– Отлично, в логике вам не откажешь, – улыбнулся профессор. – Так вот, у татаро-монголов не было своей письменности, да и читать и писать ханы не умели. А держали при себе в качестве писцов уйгуров. Это было тем более полезно, что никто, кроме малочисленной народности уйгуров, этого языка не знал, стало быть – попади пайцза или письмо в чужие руки, так и прочитать бы не смогли.

– Хм, круто. Ну а в тексте-то что написано?

– Да нечто непонятное – вроде «судьба решит, кому пройти». Это, конечно, вольный перевод, может, и не совсем точно – там пара букв не вполне разборчивыми оказались, кроме того, с тех далеких времен смысл некоторых слов изменился.

– Спасибо большое. И больше ничего?

Профессор развел руками.

– А в связи с чем такой интерес?

– Хобби у меня такое – изучаю историю.

– Похвально. Человек, не знающий прошлого, не имеет будущего. Желаю вам успехов, молодой человек.

Я вышел из университета, остановился на ступеньках в раздумье. Какая-то фраза странная. Ладно, что есть, то есть. Интересно, кому принадлежало это зеркало и сколько владельцев у него сменилось? А впрочем, какое мне до этого дело?

Я отправился домой, в одиночестве пообедал – Наталья задерживалась на работе.

Подошел к зеркалу, постоял, вглядываясь в буквы, провел по ним рукой. Непонятная надпись. А может быть, дело в двух полуразличимых буквах, оттого и перевод получился искаженным? Я разглядывал в зеркале свое лицо, дотронулся до стекла рукой и не ощутил привычной поверхности. Пальцы просто прошли сквозь стекло. Было нелепо видеть, как рука заканчивается у стекла.

Я вытащил кисть руки, оглядел ее. Нет, с рукой все в порядке. Вновь погрузил кисть в зеркало, прислушался к своим ощущениям – ничего необычного. Что за чертовщина? Может, у меня крыша потихонечку съезжает? Я сунул руку в зеркало по локоть. Ничего не изменилось. Просунул голову – темно. Мне стало интересно, и я прошел сквозь зеркало весь, целиком.

И оказался на улице…

Стоял такой же сентябрьский день, ветерок слегка шевелил листья деревьев, светило солнце. Я обернулся – зеркала не было. Чтобы убедиться, не обманывают ли меня мои глаза, поводил перед собой руками. Нет, передо мной ничего не было, руки не натыкались ни на какие предметы. А должно было быть зеркало – ведь я только что прошел сквозь него! А все мое неуемное любопытство. Какая сила заставила меня пройти через зеркало? Никто ведь не тянул насильно, жил бы себе да жил.

Надо определиться, где я оказался, да двигаться к дому.

Вокруг – никого. Я похлопал себя по карманам – сотового телефона не было. Ну да, ведь я выложил его на тумбочку. Даже ключей в карманах нет. И что самое смешное, а может быть, и нелепое – на ногах тапочки. В рубашке, брюках и домашних тапочках! Прямо-таки бомж, только одежда чистая и выбрит.

Куда идти? За спиной – реденький лесок, передо мной поле, заросшее травой. Нигде не видно дороги или линии электропередачи. Пойду наудачу вдоль опушки: ходят ведь люди в лес, ездят на машинах, чай не в Сибири, в непроходимой бескрайней тайге.

Решив так, я неспешным шагом направился вперед по опушке леса.

Через час ходьбы я начал ощущать некоторое беспокойство – никаких признаков жилья или дорог не было. А жил я в густонаселенной местности, где через пятнадцать минут хода по-любому наткнешься на дорогу, линию электропередачи или телефонную линию, ферму или село.

Странновато как-то… И вдруг меня обдало холодом – неужели снова перенос во времени? Нет, только не это, не хочу! Едва наладилась семейная жизнь, женщину любимую встретил, деньги завелись. И на тебе! Почему я? Хотя надо признать, что деньги у меня завелись благодаря переносу во времени, на свою зарплату врача я не поехал бы в морской круиз.

Такая злость и отчаяние накатили, что волком завыл бы. И чего меня потянуло к зеркалу? А все мое неумеренное любопытство и страсть к приключениям. Экспериментатор хренов, любитель древностей, познал значение уйгурской вязи на раме зеркала? – сокрушался я.

Поразмыслив немного о такой своей судьбе, о своем новом положении, я успокоился. Обратно ничего не вернешь.

Я пошарил по карманам. Из оружия – ничего, даже перочинного ножа нет, лишь несколько монеток позвякивало, и носовой платок. Гол как сокол. Интересно, в какое время попал? Если далеко от своего, то и одежда будет выглядеть странновато. Не голый, конечно, но… Да еще и тапочки без задника, типа «ни шагу назад». Идти в них еще можно, бежать – очень затруднительно, а уж ручеек вброд перейти…

Солнце стояло за спиной и перемещалось влево. Стало быть – иду на север. Хорошо хоть не в Арктике оказался, среди льдов и снега. Ха-ха-ха, да еще и в тапочках. Дались мне эти тапочки!

Что-то я подустал, да и перекусить было бы неплохо.

Я присел у дерева, опершись спиной на ствол. Куда идти? Где люди, где жилье? Какое время на дворе? Не знаючи всего этого, можно крупно вляпаться.

По местности и растительности похоже, что я – где-то в средней полосе России, ближе к югу, на уровне нынешнего Липецка или Ростова. Меня прошиб холодный пот. Если попал лет на пятьсот назад, как уже бывало со мной, то сейчас здесь – Дикое поле – земли татар. Вот уж будет им радость – приобрести без лишних усилий себе раба. Или на потеху голову срубить, для татар это развлечение.

Ну да хватит о татарах, помяни черта – и он тут как тут. Надо идти дальше, солнце уже перевалило за полдень, и тень моя стала удлиняться.

Шагать пришлось долго, я было уже начал сомневаться в правильности выбранного направления. Но Русь лежала на севере, и мне – туда.

Часа через четыре попалась небольшая вспаханная делянка, и я обрадовался. Значит, недалеко люди, и не татары – они сроду огородничеством не занимались, ели мясо и то, что можно собрать, не прикладывая особого труда – травы, коренья, фрукты с деревьев.

Теперь я шел и крутил головой по сторонам, боясь пропустить избы или людей, ведь жилье может оказаться далеко в стороне.

На мое счастье, прямо по курсу вдалеке показалась изба. Через полчаса, запыхавшийся, я уже подходил к ней. И тут меня постигло разочарование – изба оказалась пустой, даже можно сказать – брошенной. Дверь сорвана и валяется рядом, на крыльце – толстый слой пыли и никаких следов пребывания людей. Рядом с избой – сарайчик, но никакого звука живности: не кудахчут куры, не гогочут гуси, не хрюкают свиньи.

Я осторожно зашел в избу. Хозяева явно покинули ее не по своей воле. Стол и лавка перевернуты, матрац – на полу, сундук открыт и пуст. В холодной печи нет даже сковородок или чугунков. И к моему разочарованию, нигде никаких следов цивилизации в виде проводов, розеток, лампочек. Даже завалящей керосиновой лампы нет.

Я обшарил весь дом и не нашел ничего съестного и никакого оружия – хотя бы и плохонького ножа.

Зато во дворе был колодец. Я достал ведро воды и напился. Если уж не поем, то хотя бы напьюсь.

Что делать дальше? Идти вперед или ночевать здесь? Под крышей ночевать комфортнее, а если дождь пойдет – укрытие. Но! Изба видна издалека, и коли хозяева ее в спешке покинули или их заставили ее бросить, то какая гарантия, что кто-либо не нагрянет вновь?

Рассудив так, я решил переночевать в сарайчике. Укрытие от ветра и дождя есть, а если нагрянут непрошеные гости, то сначала они ринутся в избу, и у меня будет время незаметно скрыться.

После переноса во времени все мои старые, наработанные опытом прежней жизни навыки вернулись. Я стал осторожен, но, к сожалению, был безоружен. Любой свободный человек в то время имел право иметь оружие, и я этим правом пользовался. Не носили оружие только рабы и женщины. И поэтому я чувствовал себя без оружия беззащитным, и мне было довольно некомфортно.

Однако ночь прошла спокойно. Я перетащил из избы в сарайчик матрас и довольно неплохо выспался. Утром достал из колодца воды, напился и умылся. Неплохо бы теперь и поесть, да в ближайших окрестностях не видно точек общепита, хотя бы в виде харчевни при постоялом дворе или трактира. А если бы и были – карманы пусты, платить нечем.

И мало того что денег нет – так и работы нет, как и жилья. Если учитывать, что не знаю, где я и какой сейчас год, то получается… Полный кошмар получается.

Я тронулся в путь, навстречу неизвестности. Эх, хорошо бы хоть бутерброд с хорошим куском колбасы, а лучше – два. И сам засмеялся.

Вокруг простиралась покрытая небольшими холмами степь, и лишь кое-где – небольшие рощицы деревьев. Везде трава, местами уже пожелтевшая. Одно радовало – попадались ручейки, позволявшие хотя бы утолить жажду.

Скоро полдень. Я стал с беспокойством поглядывать на тапочки. Дешевый, но и ненадежный китайский или турецкий ширпотреб не внушал доверия, а оказаться на жесткой траве босым – просто катастрофа. Ступни-то изнежены городским асфальтом и удобной обувью.

Впереди показалась роща. «Дойду до нее и отдохну в тени», – решил я. Не скажу, что было жарко, но спину припекало.

Я бодро дошагал до деревьев и развалился в высокой траве, устремив взор в синее безоблачное небо. Незаметно подкралась дремота.

Неожиданно справа зашуршала трава, и не успел я открыть глаза, как меня толкнули в бок. Не сильно, но чувствительно. Метрах в трех-четырех стояли два воина в полном боевом облачении – кольчугах, со щитами. Один из них тупым концом копья толкал меня в бок.

– Вставай, немчура!

Русские! Повезло. Я поднялся.

– Это почему я немчура?

Ратники переглянулись, засмеялись.

– А ты на русском такую одежу видел? То-то!

– Русский я – вот крест.

Я вытащил из-под рубашки нательный крестик, показал.

– Гляди-ка, не врет. Ты как сюда попал?

– Пешком.

– Это понятно, что пешком – коня-то мы не видим. Откуда идешь?

Вот придурок – не учел я, что вопросы возникнут, думал лишь о том, как к жилью выйти.

– Из Киева, – брякнул я первое, что пришло в голову.

– Далече Киев-то – неужели пешком? Да и на казака ты не похож, у них чубы, да и штаны широченные.

– Я и вправду не казак – лекарь я, а пешком иду, потому как возок мой и коней татары отобрали, а может, и ногайцы – поди их различи. Сам еле спасся. В дне пути отсюда на полдень переночевал в брошенной избе.

Ратники переглянулись:

– Не врет, изба там, брошенная о прошлом годе, и вправду есть. Повезло тебе, что от татар живым ушел. А одежа чего такая?

– Из дальних краев еду, одет по тамошним обычаям.

– Вона как. А мы уж тебя за немчуру приняли. Куда путь держишь?

– В Москву. – Оба ратника скривились, как по команде, и я тут же решил поправиться – недолюбливают Москву в провинции. – Сам-то я из Твери.

– А, другое дело. Мы-то рязанские, на заставе вот стоим.

Все стало на свои места. Рязань, Тверь, Псков, Новгород долго были самостоятельными княжествами. Когда же Москва силой подмяла их под себя, смирились князья – против силы не попрешь, но и любовью Москва и москвичи не пользовались. А после той резни, что учинили в Великом Новгороде опричники Ивана Грозного, называемые в народе «кромешниками», их и вовсе возненавидели.

– Земляки, год-то какой сейчас на Руси?

– От Рождества Христова или от сотворения мира? – деловито поинтересовался один из воинов.

Второй же удивился:

– Это ты сколько же на родимой землице не был, что летосчисление забыл?

Первый пошевелил губами и изрек:

– Одна тысяча пятьсот семьдесят первый год.

Я мысленно присвистнул: «Ни фига себе!» Знакомцев никого уже нет, а на троне деспот и тиран Иван IV Васильевич, прозванный в народе Грозным. Человек с параноидальными изменениями личности, вспышек гнева которого боялись даже приближенные.

Я помялся:

– Мужики, у вас пожевать найдется чего?

– Как не быть! Много не дадим – самим до утра в дозоре стоять, однако же и с голоду помереть не позволим.

Воины достали из сумок и отломили кусок хлеба, пару сваренных вкрутую яиц и отрезали кусок копченого сала.

Я вцепился зубами в еду; набив рот, кивнул, благодаря. Съел быстро, хотя меня никто не торопил. Оба воина с любопытством и жалостью глядели на меня. Один из них отцепил от пояса баклажку, протянул мне:

– Запей.

Я с удовольствием хлебнул теплого кваса – все же не вода.

– Спасибо, хлопцы. Надо идти.

– Тебе лучше вон до того леса, а там – правее, на дорогу и выйдешь, все сподручнее, чем по полю.

Пройдя до леса, я обернулся и помахал рукой ратникам. Оба смотрели мне вслед. Эх, ребята, знали бы вы, какие испытания у вас впереди…

Дорога за лесом и впрямь была – узкая, грунтовая, малонаезженная. Да и кто тут ездить будет, по краю Дикого поля? Ратники одни при смене караула. Далековато меня занесло во времени, да и в пространстве тоже. Нет чтобы где-нибудь ближе к центру – в Туле, скажем. И тут же улыбнулся своим мыслям: «А в Крымском ханстве не хочешь оказаться? Рабом у мурзы? То-то!»

Я бодро шагал по дороге. Все-таки идти сытым веселее. Когда два дня не ел, все мысли только о еде.

Шагать пришлось долго, почти до вечера. Встречающиеся ручьи помогали мне утолить жажду. Вода была вкусная, не испорченная цивилизацией – иногда в глубине ручья даже мелькали маленькие рыбешки. Жалко – снастей нет для ловли. А впрочем, зачем мне снасти, если и котелка для ухи нет, так же как и спичек или огнива – костер развести. Одним словом – кругом облом.

Когда солнце уже начало садиться, показались избы какой-то деревни. Наконец-то я добрался до людей. Уж если одно село есть, будут и другие, началась обжитая земля. Это не то что в Диком поле – степь да овраги. Кочевники не живут в домах – они ставят шатры или юрты, перенося их с места на место и передвигаясь за стадом. Два-три дня, выщипало стадо траву – перегоняют его на новое место и переносят юрту. Причем они не просто идут по степи куда глаза глядят – обязательно рядом ручей или река быть должны. Стадо не напоишь из лужи.

По мере приближения к деревне меня начало охватывать чувство беспокойства и неуверенности. Одет не по местным обычаям, денег нет. Чем буду расплачиваться за постой и еду? Оказывать благотворительность не было принято – каждый должен был зарабатывать себе на пропитание сам. Конечно, пройдет время, я обзаведусь жильем – будет и одежда, и пища. Но сейчас-то как мне быть?

С ночлегом удалось договориться в самой бедной избе. Место отвели на лавке. Жестковато без матраса, но лучше, чем на улице, на земле.

Утром, войдя в мое бедственное положение, хотя я ничего и не просил, мне дали краюху хлеба, а посмотрев на мои израненные и кровоточащие ноги, глава семьи без лишних слов протянул мне свои старые лапти и тряпки для онучей.

Поблагодарив сердобольных хозяев, я вышел и двинулся по дороге, откусывая от свежей горбушки. Вот ведь интересно – в самой нищей избе хозяева и спать пустили, и хлеба дали, а в избах побогаче я получил от ворот поворот.

Чем дальше я уходил от Дикого поля, тем больше деревень и сел встречалось на пути. На исходе четвертого дня я вошел в Рязань.

Что делать, где найти приют? Есть хотелось до головокружения. Воровать я не умел, да и моральные принципы не позволяли.

Немного подумав, я отправился к пристани. Днем там кипела работа, лишь немного стихая на ночь.

У причалов стояло несколько судов, на одном из них шла погрузка. С берега амбалы таскали на борт тюки и бочки.

Я попробовал договориться с амбалами, но лишние руки не требовались. Уныло поплелся я в сторону. Там, в темноте, горел костерок, а вокруг сидели мужики.

Подойдя, я поздоровался и сел невдалеке. Не прогнали – уже хорошо.

Мужики неспешно разговаривали про жизнь, один из них помешивал в котле уху. Это была именно уха – запах не позволил мне ошибиться.

Вскоре уха сварилась; попробовав ложкой на вкус, мужик сыпанул соли из мешочка и скомандовал:

– Готово, подставляйте миски.

Окружающие живо подставили миски, у кого какие были – глиняные, оловянные. Мне тоже махнули рукой, подзывая. Но миски или другой посуды у меня не было. Мне вручили глиняную миску со слегка отколотым краем и щедро налили варева. Вот только ложки не нашлось – пришлось потихоньку пить жижку через край, а уж в конце брать куски рыбы руками. Не боярин, чай, обошелся. Зато в животе сыто заурчало, кровь живее забегала по жилам. Хорошо-то как!

Спали здесь же, вокруг костра.

Утром мужики разошлись по своим делам, я же поплелся на торг – вдруг кому понадобится рабочая сила?

Вокруг сновали торговцы сбитнем, пирогами и пряженцами. Запах стоял от них такой, что потекли слюни.

За полдня праздного шатания я никому не понадобился. И вдруг, проходя уже который раз мимо торговцев, я увидел продавца бумаги. Черт возьми, почему эта мысль пришла мне в голову только сейчас?

Я подошел к торговцу.

– Почем лист бумаги?

– Два листа – полушка. Брать будешь ли?

– А чернила?

– Полушка.

Продавец скептически меня осмотрел – видимо, как покупатель я не внушал надежды. Быстрым шагом я направился в угол, где торговали живой птицей, подобрал несколько гусиных перьев и, попросив у торговца нож, зачинил их. Встав недалеко от входа, я стал громко кричать:

– Услуги писаря! Пишу подати, письма, челобитные, жалобы!

Вскоре ко мне подошел мужичок, по одежде – ремесленник.

– Неужто грамоте учен?

– А то как же.

– Письмецо мне надо написать.

– Две полушки.

– Однако! – Мужичок почесал в голове. Потом махнул рукой: – Согласен.

– Сначала деньги давай.

Мужик вытащил из кошеля медные деньги.

– Обожди здесь, я мигом.

Не успел мужик запротестовать, как я ввинтился в толпу и, подойдя к торговцу бумагой, купил два листа бумаги и чернила. Были чернила в глиняном маленьком горшочке, заткнутом деревянной пробкой, и – что мне понравилось – горлышко горшочка было перевязано бечевкой, держа за которую, было удобно его нести.

Я вернулся к мужику. Вокруг него уже стояли любопытные, и мужик возмущался:

– Отдал деньги, а он в толпу – шмыг, только его и видели.

Вокруг засмеялись:

– Не будь простофилей!

– Ты не про меня ли рассказываешь? – тронул я мужика за плечо.

– Ага, явился, я уж думал – убег с деньгами-то!

– Так за бумагой же ходил.

– Ну тогда пиши.

Я пристроился за дощатым прилавком.

– Чего писать-то?

– «Любезная Авдотья! С нижайшим поклоном к тебе…»

Я писал быстро – все-таки сказывалось институтское образование. Мужик смотрел на меня, открыв рот. Мешало то, что приходилось часто обмакивать перо в горшочек с чернилами.

Я закончил письмо, перечитал его мужику.

– Вот спасибочки, теперь весточку жене передам – знакомца встретил, на ладье в родимые места идет.

За полдня я написал еще два письма и челобитную. Денег хватило, чтобы сытно покушать. «Не все так уж и плохо», – решил я, укладываясь спать на голую землю у костра на берегу.

А на следующий день мне повезло еще больше. Не успел я прокричать, что пишу всем желающим, как ко мне подошел богато одетый купец. Вот уж не подумал бы, что он неграмотный. Но вопрос купца меня удивил.

– А языки другие знаешь ли?

– Какие интересуют? – деловито осведомился я.

– Аглицкий.

– Учен, могу.

– Гляди-ка, – изумился купец. – А откель?

– Довелось в этой самой Англии побывать. Ты дело пытаешь или просто любопытствуешь?

– Дело, дело, – заторопился купец. – У меня компаньон в самом Лондоне, весточку послать надо о делах, да языка не знаю. Напишешь? – Я важно кивнул. Купец оглянулся, понизил голос: – Не хочу, чтобы услышал кто. У меня лавка недалеко, давай туда пройдем?

– Две полушки задатка.

Купец вытащил из кошеля и отдал мне деньги. Я сбегал за бумагой – чернила у меня уже были.

Купец с достоинством проследовал в свою лавку, прошел в заднюю комнату, служившую подсобкой. Слава богу, здесь стоял стол, и можно было писать почти с удобствами.

Купец диктовал медленно, взвешивая каждое слово и цифру, что было мне на руку – приходилось вспоминать подзабытые слова. Когда послание было закончено, я перечитал его заказчику. Купец удовлетворенно кивнул: «Все так!» Он отсчитал уговоренные деньги, а взял я с него по тройной таксе – все же не на кириллице писал.

Довольный, я пошел на торг, и за день мне удалось написать еще шесть прошений.

А утром следующего дня, когда я пришел за бумагой, ее продавец предложил:

– Что ты все время за листками бегаешь? Садись рядом, за прилавком место есть. И у тебя место постоянное будет, и мне прибыток.

Я прикинул – и впрямь удачно. Уселся рядом и стал громогласно рекламировать свою услугу.

И дело пошло. Бумаготорговец продавал бумагу, я писал. Услуга оказалась востребованной, писал я быстро и грамотно, и вскоре уже не просиживал штаны, а работал с утра до вечера – пока можно было еще различить буквы.

На заработанные деньги удалось купить рубашку и штаны, какие носили все горожане, и уже внешне я не отличался от рязанцев. Мне бы еще жильем обзавестись, а то так и приходилось спать на берегу. На мое счастье, не было дождей, но я остро осознавал, что задует ветер или пойдет дождь – и выглядеть я буду как мокрая курица, а там и до простуды недалеко.

На еду я уже зарабатывал, и понемногу – по одной-две полушки – откладывал, собираясь снять для проживания какой-нибудь угол.

Жилье нашлось скоро и неожиданно.

В конце одного из моих трудовых дней ко мне подошла старушка. Некоторое время она стояла поодаль, не решаясь приблизиться, затем все-таки осмелилась.

– Милок, не напишешь ли челобитную?

– Напишу – чего же не написать. Две полушки всего.

– Так денег нетути.

– Бабушка, бумага денег стоит.

– Нет у меня денег, беда просто.

Смилостивился я над бабкой – выслушал и написал челобитную. Прочел про себя – все ли складно? Да и вручил бабке. Старуха долго кланялась и благодарила.

– Бабуля, ты ведь давно здесь живешь?

– Как родилась, так и живу здесь.

– Не знаешь, где угол можно снять?

– У меня и можно. Тебе, что ли?

– Мне, бабушка.

– Вот и хорошо. Приходи, как освободишься, – третья улица от торга, угловой дом, Авдотьей меня кличут.

– Договорились, жди вскоре.

Как только начало смеркаться и торг опустел, так я и пошел к бабке Авдотье.

Домишко был невелик и явно требовал ремонта, но, несмотря на нужду, Авдотья, расчувствованная тем, что я не взял денег, отвела мне комнату и за первый месяц постоя отказалась от оплаты. Здорово, у меня сейчас каждая копейка на счету.

Все-таки крыша над головой – это здорово: не страшен ветер и дождь, чувствуешь себя человеком, а не нищим бродягой.

Утром я купил себе поясной нож и ложку. Без ножа никак нельзя: перо заточить, хлеб нарезать – да мало ли найдется применений? Через несколько дней удалось и миску оловянную купить. Теперь не так остро чувствовалась моя ущербность – хоть покушать было из чего. Я все время испытывал стыд, когда хлебал уху у костра через край выщербленной миски, не имея даже ложки.

Следующий день протекал спокойно. Ко мне выстроилась небольшая очередь из трех человек. Мне удалось их быстро обслужить, и я решил пройтись по торгу. Надо было присмотреть себе сапоги – короткие, из тонкой кожи. Осень не за горами, тем более что мне удалось скопить немного денег.

Вдруг по продавцам и покупателям пробежал какой-то шумок, толпа слегка раздалась, и по образовавшемуся проходу важно, с презрением поглядывая на окружающих, прошествовали двое невзрачного вида мужичков. Одеты они были в черные подрясники, и их можно было бы принять за монахов, если бы не отсутствие клобуков на голове. На поясах у них висели сабли.

– Опричники! – прошелестело по толпе.

Ну да, сейчас они – в силе, только я твердо помнил, что существовать опричнине оставалось месяц-два. Грабить, убивать и измываться над жителями они были мастера.

Однако как только государь призвал их отбить татарское нападение Девлет-Гирея на Москву, поскольку царское войско было занято войной с ливонцами, опричники объявили себя «в нетях», сказались больными. Тогда разгневанный царь приказал казнить князей Вяземского и Грязного, а также воеводу Алексея Басманова, царского любимца, обвинив их в измене, а опричнину разогнал.

Однако же разоблачение «царевых слуг», уничтожение ненавистной опричнины, семь лет терзавшей Русь, впереди… А пока же страшное время убийств и грабежа не миновало, и были они в большой силе.

Свирепствовали и лютовали опричники хуже татар – творя со своим народом немыслимые зверства, могли убить любого человека, объявив его изменником. Обезглавливали, вешали, жгли на кострах, сдирали с людей кожу, замораживали на снегу, травили псами, сажали на кол.

Среди народа по всей Руси ходили ужасные рассказы про расправы о прошлом годе в Новгороде, когда царедворцы оговорили перед царем новгородцев, и опричники тысячами убивали людей, включая грудных младенцев, кидали в прорубь Волхова. Даже за выпивку опричники могли бить кнутом до полусмерти, а затем утопить в проруби. Особенно они любили издеваться над людьми именитыми и богатыми. Опричники, казня боярина или князя, вырезали его дворовых слуг, крестьян же забирали к себе на собственные земли. Народ – от холопов до князей – опричников ненавидел и боялся, называя их «кромешниками».

Вот такие два ублюдка и шагали неторопливо по торгу. Чего им здесь было надо – неизвестно, но все, на кого падал их цепкий взгляд, боязливо отводили глаза или торопились затесаться в толпу.

Опричники просто упивались властью и вседозволенностью.

Взгляд одного из них упал на красивую молодую девушку у прилавка с женскими украшениями. Рядом с ней стоял уже немолодой мужчина купеческого вида.

– О, гляди, Тимоха, какая краля.

Мутноватый взгляд Тимохи сфокусировался на девице, губы расплылись в плотоядной усмешке.

– Никак изменщица, держи ее.

Оба опричника схватили девушку за руки. От неожиданности девица взвизгнула и пнула одного из опричников ногой по голени.

– Ах, ты так с государевыми слугами?!

Тимоха выхватил из-за голенища сапога плеть и стал охаживать девушку по плечам, рукам, стройному стану. Толпа отпрянула в стороны, страшась продолжения. Купец даже не попробовал заступиться за дочь. Глазами, круглыми от ужаса происходящего и собственного бессилия, он лишь смотрел на избиение.

Я не выдержал, в два прыжка подскочил к этим гоблинам и с размаху врезал опричнику с плеткой в ухо. Он отлетел в сторону, упал на землю, ударившись головой об столб лотка. Второй кромешник, до этого с удовольствием наблюдавший за избиением девушки, на мгновение растерялся, затем выхватил саблю и медленно двинулся на меня. Он полагал, что меня должно парализовать от страха.

– Ах ты, урод, я тебя сейчас на куски порублю!

Ага буду я ждать. Я выхватил поясной нож, жалко маловат он, обеденный все-таки – и метнул в опричника. Отвыкший от сопротивления и боевых схваток, кромешник даже не успел уклониться. Лезвие глубоко – по самую рукоять – вошло ему в глаз. Опричник кулем свалился на утоптанную землю. Пришедший в себя от падения и удара головой второй кромешник с удивлением смотрел на поверженного напарника. Он вскочил на ноги, рукой попытался схватиться за рукоять сабли, но то ли от испуга, то ли вследствие удара головой все время промахивался и хватал пустое место.

Я не стал ждать, когда он наконец ухватится за саблю, прыгнул на него и нанес сильный удар ногой в живот. Стремительно вскочив на ноги, я схватил оседающего опричника за голову и резко рванул в сторону. Раздался хруст шейных позвонков, кромешник обмякшей куклой упал на землю. Толпа вокруг замерла в шоке. Тишина была полнейшая, даже было слышно, как жужжат большие зеленые мухи у мясного ряда.

Я подошел к убитому, вытащил из глазницы свой нож, обтер о его одежду. Толпа перевела дыхание и быстро рассосалась. У прилавка осталась девушка с отцом, я и двое убитых мной кромешников. В голове запоздало мелькнуло: «Влип!» Не успел появиться в городе, как лишил жизни двух государевых слуг, хотя они и уроды. Как пить дать, теперь мастера из Тайного приказа искать меня начнут со всем рвением – не пьянчугу в драке убили.

– Шли бы вы домой, ни к чему вам здесь задерживаться, – сказал я.

Девушка разрыдалась, запоздало оценив грозившую ей опасность. Отец обнял ее за плечи и повел с торга. А мне что делать? Сидеть на торгу писарем уже не получится, слишком много видаков. Денег скопил мало, чтобы пересидеть какое-то время в избе Авдотьи. Из города рвануть? Опять же денег нет. Пешком далеко не уйду, на коня денег нет, для того чтобы устроиться пассажиром на судно, тоже деньги нужны. Да и не каждый день попутное судно у причалов Рязани останавливается. Впрочем – «попутное», если знаешь конечный пункт. А мне сейчас все равно, в какую сторону плыть, лишь бы убраться поскорее из города. Вот ведь угораздило меня!

Я стоял на торгу и раздумывал, что делать, а вокруг меня была пустота. Были еще люди на торгу, но, завидев меня и двух лежащих на земле опричников, со страхом обходили стороной.

Вдруг из толпы покупателей вышел ремесленник, подошел ко мне, снял свою шапку, вытащил из кошеля серебряный рубль, поднял его над головой, показывая окружающим, бросил рубль в шапку и положил ее на прилавок. И все это – молча. Потом подошел к убитым опричникам, плюнул и пошел прочь. И почти сразу подошел другой, тоже бросил в шапку деньги, пнул мертвого опричника ногой и ушел.

Потянулась вереница людей, бросавших в шапку деньги. Никто не говорил мне ни слова, опасаясь, что найдутся «доброхоты» и донесут. Клали деньги в шапку, выказывая мне свое отношение к происшедшему.

Я немного растерялся. Честно говоря, я не ожидал именно такой реакции, видно, допекли народ «государевы слуги». Все, нельзя больше стоять, так можно и стражников городских дождаться.

Я поклонился толпе, взял шапку и, выйдя с торга, пошел к пристани.

Увы, кораблей у причалов не было. Чего-то подобного я ожидал. Груженые суда уходят утром. На разгрузку стараются прибыть к вечеру – ведь ночью торговые судна не плавают, опасаясь наскочить на отмель или встретиться с бревном-топляком. Стоит, правда, лодка в самом конце деревянного причала. Надо попытать удачу.

Я уже подходил к лодке, когда сзади раздались крики. Обернувшись, я увидел, как из городских ворот выбегают люди в черном. Ага, дошла весть об убийстве опричников на торгу до остальных кромешников. Жаждут мщения, а то бы не размахивали так яростно саблями да кинжалами.

Я подбежал к лодке и запрыгнул в нее. У небольшой мачты возился рыбак.

– Земляк, увези меня отсюда!

– Какого черта… – И в этот миг рыбак увидел приближающуюся ватагу кромешников. В порыве ярости они не будут разбираться, кто виноват – зарубят обоих.

Рыбак сообразил быстро и, схватив весло, оттолкнулся от причала. Вставив весла в уключины, он уселся и быстро стал грести, выгребая на стремнину реки. Выбежавшие на причал кромешники лишь потрясали в бессильной злобе оружием и яростно, витиевато матерились. Фу, ушел.

Лодка, умело управляемая рыбаком, быстро выбралась на середину реки. Рыбак уложил весла вдоль бортов и натянул небольшой косой парус. Лодка, подгоняемая течением и ветром, стала быстро удаляться от города. Сидевший на корме рыбак спросил:

– Чем ты их так достал?

– На торгу двух таких же уродов убил, мстить прибежали.

– Да ну?! – восхитился рыбак. – За что же ты их?

– К девке приставали, а отец, так же как и все остальные, лишь смотрел, вот и пришлось вмешаться.

Рыбак покачал головой:

– Не осуждай, сейчас каждый за свою жизнь боится – лишь бы его не тронули, у всех семьи. Сам знаешь, кромешники никого не щадят – ни женщин, ни детей. Слыхал, чего натворили о прошлом годе в Великом Новгороде? Детей малых в прорубь бросали! То-то!

Помолчал немного.

– Тебе куда?

– Сам теперь не знаю. Подальше от Рязани надо – желательно в другой город какой-нибудь, там легче от кромешников спрятаться. В Москву бы хорошо.

– И не думай; ты чего – не слыхал, что чума в Москве?

Пришел мой черед удивляться.

– И давно?

– С весны. Мрут семьями и целыми улицами. Мало того что год выдался неурожайный – то засуха, то град, так еще и эта напасть. Заставы на дорогах, из Москвы никого не выпускают, а кто выходит – будь это холоп или боярин, лишают жизни и сжигают по велению царя на костре вместе с товарами и лошадьми.

Я аж присвистнул. Вот это новости. Мне повезло, что я застрял на месяц в Рязани, а не пошел дальше.

Рыбак понизил голос почти до шепота, хотя вокруг не было ни одной живой души:

– Государь в монастырь уйти хочет – бродят такие слухи.

– Boнa как. – Я сделал вид, что удивился, хотя знал из истории, что Иван Грозный дважды покидал трон – то отдавая его татарину, то молясь в Александровской слободе. Иноземцы, впрочем, на фокус такой не купились и продолжали с грамотами от своих правителей ездить к Ивану Грозному.

– Деньги-то хоть есть?

– Есть немного, – тряхнул я шапкой.

– Так где тебя высадить – все же не корабль у меня, до моря не повезу.

– Какой следующий город?

– Касимов, но он наполовину татарский.

– А еще дальше?

– Известно – Муром.

– Вези туда.

– Далековато – три дня ходу. Два рубля будет стоить серебром.

Я отсчитал из шапки два рубля и сразу отдал рыбаку, чтобы убедить его в своей платежеспособности.

Плыли мы до позднего вечера, и когда уже на небе высыпали яркие звезды и стали не видны берега, рыбак опустил парус и на веслах медленно подошел к левому берегу.

– На правом берегу – земли черемисов, – пояснил он мне.

Мы развели костер, рыбак достал из лодки несколько пойманных еще утром, до моего внезапного появления, рыбин и сварил уху. Плохо, что не было соли, но пришлось с этим смириться. Есть обоим хотелось сильно; у меня – так маковой росинки с утра во рту не было.

Мы съели вареных рыбин, запили бульоном. В животе разлилось приятное тепло, веки потяжелели, и я улегся возле костра спать.

Проснулся от утреннего холода. Над рекой стоял туман, тянуло влагой. Я потянулся, зевнул и сел. Ни лодки, ни рыбака не было. Твою мать, сволочь! Мало того что бросил неизвестно где, так и все деньги, что были мною неосмотрительно оставлены в лодке, увез – шапку с ними я положил под сиденье.

Ну что же, все придется начинать сначала. Жрать охота, денег нет, жилья нет, работы нет, оружия нет – подвел я итог. Зато есть голова и руки, сам жив-здоров.

Я умылся речной водой и направился вдоль берега по течению вниз. В одном повезло – рыбак оставил меня на левом, русском берегу. Вот скотина! И два рубля взял, чтобы до Мурома довезти, и оставшиеся деньги увез, чтоб тебе ими подавиться!

Вскоре показалась небольшая деревушка о трех избах. Я прошел мимо. Без еды пока идти можно, работы здесь не найду – чего тогда время терять?

Я шел и шел и остановился передохнуть лишь в полдень. Часов у меня не было, но и без них было понятно – солнце стоит над головой, тени нет.

Присев у дерева, я перевел дух и через полчаса двинулся дальше. Вскоре вышел на грунтовую дорогу, что шла вдоль берега. Шагать стало легче.

Сзади меня послышался стук копыт и тарахтение колес. Меня догонял небольшой обоз в четыре телеги.

– Мужики, не подвезете?

– У хозяина спроси – на последней телеге он.

Я дождался на обочине, когда со мной поравняется последняя телега, и повторил свой вопрос.

– Груза много, лошадям тяжело. Иди с Богом.

– А далеко ли до Мурома?

– Верст двести.

Ничего себе вояж намечается. На неделю пешего хода.

Обоз ушел вперед, я же подождал, когда осядет поднятая пыль, и пошел следом.

А часа через два наткнулся на этот же обоз, но уже разграбленный. Лошадей, как и груза на телегах, не было. Вокруг брошенных телег валялись трупы убитых обозников. Можно сказать, мне повезло. Ехал бы с ними – вполне имел бы шанс лежать сейчас на земле с головой, разбитой дубиной.

Измученные голодом, эпидемией чумы, грабежом кромешников и отсутствием хозяев, кои в большинстве своем были боярами и призваны были государем на Ливонскую войну, крестьяне бросали свои скудные земли и шли кто в разбойники, кто на другие земли в поисках лучшей доли. Почему-то в разбойники – большинство.

Проехать по дорогам без охраны – как сыграть в русскую рулетку. По реке было безопаснее, но это пока корабль плывет, а коли встал на ночевку – жди беды.

Я осмотрел убитых и телеги. Ничего для себя интересного, только под одним из трупов нашел нож. Неплохой нож, не короткий, что для еды, а боевой – длинный, с развитой гардой. Я снял с пояса хозяина ножны, нацепил на себя, вложил нож в ножны. Теперь у меня два ножа. Саблю бы еще и пистолет, да где их взять? К разбойникам, что ли, примкнуть? Нет, не для меня сидеть в лесу, поджидая жертв.

Я двинулся дальше – до Мурома далеко, надо поторапливаться.

К вечеру ноги уже гудели от ходьбы, и, завидев деревушку, я направился туда. Может, хоть кусок хлеба выпрошу.

Деревушка оказалась заброшенной. Избы зияли пустыми глазницами окон. Переночую здесь – хоть крыша над головой будет.

Пока не стемнело, я пошарил на огородах. Мне повезло – нашел несколько морковин и пару крепеньких желтых репин, а еще – несколько стручков бобов. Обмыв все колодезной водой, я быстро съел немудреный ужин. Спать улегся в избе, на лавке под окном. Спал я крепко, но только тогда, когда чувствовал себя в безопасности – дома, например. В брошенной избе спал вполуха и проснулся от непонятного шума.

Источник шума находился в соседней избе. Надо выяснить – может, зверь дикий забрел, может, бедолага вроде меня. Не дай бог – разбойники, тогда или нападать первым надо, или уносить ноги. Все зависит от того, сколько их.

Я вышел во двор и двинулся вдоль стены. Ничего не слышно. Показалось спросонья? И только я собирался вернуться в избу, как услышал в соседней избе тихий разговор. Понятно было одно – там мужчина, и он явно не один.

Я перелез через низкий забор и подкрался к окнам соседней избы. Поскольку они тоже были без окон, слышно было великолепно – мне даже не пришлось напрягать слух.

– Пусть здесь лежит.

– А ну как Рябой узнает?

– Сам не проболтаешься – не узнает.

– Боюсь я. У Рябого и за меньшую провинность нож в брюхо получить можно.

– Тьфу, типун тебе на язык. Быстро закрывай крышку и ходу отсюда. Не дай бог Рябой хватится – а нас на месте нет. За крысятничество точно жизни лишить может.

Хлопнула крышка подвального люка.

Я отполз за угол и затаился, взяв в руки нож. Если меня обнаружат, нападу первым.

Из избы вышли двое в темных одеждах и быстро скрылись.

Что делать? Лезть в избу? А что я там увижу без света? Да и неизвестные вернуться могут. Нет уж, возвращусь в свою избу – посплю до утра, а потом все-таки посмотрю, чего там они прячут от Рябого.

К своему удивлению, уснул я быстро – сказывалась пешая дорога. Вскочил с лавки, как только через окно пробился первый солнечный луч. Прислушался – тишина.

Я пробрался в соседнюю избу. Олухи! На полу лежал толстый слой пыли, и только отпечатки сапог цепочкой тянулись к люку подвала. Никакого поиска не надо – все на виду.

Я отбросил крышку люка и спустился по деревянной лестнице вниз. Естественного света было недостаточно, но через пару минут глаза привыкли к сумраку. На полке лежали мешок и продолговатый сверток в холстине. Я выбросил наверх, на пол, мешок и сверток, вылез сам и тихо прикрыл люк.

Интересно, что они тут прятали? В первую очередь развернул холстину и ахнул. Передо мной, на пыльном полу, в богато украшенных ножнах лежала сабля, и в таких же ножнах – стилет. Я взялся за рукоять сабли, осторожно выдвинул из ножен. Лезвие тускло переливалось, и по нему вилась узорчатая сеточка. Дамасская сталь! На Руси таких не куют. Дорогая вещица.

Я стал разглядывать стилет. Это тонкий и узкий нож о четырех гранях, резать им невозможно – только колоть. С успехом применяется там, где у противника жесткие – вроде лат – доспехи. Вот в щели между железными пластинами и наносится роковой удар таким стилетом. Оружие добивания или наемного убийцы. Сталь тоже хороша. Хоть я стилеты никогда и не любил, возьму его с собой. Повезло где-то крупно разбойникам, коли владельца его ограбили или убили и смогли разжиться таким ценным оружием. Простолюдину – даже купцу средней руки – такие приобретения не по карману.

А что же в мешке? Я развязал грязную веревку и вывалил содержимое на пол. Звякнув, из мешка выпали и покатились по полу серебряные кубки, лафитники, височные кольца. Неплохо разбойники живут, коли у вожака своего из-под носа ухитрились украсть эти богатства.

«Беру все», – решил я. Вот так бывает порой – не было ни гроша, да вдруг алтын. Повезло необыкновенно, только если бы в мешке вместо серебра были сало и хлеб, я бы обрадовался больше. К добру, оказавшемуся в моих руках по воле случая, я относился по-философски, осознавая, что за ним – чьи-то трагедии, чьи-то жизни.

Я забросил мешок на плечо и пошел по дороге. Шел быстро, если грабители хватятся – быть неприятностям. Шел и размышлял о Рязани. В лицо меня, конечно, видели многие, только кто я, как звать меня и откуда – не знал никто. Искать опричники меня, конечно, будут, но как далеко они зайдут в своих поисках – одному провидению известно. Ладно, не буду заморачиваться – буду решать проблемы по мере их поступления.

В полдень, когда за плечами уже осталось верст десять, я вышел к селу. В самый раз передохнуть и покушать.

Я сбросил на опушке леса мешок, ножом отрезал от ендовы два кусочка серебра. Денег у меня нет – буду рассчитываться серебром. Не доставать же мне содержимое мешка в трактире – внимательных и алчных глаз много, найдутся охотники и до чужого добра.

А вот и постоялый двор. Во дворе – ни одной лошади, и трапезная пуста. Жаль, а я хотел набиться кому-нибудь в попутчики – не все же одному ноги бить.

Обслужили меня быстро ввиду пустой трапезной. Сдуру и с голодухи я заказал слишком много и, едва осилив половину, отодвинул миски. Не спеша попил пива. Появившийся в трапезной нищий с вожделением поглядывал на еду.

– Садись, поешь, – пригласил я.

Дважды повторять не потребовалось. Нищий подсел на лавку и накинулся на еду. Хозяин смотрел неодобрительно.

Когда пришло время рассчитываться, я протянул трактирщику кусочек серебра. Тот взвесил его на ладони, кивнул.

– Слышь, хозяин! Нельзя ли у вас в селе лошадь купить?

– Торг только по субботам – сельцо небольшое. Хочешь – сними комнату. Через день и торги будут.

Я отказался. За два дня я уйду далеко, да, может, и по дороге повезет. Купил копченого мяса и хлеба, положил в мешок – будет чем перекусить вечером.

Вышел из сельца и пошел по единственной дороге.

Ближе к вечеру, когда до заката оставалось часа два, я услышал впереди крики, звон оружия. Не татары ли балуют? Или разбойники грабят обоз? Вмешиваться не больно хотелось – помнил я, чем закончилась моя стычка с опричниками в Рязани. Однако, когда закричали «Помогите!», я не выдержал. Положил свой мешок подальше от дороги, под приметной елочкой, выхватил саблю и побежал по дороге на шум.

Обстановку оценил с одного взгляда. Точно, грабили обоз. Один из разбойников деловито шарил под холстиной на телеге, двое лежали убитыми, с виду и не поймешь – обозники или разбойники. Еще двое душегубов наседали на обозника. Тот спиной прижался к дереву и с отчаянием обреченного оборонялся топором.

На звук моих ног разбойник, что шерстил телегу, поднял голову, но сделать ничего не успел – я на ходу вонзил саблю ему в грудь и побежал дальше. Двое других разбойников были так увлечены схваткой, что меня не видели. Я взмахнул саблей и снес одному голову. Второй повернулся в мою сторону, на мгновение отвлекся, и обозник не упустил шанса – вогнал топор татю в грудину, аж ребра захрустели. Разбойник обмяк, выпустил из рук саблю и упал. Обозник без сил осел на землю. Он едва переводил дыхание.

– Спа… си… бо, – выдавил он хрипло, отдышался, продолжил: – Думал, смертная минуточка подошла, да, верно, есть Бог на свете. – Он поднялся, протянул руку: – Федор.

– Юра. – Я пожал ему руку.

– Веневитины мы, из Мурома. Обозом шли в три телеги, да вишь – напарникам моим не повезло. Вовремя ты подоспел. Свечку за тебя в церкви поставлю.

Мы пошли к телегам. Один из разбойников был ранен и еще дышал. Я добил его без жалости. Двое обозников не подавали признаков жизни. Лошади и груз были целы.

Обозник достал с телеги лопату.

– Схоронить сродственников надоть, не след их на дороге бросать. До Мурома не довезу – жарко.

– Может, на телегу погрузить и после схоронить? Не приведи Господи – опять эти заявятся.

– Четверо их было, татей-то. Напали неожиданно. Ваську сразу убили. И получилось, что их – по двое на каждого. Не успел никто из них убечь.

Обозник отошел от дороги и начал рыть яму. Когда он устал, за лопату взялся я. За час могила была готова. Мы обернули павших холстинами, обозник прочел краткую молитву, и мы засыпали могилу.

Я прошел к трупам разбойников, собрал оружие, уложил на телегу.

– До Мурома возьмешь ли?

– А то! Сам хотел тебя просить об этом. Смотрю – ратному делу ты обучен, вона какая сабля у тебя – из дорогих, да и владеешь ты ею мастерски. Вжик – и голова с плеч.

– Тогда обожди немного, мешок у меня там остался.

Я помчался по дороге назад, нашел свой мешок, положил на телегу, поводья второй лошади привязали к первой телеге, на которую сел Федор. Я же уселся на третью телегу. Тронулись. На выпирающих из земли корнях деревьев трясло здорово, зато ноги отдыхали.

Через час начало темнеть, Федор свернул на полянку. Мы собрали хворост, запалили костер. Федор повесил над костром котел, согрел воду, развел в ней мед. Достал из мешка сало, хлеб, огурцы, флягу с вином.

– Помянем сродственников моих.

Мы молча выпили, поели. Запили сладкой водой. Вино развязало язык.

– Купец я, с роднею ходили в Москву, кожами бычьими торговали. Обратно сукна фряжеского набрали, да беда случилась… Как я женам их объясню?

– Охрану чего же не взяли?

– А на какие такие шиши? Сам только подниматься начал. О прошлом годе ушкуй с товаром в бурю утонул, из всей команды, почитай, я один и спасся. Решил обозом товар возить, и здесь чуть жизни не лишился. И так уж город захирел – то засуха, неурожай, то пожары. Кромешники опять же головы поднять не дают, скольких бояр да купцов знатных живота лишили. Лютуют хуже татар. Не поверишь – половина народа по деревням разбежалась, животы спасая. Ты-то чего в Муром?

– В Ярославле жил, – соврал я. – Тоже голод, тоже кромешники.

– А на эту дорогу как попал? Из Ярославля дорога там. – Он махнул рукой на север.

– На судне плыл, да не повезло – бросили меня попутчики на стоянке. Проснулся утром – ни корабля, ни людей. А с кораблем все вещи мои, деньги уплыли.

– Да… Нельзя верить народу. Спать давай ложиться.

Мы улеглись.