Читать книгу Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы - Юрий Мамлеев - Страница 23

К Степану стала подбираться тоска, и тоску он нередко любил, блаженно-недосягаемой любовью.

Начиналось у него обычно с любимой в этом случае песни:

Степан видел в этой песне свой собственный перевернутый смысл. И вообще, когда подступала тоска, он пел членораздельно, а не так, как обычно, что-то мыча.

«Разъединит нас только жизнь, а не смерть», – блуждающе проговорил он, закончив внутренне пение. Осмотрел пространство. Ничего в нем интересного не было. Было интересно только то, что в пространстве отсутствовало.

Степан задумался. Тоска у него была не от ума и не от сердца, а от тоски. Она спускалась, точно с неба падала, или же выходила изнутри его самого, из утробы пустоты.

Степан встал со скамейки, захотелось кого-нибудь побить, лучше дерево или самого себя.

Надо было смотреть вдаль. Тоска вела туда, где было больше всего тоски.

И Степан Милый побежал. Бежал он, думая, а когда сидел – обычно не думал. Не мог он, однако, понять, почему он жил семьдесят лет назад, если сейчас ему, наверное, около сорока. Может быть, он просто заснул где-то в поздней юности, точнее – просто забылся? Он любил забываться, хотя бы просто на время.

Мальчик встал на пути бега. Отсутствующе поцеловав его, Милый продолжал бег. Подпрыгивал от радости: тоска уже овладевала им насквозь.

«Теперь хорошо лечь на траву с пивом и попробовать понять корни моей тоски», – подумал он вдруг вполне разумно.

Но где взять пиво?

Вдруг взгляд Степана упал на пень. На пне стояла нетронутая бутылка пива, и вокруг нее по пню бегала мышь. Слегка удивившись, Степан подошел и взял пиво. Мышь не исчезла, а продолжала бегать по кругу на пне, словно завороженная. Степан ушел с пивом вдаль, лениво открыв бутылку и отхлебывая из нее… Вдруг он опустил голову, и ему показалось, что кто-то, окаменев, глянул на него из глубин падшего мира… Пиво оказалось вкусным.

«А вот и травка», – мелькнуло в его уме.

Кувырнувшись, но не повредив бутылку, он нашел себя на земле, глядящим в небо. Бутылка была во рту.

Тоска поднимала его все выше и выше – только в какие дали?

«Не дай бог сейчас думать, не думая, – решил Степан. – Тогда и разгадаешь некоторые корни тоски. А зачем ее разгадывать? Хорошо бы знать лишь, куда она меня приведет».

Но как познавать во мраке, которым ты сам стал? «Но тоска – это не мрак, это путь», – кто-то тихо шепнул в сознании Степана. Шепнул нежно, но твердо.

Степан потерял способность мыслить. На время, конечно. Сейчас бы попрыгать, барахтаясь в тоске, как в океане. От тоски сердце переставало быть сердцем и весь он переставал быть человеком или даже существом, а становился неким сгустком непонятного начала.

В ответ на такое Степан обычно начинал хохотать, и его хохот был одинок и бесцелен. Но зато порождалось веселье. Так стало и на этот раз.

Его смех разбудил спящих под землей тварей. Лучше бы он так не смеялся.

Разбежались даже мальчишки, игравшие рядом в волейбол.

«Чего же мне не хватает, по чему я тоскую? – снова возникли у Степана мысли. – Нет, мне всего хватает. Ксюша во мне, и Безымянная тоже. Мне не хватает тоски. Вот в чем ключ».

И на этом Милый потерял сознание – но не совсем, а в обычном смысле.

При этом существовать физически мог. Другой, потеряв сознание (как кошелек некий), лежит, а этот встал и пошел. Далеко, далеко, туда, где за мерцающим горизонтом светилась страна великой вечной тоски. И веселье все больше и больше охватывало Степана. «Вот оно, счастье, раз я иду к вечной тоске», – подумал он. И шел, и шел, и шел. Страна абсолютной тоски манила его…

Очнулся Степан на диване. Диван был поношенный и кем-то выброшенный в переулочек.

Степан с надеждой осмотрелся вокруг. «Да вот он, как я не понял», – воскликнул он про себя. Взгляд его впился в фигуру человека, пляшущего около ямы.

– Конечно, это он. Как долго я его ждал, – почти вслух произнес Степан.

И человек откликнулся. Раздвинув руки для объятия, он пошел навстречу Степану. Они обнялись и поцеловались.

– Ты кто? – спросил Степан, забыв.

– А ты?

– Все понял, – осенило Степана.

– И я все понял, – ответил человек.

И, обнявшись, они пошли в лес, ибо в Москве, несмотря на то что она город, можно найти лес.

Присели на два пенька. Но потом человек отскочил к дереву.

– Этот мир, по сути, – черная дыра. Никто этого не замечает, хотя помирают все и сквозь смерть можно видеть. Но у нас, в Рассее, к черной дыре идут лихие люди. Пусть их не так уж много, но они знают, что делают. Они пляшут у самого обрыва в черную пропасть. И я вот такой плясун. Но есть которые и прыгают или перепрыгивают – понять нельзя. А как тебя зовут-то?

– Меня Степаном.

– А меня Данилой. Так и зови.

Степан загорелся радостью жизни.

– Надо же, – сказал. – Я тебя жду давно. Мы, по-моему, в детском саде в тридцатых годах вместе учились, а потом разошлись. Не помнишь?

– Да выбрось ты все это из головы. Тридцатые годы, девяностые – для нас разницы нет. Мы скорее где-то еще виделись, но где – определить человечьим словом нельзя. Подумай о настоящем. Что будем делать?