Читать книгу Мы – красные кавалеристы. Роман - Юрий Мартыненко - Страница 13

Вокзал окутан клубами молочного густого тумана, смешанного с угольным дымом, который черными потеками стелется по земле. В горле першит, и хочется пить. Вода в титане теплая с легкой ржавчиной. Холодную можно набрать только с водонапорной башни. Но никому не хочется идти по такой скверной погоде.

На железнодорожных путях пыхтят разгоряченные, прибывшие с перегонов паровозы. Готовятся к заправке углем и водой. На перроне тускло светят фонари.

Машинист в почерневшем от копоти и смазочного масла кожухе и кожаной шапке. Высунув голову из паровозной будки, он смотрит на свой состав с японцами, преодолев плечо в полторы сотни километров с восточной железнодорожной станции. Фыркая густым паром, паровоз стоит на первом пути напротив водокачки. Состав из одного классного вагона для офицеров и нескольких теплушек для солдат прибыл ранним вечером, когда на небе проклюнулись первые звезды.

Широкозубые японцы подстрижены под ежик. Слышны гортанные отрывистые команды. Солдаты, сначала рассыпавшись у теплушек, быстро построились в две шеренги. Чужая речь резала слух. От нее веяло чем-то чужим и враждебным. Железнодорожникам становилось не по себе.

По внешней манере интервентов видно, что они с первых шагов на незнакомой для них железнодорожной станции ведут себя как хозяева, абсолютно презирая местных жителей.

– От этих косоглазых, однако, лучше держаться подальше, – посоветовал Николай, обращаясь к молодому напарнику.

– А что, беляки лучше? – спросил Прохор Иванович.

– Они все ж таки русские.

– Хрен редьки не слаще. Посмотрел бы ты, паря, что они с пленными партийцами делают.

– Этим все равно. Партиец или нет. Кишки на штык намотают и, как звать, не спросят. Вишь, как винтовками машут. Штыки широченные. Мясо рубить такими штыками…

– Тише, Николай. Дались тебе эти штыки…

– Что, теперь и язык проглотить?

– Вы чего тут митингуете? Марш по рабочим местам! – строго приказал подоспевший мастер цеха. – Накаркаете на свой хребет. Ты-то, Прохор Иваныч, чего? Что? Нехорошо?

– Да уж чего хорошего.

Николай с Ефремом поспешили к своему паровозу, а мастер задержался около Прохора Ивановича.

– Думаешь, дрянь дело? Я, честно говоря, не ожидал, что до япошек дойдет. Видать, дали наши жару белякам. За помощью побежали. Теперь вот приперлись инородцы… Со своим уставом в чужой монастырь.

– Видно, так, – согласился Прохор Иванович, поглаживая грудь правой рукой.

– Что? Сердце? – встревожился мастер. – Ты покудова посиди, не торопись за молодыми. Не расстраивайся шибко. Если все занедомогаем, так и работа встанет. Как бы то ни было, железку обслуживать надо. Может, оно еще и пронесет. Всякое в России бывало. И монголы налетали, и поляки с французами наступали. Однако, ничего. Отбили. Выжили. Надо потерпеть.

– Только вопрос имеется.

– Какой?

– Сколько терпеть-то? Господь терпел и нам велел?

– Ну, Иваныч, – мастер развел руками. – Ты все равно попридержал бы язык…

Известие о японском эшелоне опечалило всех. Одно дело – беляки, но все-таки они свои, русские. А чего ожидать от интервентов? В сознание людей вселился страх. Железнодорожники, обслуживающие станцию и депо, старались не попадаться на глаза японским патрулям. Зловеще поблескивали отточенные с обеих сторон штыки, заставляя сжиматься сердце…

* * *

После ужина Кеха Золотухин доплетал корчажку. Расположился на лавке у печи. На полу у ног насыпан ворох тальниковых прутьев Фроська убирала со стола грязную посуду. В кухонное оконце тихонько постучали. Фроська будто ждала. Набросив шаль на плечи, поспешила в сенцы. На крыльце дожидался, пока откроют, скрытый темнотой человек.

– Здрасти! Привет от Бирюкова…

– Здрасти-мордасти!

– Хлеб кончается.

– Понятно.

– Заберу, как всегда. Ну, я пошел, – заторопился человек.

– Подожди, – Фроська вернулась в дом. Завернув каравай в тряпицу, вынесла на крыльцо. – На-ко пока гостинец, поди совсем отощали?

– Маленько есть. Последний сухарь догрызли.

– А чего долго не приходил?

– Вражина шурудит. И конные беляки, и пешие япошки. Понапрасну пошто тебя риску подвергать?

– Ладно. Иди. Осторожно. Товарищу Бирюкову тоже привет!

– Спасибо и на том, – взяв гостинец, человек растворился в темноте.

Отложив корчагу, Кеха подошел к окошку и, отдернув шторку, ткнулся носом в холодное стекло, силясь разглядеть что-то в такой-то темени.

Когда стукнула калитка, Фроська набросила крючок и вернулась, застав мужа за прежним занятием. Не глядя на жену, тот молча ощупывал округлые бока корчажки. Бывало, мужики, оценивая по достоинству рыбацкое изделие, искусно сработанное руками Кехи, переговаривались:

– Эка ловко плетет! В такой корчаге небось рыбке самой погостить охота.

– А вы думаете, что Иннокентий мой только по гармонике мастак? – встревала в разговор Фроська. – Он и по другим делам толк знает.

Мужики начинали гоготать.

– Вы об чем это подумали? – наступала на тех Фроська. – В краску вогнать пытаетесь? Ничего не выйдет.

– Бронебойная ты баба.

– Какая есть.

– За тобой Кеха, как за броней и есть.

– А вам, гляди как, завидно! Ладно, хорош лясы точить. Нам дела делать.

– Знамо, какие…

– Вы опять за свое?! А ну, как вас лопатой по хребту за ваши подколки?!

– Ладно-ладно, и пошутковать нельзя.

– Шуткуйте шутки со своими бабами…

Мужики неспеша тушили докуренные цигарки и расходились, продолжая немудреный мужицкий треп.

* * *

…При виде чужаков пес загремел цепью, но тут же забился в конуру, наверное, почуяв своим собачьим чутьем смертельную угрозу. Нагрянули японцы с обыском. До этого побывали у Елизаветы и Ефима с Зинаидой Ворошиловых. Ничего не нашли.

– Нюх у них, что ли? – Фроська испуганно прижалась к мужу.

– Сыбка многа хлеба где? – японец раскосо разглядывал кухоньку. Затем заглянул в горницу.

– Ага, еще под подушками пошарь, – вдруг осмелела Фроська.

– Где хлеба много сыбко? – повторил вопрос японец, обнажая крупные, как у лошади, передние зубы, почему-то переставив слова в обратном порядке.

– Здеся вот, в брюхе! – похлопала себя Фроська.

– В зивоте? – удивился японец и тоже похлопал по цевью винтовки за плечом. – Мозит, посмотлим? – Качнулся широкий штык.

Вышли на улицу. Второй японец вышел из зимовья, брезгливо зажимая нос от запаха куриного помета.

– Фу, какие, гляди-ка, япошки благородные, – заметила Фроська оцепеневшему от происходящего Кехе. Тот знал, что запасенный хлеб – целый мешок – спрятан в подполье. Японец не догадался отвернуть половичок. У них на родине подпольев, слава богу, поди, не имеется. Фроськины слова были сказаны довольно громко. Тот, что у зимовья, услышал. Невозмутимо подошел совсем вплотную к женщине и словами на чистейшем русском – «это тебе за япошек» – влепил Фроське звонкую пощечину.

– Ах, – ошеломленная не столько пощечиной, сколько русской речью, Фроська дернулась назад, сжимая кулаки и натыкаясь на первого японца. Тот судорожно сдернул с плеча винтовку и проворно отскочил в сторону.

– Что? Бабу безоружную стрелять?! – Фроська яростно рванула кофточку вместе с нижней рубахой, обнажая налитые, как спелые груши, груди. – На!!!

Невозмутимость покинула японца, шевельнулись плоские, прежде будто железные скулы. В сознании его, видимо, вспыхнули какие-то ассоциации и он сдержанно гортанно что-то сказал напарнику. Тот, вытаращив глаза, ни бельмеса не понимая, что к чему, держал наизготовку свою «ариксу».

К счастью, все обошлось. Японцы ушли, оставив за собой раскрытую, как при покойнике, калитку, а Фроська, чувствуя, как вдруг обессилели ноги, опустилась на ступеньку крыльца.

– Вот же косоглазый, – выдохнула она и заплакала.

– Ладно, тихо-тихо тебе. Слава богу, все обошлося, – прорезался, наконец, голос у Кехи. Он сидел рядышком и, прижимая к себе жену дрожащей рукой, вытирал ее слезы своим рукавом, тоже повторяя: – Ладно, тихо, все ведь обошлося…

* * *

Пышные кроны тополей и пахучие ветви черемушника сливались в единую темную массу, окружавшую избы. Ночь плотно укрыла землю черным одеялом. С тех пор, как перестали собираться шумные молодежные вечорки, замолкли гармоники и балалайки, тишина опускалась на село с первыми сумерками. Лишь залают где-то встревоженные чем-то собаки, замычит протяжно корова в хлеву, видно, чувствуя скорый отел. Далеко вспарывается ночь топотом копыт. Неведомые всадники – то ли белые, то ли красные – то ли кого догоняя, то ли от кого убегая, промчатся по селу и утихнут за поскотиной.