Читать книгу Аз, Буки, Веди. Избранные стихи и поэмы - Юрий Лифшиц - Страница 14

Азохнвэй, советские евреи!

И полутораглазый Бенедикт,

постигший все – от ямба до хорея —

до срока отсчитал последний икт.

Видать, стрелецкий вкрался бла́говест,

в канон прамузыки материковой,

в которой дилювическое слово

преодолел георгиевский крест.

Но на ветру трепещет волоконце

живой строки, забредшей в мертвый скит,

из топи блат взошло не волчье солнце

и снова флейта Марсия звучит.

В бессмертной мерзлоте первооснов

немало вас, талантливых жидов.

Немало вас, талантливых жидов,

сбежали от погромов и распятий,

чтобы возглавить вовремя и кстати

кержацкий институт иных миров.

Новосибирск и Хаймыч Исаак —

вполне себе обыденное дело,

призвавшее врача ускорить шаг

от здравоохраненья до расстрела.

Неплох был тот еврейский рядовой,

который, хоть служил у атамана

всего лишь две недели в лекарской,

ждал (не дождался) манны из нагана,

о гиппократах будущих радея,

работавших на матушку-Расею.

Работавших на матушку-Расею

набыченных до одури телят

вела на свет отнюдь не наугад

рука полуопального халдея.

Эстетикою лифшицких наук,

набитых ортодоксии зарядом,

палил он изо всех своих базук

по модерновым авиаотрядам.

И всяческих разумных шагинян,

подобных дневниковой Мариэтте,

брал на философический аркан,

сам далеко не будучи как эти,

кто из-за пары суверенных слов

своих пейсатых не снесли голов.

Своих пейсатых не снесли голов

иные синеблузники, не Шуров,

который оказался жив-здоров

для скетчей, шуток, песен, каламбуров.

Он пел, играл, хохмил и думал втуне:

«Израилевич, мать его ети!

Ну, разве плохо – Лившиц и Рыкунин?..»

Но на эстраду вновь пора взойти…

Зато теперь все Манечки в борделе,

нет «Аннушки» и масса «Главсметан»,

Касьяны пашут на своих Ульян,

а песенки зае… зае… заели…

Вы поняли, как стало все немило,

пархатые, куда вас заносило?

Пархатые, куда вас заносило?

Иных белобилетников – на фронт,

где Кенигсберг ломает горизонт,

но отсылает в тыл, а не в могилу.

А броненосец чьих-то лучших лет

на всех парах парит из Кохановки

туда, где нет не только остановки,

но и обратно ходу тоже нет.

И хоть неймется снять (или сыграть)

тот самый матч, хотение умерьте:

не каждому дается благодать

судьбой распорядиться в матче смерти.

Тому, кто принимал инфаркт на грудь,

каких небес хотелось досягнуть?

Каких небес хотелось досягнуть,

он пять минут раздумывал бывало,

когда стихов пятиминутных суть

пред ним гасила блики карнавала.

Поэт в квадрате больше, чем мираж,

будь он не Лифшиц, а напротив, Клиффорд,

и правду выдавал, пускай навыверт,

его британско-русский карандаш.

Нет-нет, поэты, вы не очерствели,

баллады ваши все еще в цене,

вы были удостоены шинели,

чтоб акростих исполнить на войне.

На краткий миг судьба забудет пусть,

какой вам вымораживала путь.

Какой вам вымораживала путь,

евреи, на каких полях фортуна,

вы ведали. И верили чугунно:

кто с «пятым пунктом» – про футбол забудь.

Хотя… Давидыч. Йосип. Не Кобзон.

Но первый Лiфшиць. В киевском «Динамо».

Последний – он же. Не один сезон

его ждала домой Одесса-мама.

Защитник. Рыжий. Весом пять пудов.

Под девяносто игр. Четыре «банки».

Брал «бронзу». Опасались даже баски

его подкатов, пасов и финтов.

А от серьезных травм его хранила

терновых звезд клиническая сила.

Терновых звезд клиническая сила

Союзу не сулила ничего,

но проверяли разве что дебилы,

крепка ль броня у русских ПВО.

«А лох ин коп! В секретном учрежденье

кого ни встретишь – вылитый аид!

Мы делаем приборы наведенья —

а рулят Лившиц, Залман и Давид!»

Но в этом «филиале синагоги»

такое вырастало ПУАЗО,

что за свое нахальное верзо

держались паверсы с большой дороги.

Тогда был крепок, несмотря на спазм,

реальности пятиконечной пазл.

Реальности пятиконечной пазл

в мозаике физического курса

пришелся впору в качестве ресурса,

пошедшего на атомный фантазм.

Воистину не каждому дано

ваять десятитомные скрижали

«Ландафшица», как их студенты звали,

и не упасть на клетчатое дно.

Решались уравнения Эйнштейна

и универсум ширился меж тем,

но было нечто выше теорем —

учителя любить благоговейно.

Ученые! Режимный дух струбцины

въезжал ли в ваши тришкины доктрины?

Въезжал ли в ваши тришкины доктрины,

маэстро, например, военный строй,

чтобы потом подвыпивший герой

ходил на пятикратные смотрины?

И – светлый путь! Фабричная Психея

слыла идеалисткой неспроста:

наивною была, как Дульсинея,

пока не стала матушкой Христа.

Такое назначенье, господа:

ведь и, помимо марафонских буден,

случается по осени беда,

которая под стать нетрезвым людям.

Кто перепутал следствие с причиной,

давая вам понять, что все едино?

Давая вам понять, что все едино,

жизнь и острог устроит, и окоп,

и космополитическую мину

исподтишка залепит прямо в лоб.

Ступенью первой станет маскарад,

потом – потусторонние ступени,

и выплывут клаверовские тени,

забытые сто лет тому назад.

Потом Одесса нежности исконной,

где первый нотабене крик издал,

а после сгинул за базар-вокзал

один политработник Первой конной,

о ком весьма подробно рассказал

и Лившиц, и не Лившиц, и шлимазл.

И Лившиц, и не Лившиц, и шлимазл

вокруг костра водили шуры-муры,

чтоб после из чудесной десантуры

себе заморский выправить оргазм.

А впрочем, возвращаются сизифы

в свой иллюзорный мемуарный рай,

где говорящий правду попугай

нью-йоркские рассказывает мифы.

Вы сами отбирались в арьергард,

чтобы друзьям скончавшимся потрафить,

не поводя и глазом на фальстарт

литературных автобиографий.

В эпохи, неизменно роковые,

как ни крути, вы не склоняли выи.

Как ни крути, вы не склоняли выи,

хотя в порядке были позвонки

и пораженья спинномозговые

от вас, казалось, были далеки.

И будут ваши золотые руки

вершить свой золотой спинальный труд,

и не однажды вас послом науки

и магом медицины назовут.

Но ваши десять тысяч операций

по исцеленью всевозможных травм

превыше всех дипломов и оваций,

которые предназначались вам,

простые боги нейрохиругии,

не лишние в истории России.