Читать книгу Противостояние. Путь Хранителя - Юрий Кривенцев - Страница 9

1.

«С рождения?». Пустой вопрос. Разве может кто-то помнить себя с рождения, или, хотя бы – в первый год жизни? Не знаю таких.

Первое детское воспоминание. Мне не больше четырех лет. Горница бревенчатой деревенской избы, низкий потолок, скобленый дощатый пол, белая штукатурка стен. Хилое пламя керосиновой осветительной лампы разрывает густой вечерний полумрак. Мама штопает старые шерстяные носки, отец курит на веранде. Я затаился в углу, заворожено любуясь новым подарком родителей – набором цветных карандашей (особенно меня очаровал малиновый). Тетрадка с первыми рисунками лежит рядом. Мама напевает под нос какую-то старинную песенку, не смотрит на меня.

Но я чувствую внимание других, иных. Они тут, рядом. Тихие, привычные.

Сколько помню себя, всегда видел обе половины мира живых – и нашу материальную обитель, и параллельную нам реальность потусторонних. Мне не казалось это чем-то необычным. И это объяснимо. Читал как-то (уже будучи взрослым), что дети, тяжело больные с рождения, не могут объяснить врачу, что их тревожит, ведь они не ведают, что такое здоровье, свыкнувшись со своим болезненным состоянием, они непроизвольно считают его обычным. Так было и со мной. Изначально воспринимая и материальное, и запредельное, не зная иного типа чувствования, я считал это нормой. Человек привыкает ко всему.

Это вѝдение трансцендентного, которое позднее я назвал шестым чувством, было неотъемлемой частью моей природы. Играя на улице с друзьями, общаясь дома с родителями, я не сомневался в своей нормальности, был уверен: все они видят то же, что и я.

Мир наших бесплотных соседей так же обширен, как наш, не менее разнообразен. Там не увидишь человекоподобных теней, которых так любят изображать в мистических книгах и кинофильмах. Призраков и привидений не существует, знаю точно (соседи – не наши производные, они сами по себе), бесплотные создания не могут иметь таких сложных форм, ведь у них нет тела. Чаще они округлы, овальны, или вообще аморфны. Исключение – растительные существа (составляющие большинство призрачных), они совершенно неподвижны, прикреплены к чему-либо и обладают неким подобием формы.

Потусторонние во многом схожи с нами. «Нежить» – неудачный термин. Они живы, еще как живы. Некоторое из видов даже наделены разумом (как мой Белек). Разница лишь в том, что они не имеют материального тела. Их тела – композиции полей, которые тоже подвержены разрушению временем. Да, они смертны. После кончины души бесплотных, как и наши, попадают в мир мертвых, откуда, через некоторое время, возвращаются в процессе перерождения.

Люди, верящие в существование иных, боятся их. А зря. С высоты опыта нескольких десятилетий общения с ними, могу заверить: подавляющее большинство бестелесных существ совершенно безопасны. Некоторые равнодушны к нам, другие любопытны, даже дружелюбны. Конечно, порой среди них встречаются выродки, способные натворить бед, именно они являются причиной того, что в народе называют проклятием или порчей. Но таких монстров мало, не больше, чем серийных убийц-психопатов среди людей. Да, в этом смысле мы ничем не лучше их.

Мне приходилось встречать таких тварей. Впервые это произошло, когда маленькому Антошке было около пяти. Летнее утро. Родители работают в огороде. Я дома один, больной, в постели – накануне напился ледяного молока, результат – ангина (впоследствии заметил, что эти паразиты любят нападать на более беззащитных, ослабленных болезнью). В ногах дремлет Барсик – наш кот.

И тут…

Сначала – запах. Перед появлением подобных всегда ощущаю тонкие миазмы чего-то, чему нет аналогии среди земных ароматов. Что-то чуждо-терпкое, что рождается не в рецепторах носа, а в самом мозгу. Тогда, в первый раз, я не чувствовал опасности, только любопытство.

И вдруг, прямо сквозь стену напротив, из-под потолка выползает мерзейшее чудище, крупный клубок замысловато переплетенных живых темно-серых жгутов. Несмотря на бесплотность, он кажется безмерно массивным, неотвратимым. Монстр приближается. Я смотрю на инфернальное воплощение изначального зла и понимаю в ужасе, что эту тварь ни задобрить, ни уговорить, ни подкупить, она жаждет только одного – наслаждаться запредельными страданиями жертвы.

Паника захлестывает сознание, в оцепенении я забываю дышать. Кажется – все… конец. Откуда-то приходит знание, что контакт с этим исчадием хуже смерти, намного хуже.

Но… меня спас кот.

Внешне Барсик вроде бы ничего не сделал. Он не стал шипеть, выгибать спину… просто прямо взглянул на врага и прищурился. Ментальный удар, страшный по силе. Секунда, и то, что ввергло меня в ужас рассыпается на отдельные змеевидные части, которые истончаются, тают и… растворяются в небытии. Последним исчезает запах. Я, наконец-то, делаю вдох и чувствую теплую влагу в промежности.

Кошки… Тогда я еще не знал, что эти чудные зверьки – непобедимые бойцы в мире потустороннего, способные одолеть любую агрессивную нежить. Люди знали это с древнейших времен, в Египте им поклонялись тысячелетия. Не зря в народе говорили, что той хате, где живет кошка, не грозит нечистая сила.

Уже тогда я умел читать движения воли другого существа. Я запомнил победоносный прием кота-защитника, это впечаталось в мою память напрочь, на уровне инстинкта. Впоследствии, встречая хищных соседей, я неоднократно успешно применял ментальный удар, более того усовершенствовал технику своего пушистого спасителя, усилил его. Учитывая мои способности, полагаю, я – единственный человек, способный на такое.

2.

Жизнь шла своим ходом.

С годами мой детский разум эволюционировал. Я смотрел, наблюдал, анализировал. В какой-то момент наивная убежденность в том, что я – рядовая единица большой людской общности, пошатнулась и, в один осенний день – исчезла, сошла на нет. Это произошло одномоментно, мгновенно. Словно некая пелена приторного дурмана спала с сознания и мне открылась истина: Антоша Костровой – не такой, как все, другой, совершенно непохожий на сородичей. Глядя на себя со стороны, я убеждался в этом ежечасно. Это сквозило во всем: в движениях, повадках, взглядах, помыслах, пристрастиях и, главное – в поведении, как дома, так и на людях, особенно со сверстниками.

Уверен, мама догадывалась о некоторой аномальности своего сына, но молчала.

Чаще всего тайна раскрывается волей случая. Так и произошло.

Меня выдал один из растительных иных, живший у нас дома. Багровое толстое тело, напоминавшее упавшее бревно, вытянутое от стены до стены, располагалось как раз поперек дверного проема моей спальни. Я знал, что легко могу пройти сквозь бестелесное существо, но каждый раз, выходя из своей комнаты, почему-то поднимал ногу, перешагивая невидимое для остальных создание. Это не могло остаться незамеченным. Однажды мама поинтересовалась: зачем я делаю так?

Я немного смутился (в те времена мальчик Антошка еще верил, что остальные тоже видят потусторонних) и выдавил:

– Мам, ну посмотри, – и показал пальчиком на тихого обитателя, – просто не хочу его беспокоить.

– Кого?

Пуза.

– Ну-ка, присядь, сынок.

Да, это был тяжелый разговор, результат которого шокировал обоих: мою мать, узнавшую вдруг невероятное о своем сыне и меня, открывшего страшный факт – остальные не видят целую половину мира.

К чести родительницы, она стоически приняла удар. Выслушав меня, мама как-то сникла и прошептала:

– Я ждала подобного, но не в такой степени.

– Ты о чем?

– Тошка, сыночек, в нашем роду это встречается, через поколение (иногда и чаще). Твоя бабушка была ведуньей, она могла исцелять, предсказывать некоторые вещи. Но ты… – она обняла меня, прижала к себе. – Пойми, пойми, милый, никто и никогда не видел их. Ты – первый. И это пугает меня.

Будучи завсегдатаем сельской библиотеки, я много времени проводил дома, читая запоем, постигая мир глазами людей. Это было восхитительно. Я был влюблен в астрономию, биологию, историю… Значительно позднее открыл для себя художественную литературу. Родители сначала восторгались моими увлечениями, но в какой-то момент их стала тревожить маниакальная погруженность сына в мир книг.

Конечно, были и внешние интересы. Мне нравилось играть с пацанами в футбол, воровать с ними яблоки в соседских дворах, проводить долгие летние дни на реке… Но, при всем этом, я не чувствовал себя частью мальчишеского братства, всегда был немного в стороне. Их простые интересы, незатейливые увлечения казались мне бледными, примитивными, скучными (а как еще мог смотреть на это мальчик, увлекавшийся в то время теорией эволюции звезд?). Между нами всегда была дистанция, и это объяснимо: детское общество остро чувствует инаковость, оно инстинктивно сторонится «чужака», а порой и отторгает его.

Ненормальный, изгой, урод – такие мысли порой точили мои чувства, но чаще я плевал на них, меня почти не трогало мнение других. В те времена я был выраженным интровертом, погруженным в себя и, в большей степени – в мир знаний.

Несмотря ни на что, меня устраивала эта жизнь, не желал бы другой. Думал – так будет всегда, наивный. Но когда мне было около двенадцати, начались перемены.

Сначала был звук Гармонии (так я назвал его). Каждое утро, за несколько секунд до пробуждения, в моем погруженном в сон сознании начинала звучать божественная мелодия, музыка сфер. Моя душа восторженно трепетала в полном единении с этим чудом. Просыпаясь, я пытался вспомнить мелодию, рисунок звуков, но тщетно, эта тайна каждый раз стремительно ускользала, покидая память. Уверен – то был первый знак воздействия высших сил. Это очевидно, ведь мой детский мозг не был способен создать подобное, а иные источники звука (телевизор, радио) отсутствовали в глухой деревне начала 60-х прошлого века (да, да, мне около шестидесяти, но, став Хранителем, я стал стареть значительно медленнее большинства; несмотря на дату рождения, в действительности, биологически, мне сейчас около тридцати пяти).

Затем пришли кошмары, о которых стоит сказать особо. Сны, ужасные, темные, необъяснимые, беспощадные, удивительно яркие, выпуклые, красочные. Они терзали мою душу почти еженощно (Потом, значительно позднее, я узнал, что большинство людей посещают черно-белые сновидения. Это поразило меня, поскольку не видел подобного ни разу).

Часто это было нечто, вроде многослойного бреда. Почти всегда сон начинался светло, радужно, но в какой-то момент все вдруг менялось. Розовый мир смазывался, блек, уступая место мрачному пугающему окружению, которое буквально сочилось надвигающейся угрозой. Я пытался выбраться из этой западни, выпутаться, как мотылек, попавший в паутину. Тщетно. Затем появлялось это – нечто бесплотное, аморфное, ползучее, то, страшнее чего не существует, инфернальное воплощение чуждого нечеловеческого зла. И начиналась бесконечная, рождающая ужас борьба-погоня. Я пытался убежать, спрятаться, но монстр неизменно находил меня, и все начиналось сначала. Несчастный мальчишка был подобен мухе в банке с тарантулом: ни малейшей надежды на выход. В самый последний момент, когда уже казалось – все, конец, я вдруг вспоминал, что это сон, судорожно, отчаянно пытался проснуться и… добивался этого. Лежа в мокрой от пота постели, с колотящимся сердцем, смотрел в незашторенное окно, на ущербную луну и шлепал босиком на кухню, попить воды, открывал кран и вдруг видел, что преследующее меня чудище притаилось под столом. В этот миг понимал: мне лишь приснилось, что я проснулся, это обман, кошмар продолжается. Окружение смазывалось, я вновь оказывался в сумрачной зоне и погоня начиналась сначала. Я бежал снова, силился стряхнуть с себя холодные объятья морока, через некоторое время снова «просыпался», как казалось, но выяснялось, что это очередной пласт бесконечной грезы. Я был подобен утопающему, стремящемуся добраться до спасительной водной поверхности, которого снова и снова накрывает очередная морская волна. Это было по-настоящему страшно. В такие минуты порой казалось, что мира живых вовсе нет, он мне приснился, а единственное настоящее – нескончаемый ад тяжкого сновидения. Но, в конце концов, минуя пять или шесть слоев квинтэссенции паники, я просыпался в действительности.

Эти сны могли отличаться в мелочах, но неизменным было одно: жуткое чувство тщетности борьбы, безысходности, безнадеги, полной уверенности в том, что тебя настигнут, рано или поздно, и тогда… с тобой случится нечто… ты просто не проснешься, сгинешь.

Сколько раз, трясущийся, задыхающийся, покрытый липким потом, я вскакивал посреди ночи с постели и искал мнимую защиту в кровати своих родителей, между двумя теплыми родными людьми (и это в подростковом-то возрасте).

Мне было страшно засыпать. Измученное сознание боялось очередной порции ужаса, протестуя, оно выдавало порой необъяснимые фокусы. Иногда, например, когда дрема уже смыкала веки, я вздрагивал в страхе: мне казалось, что я перестал дышать.

Все это было неспроста. Сейчас я понимаю, что то была мучительная метаморфоза превращения личинки Хранителя в его куколку. Что-то всесильное, равнодушное, нещадно ломало мое естество, преобразуя по своему желанию.

Родители были встревожены не на шутку. Зная мою тайну, они трезво рассудили, что медицина тут не поможет. Был единственный выход – знахарки, ведуньи.

Не помню, к скольким бабкам возила меня мать. Но то все были пустышки. Я видел насквозь этих напыщенных жаб. Обычные жадные тетки, нашедшие подлый способ обогащения за счет горя других.

С каждым месящем я видел, как тухнет надежда в глазах моей родительницы.

Но вот однажды…

3.

О ней мало кто знал, потому, что она не афишировала себя, говорила: кому действительно надо – найдут. Все, кто посещал эту женщину, отзывались о ней с восторженной благодарностью, пряча в глазах потаенную тень страха.

Она требовала называть себя просто – Полина. Именно так, не баба Поля, не матушка Полина.

До сих пор до мелочей помню то место.