Читать книгу Мы – красные кавалеристы. Роман - Юрий Мартыненко - Страница 6

Небо из черного сначала стало синим, а потом сделалось серым – светало. В разных концах деревни начали подавать голоса звонкие петухи. В курятниках оживали куры, хлопая крыльями. Хохлатые деревенские петухи будили своих подружек – пеструшек-несушек и хозяев. В бревенчатых стайках беспокойно перетаптывалась скотина. Заскрипели двери изб. Вяло затявкали сонные собаки. Бренча подойниками, бабы шли в стайки, распахивая настежь скрипучие ворота. Почуяв хозяек, протяжно мычали коровы.

Позавтракав, мужики во дворах отбивали литовки. Середина июля. Начало сенокоса. Ребята запрягали лошадей. Женщины, подоив и выгнав под присмотр пастуха скотину, готовили продукты. В корзины и кошелки складывали вареные яйца, нарезанные большими ломтями куски слегка пожелтевшего сала прошлогоднего посола, но еще сохранившие аппетитный запах чеснока, сырую картошку, свежие с парника огурцы и вороха зеленого лука. В чистые тряпицы заворачивали караваи душистого, испеченного с вечера хлеба, нацеживали в бутыли молоко, в берестяные туеса накладывали густую – ложка стоит – сметану.

С железнодорожной станции, до которой через заливной с маленькими озерками луг около двух верст, доносились до села протяжные паровозные гудки. В рабочей слободе, как называли станцию и казаки, и крестьяне, как правило, трудились все. Кто не служил на железной дороге, тот уходил либо на прииски, либо в работники к богатым селянам, опять же казачьего сословия.

Готовились к сенокосу и Ворошиловы.

– Ничего, мать, постараемся поболее запастись нынче сеном, – говорил жене Степан. – Ефим сулил по осени телку, чтобы еще одна дойная корова была. А-то куда с одной-то? Лишним не будет.

– Папань? Соболька возьмем? – спросил Ефремка. – Все веселей!

– Пускай бежит, только, чтоб не мешался под ногами.

– Так, он на цепи за зиму и весну сильно истосковался, – пояснил обрадованный Ефремка.

Елизавета помогала укладывать в телегу съестные припасы, свернутый брезент для балагана, чтобы внутри постелить от сырости в случае дождя. Положила и большую овчину, потник, две потертые наволочки, наказывая: – Сеном набьете, чем не подушки.

– Ну, мать, – улыбнулся Степан, нежно глянув на жену. – И на скатках бы выспались.

– А на подушке ловчее, – Елизавета смотрела на мужа, прищурившись от солнца, которое поднималось над острыми сопками, окрашивая половину неба в красный цвет.

– Сладкие-то сны зимой глядеть надо, – пошутил в ответ Степан, осторожно кладя сбоку от брезента литовки, отбитые и отточенные бруском до остроты бритвы. Они были завернуты в холстину и перевязаны веревочкой.

Выезжая со двора, Степан глянул на жену:

– Ну, что, мать, с Богом?

– Поезжайте, и так маленько припозднились, солнышко-то по дороге вас нагонит. Тумана нет. Погода бы не испортилась. А испортится, возвращайтесь обратно. Чего там мокнуть?

В первый сенокосный день мужики ставили балаганы, обустраивая табора на своих отведенных делянах-пайках. Мужики как бы приглядывались к травостою. Простые посельщики косили литовками, кто побогаче, использовали конные сенокосилки.

– Поди, хватит на балаган? – спросил Ефремка, когда прошлись с отцом по нескольку длинных прокосов.

Степан остановился. Обтерся рукавом. Соболек, разомлевший от жары, перестал гоняться за бабочками. Вывалив из пасти розовый язык, пес прилег на бережку шумевшего о камни ключа. В хрустальной студеной воде сверкали брюшками юркие гольяны. Медлительные пескари, водя усами, застывали на глубине, словно изучая подводный мир.

– Пожалуй, хватит, – согласился отец. – Приличный балаган выйдет.

– Тогда я сгоняю в лесок за жердями! – крикнул Ефремка и побежал к телеге за топориком.

На темно-синем небе – ни облачка. На прокосах ложились ровные зеленые валки. За ключом паслись распряженные лошади. Дальше по лугу рассыпались фигурки сенокосчиков. Дымились первые костры, разогревая первые сенокосные чаи.

– Соболек! Соболек! – свистнул паренек собаку. Пес вскочил, радостно кинулся стремглав, клацнув зубами на порхавшую над травой разноцветную бабочку.

Опираясь о косовище, Степан смотрел на сына, который удалялся в ближайший березовый колок. Передохнув, пошел на большие прокосы.

…Ефремка волоком притащил жерди. Длинные подойдут на продолины. Те, что покороче, с раздвоенными ветвями, похожие на рогатины, сгодятся на вертикальные стойки. С отцом начали сооружать каркас балагана, чтобы обложить его свежей кошениной.

– Покуда чаевничаем, пускай трава подсохнет, – Степан забивал обухом топора последний вертикальный кол с раздвоенным кверху концом. На эту рогатину укладывалась центральная продольная длинная жердь, служившая опорой для скатов балагана.

Ефремка принес охапку сухих сучьев, быстро разжег костер. Пламя жадно лизнуло бока черного жестяного чайника. Пес, вдоволь набегавшись, разлегся у воды. Ефремка вытащил из ключа небольшую пузатую плетеную из тальниковых прутьев корчажку. Внутри сверкали, прыгая на покатые стенки, крупные гольяны-беляки. Ефремка вынул из горлышка травяную затычку, перевернул корчажку. Посыпалась рыба. Среди беляков оказалось с десяток красноперок.

– Глянь-ко, Соболек, какая ушица знатная выйдет, – довольный уловом Ефремка потряс мокрой корчажкой перед мордой пса. Тот, повизгивая, оживился, вскочил на лапы, ткнулся носом в холодную рыбу, но улова не тронул. Все-таки Соболек не кот-котофеич, а умный и рассудительный пес.

– Погодь маленько! Опосля и тебе достанется! – успокоил пса Ефремка.

Из леска вернулся отец. Сбросил охапку валежника у костра. Глянул на рыбу, сложенную в алюминиевую миску.

– Добрый улов. И набилось-то быстро! Где тут у нас котелок? Сразу и уху сварганим.

Удобное у Ворошиловых место на сенокосе. Паек прямо от ключа тянется на пологий взгорок по лугу, одним краем цепляя березовый колок.

Ароматную уху аккуратно черпали деревянными ложками, держа над куском хлеба. Неторопливо пили забеленный молоком чай с шанежками и колотым сахаром.

Спать легли пораньше, чтобы подняться с рассветом и по густому утреннему с росой туману начать косить. Небо постепенно тускнело. На нем загорались первые звезды. Над сенокосными пайками стелился дым от многочисленных костров. Сенокосчики дочаевывали и укладывались спать в своих балаганах. Где-то гавкала собака, потом замолкла. Слышно, как бряцают колокольчиками и фыркают стреноженные лошади, которые паслись на закрайке сенокосных угодьев.

Погода сухая. Пахнет свежим сеном.

– Благодать. Комарья нет, – заметил отец.

– Угу, – отозвался Ефремка почти сквозь липкую дрему. Его одолевал сон. Устал за день.

– Спи-спи, – Степан протянул руку и плотнее подоткнул края овчины, под которой посапывал, подобрав коленки к подбородку, Ефремка.

Дня четыре простояли солнечными и безветренными. Много напластано травы, как вдруг погода стала хмуриться. С востока, с гнилого края, как выражались мужики, поползли по небу белые облака. Они на глазах темнели, превращаясь в серые низкие тучи. Вскоре упали первые капли дождя.

– Задожжило. Все дело испортила эта сетуха, – чертыхался Степан, глядя на серое без просвета небо, которое сплошь было затянуто белесой пеленой, что означало затяжную сырую непогоду. – Подождем, глядишь, растянет. Не успели еще толком раскосариться, – внезапный сухой кашель прервал на полуслове. Откашлявшись, Степан добавил: – Подожду. А тебе, Ефрем, подвернулась возможность мамку проведать. Глядишь, пока вертаешься, и распогодится…

Когда дождь перемежился, запрягли лошадь. Ефремка отправился в село. Опустело и на других таборах. Мужики пережидали непогоду в балаганах, отправив ребят-подростков за продуктами домой.

Моросящий дождик прекратился так же внезапно, как и начался. Посветлело небо, пропуская сквозь пелену солнечные лучи. В мутных просветах показался и огненный диск, быстро высушивая влагу на траве, кустах, деревьях. От мокрой, потемневшей от дождя, кошенины густо подымался пар. По руслу ключа тянулся туман, который постепенно рассеивался. Покосы оживились людским гомоном, визгом собак. К полудню замелькали литовки в руках косарей. Вернулся Ефремка.

– Вон сколь мамка харчей отправила!

Ну, теперь за работу, – Степан с надеждой глянул на небо. – Будем косить, покуда погода позволяет. Как подсохнет кошенина, переверем. Просохнет совсем, начнем грести и ставить копна. Наберется на стог, будем метать. Иначе – сеногной…

* * *

Обильный в этот, тысяча девятьсот семнадцатый, год выдался урожай в Забайкалье. Зерна намолотили вдосталь, засыпав полные амбары. Щедрой на дикоросы оказалась и тайга этим летом. От голубики с жимолостью синели бескрайние глазу мари среди сопок, пламенели вишневым цветом брусничные поляны у подножий вековых деревьев. Эта целебная ягода любит глухие, загороженные чащей, но открытые солнцу места. А сколько грибов уродилось! Густой россыпью торчали из прелой таежной подстилки в темных, закрытых от солнечного света, хвойниках влажные маслята. Оттопыривая прошлогоднюю опавшую листву, лезли на свет мохнатыми шляпками белые, будто сахар грузди. Их многочисленные семейки длинными вереницами тянулись по травяным косогорам среди мшистых камней-валунов. Люди бочками солили грибы, чанами засыпали на зиму, заливая сахарным сиропом, бруснику да голубику. Из жимолости, малины и смородины получали варенье. С избытком запаслись мужики и сеном для домашнего скота.

– Буренушки нынче не обидятся, – радовались селяне при виде крепких душистых зародов, не подпорченных «сеногноем». Отменным оказался даже самосад на огородных грядках. Бабы специально сажали табак рядом с капустой, чтобы уберечь ее от несносной прожорливой блошки, имевшей обыкновение нападать на только что высаженную в середине июня рассаду – еще толком не окрепшие ростки в два-три маленьких листочка.

– Сытным будет нынче год. Чего еще надо? – переговаривались довольные посельщики, сидя на завалинках или на скамейке у калитки.

– Оно, конечно, ловчее, когда ни засухи, ни наводнений, – отвечал соседу сосед, сворачивая за дружеским разговором вторую или третью козью ножку. Славно поработали, не грех ладом передохнуть, перевести дух после трудов праведных.

Обычно по осени, после того, как кололи скот, запасаясь мясом, наступала череда свадеб. Эту пору свадебную любили на деревне все, от ребятишек до стариков. Словно второе дыхание открывалось у людей. Отступали даже разные хвори. Свадьба на деревне – целое событие, причем зрелищное. Особенно, если молодые из зажиточных казачьих семей. Тут и размах, и удаль, и шумное веселье, которым охвачены многочисленные родственники с обеих сторон – жениха и невесты!

Да и в прочие праздники с размахом гуляли в поселке. Наяривали в разных концах гармошки. Мужики с женами переходили из избы в избу. С большими бутылями хмельной браги в обнимку, не забыв на гостинцы хозяевам корзинку с пирогами или шанежками. А там уже ждали. И в каждой новой избе, где собирались гости, гулянка разгоралась с новой силой и хмельным задором. Не держали людей и лютые морозы в зимние дни. По сугробам напрямик, протаптывая в снегу глубокие тропинки, спешили кумовья друг к другу за праздничный хлебосольный стол. Молодежь не была склонна к питию спиртного. Парни и девчата щелкали семечки, устраивали на льду озерка, что посреди поселка, самодельную карусель. Спешили с наступлением сумерек на вечорки-посиделки, которые организовывались у кого-то из знакомых, обычно какой-нибудь вдовы-солдатки, имеющей просторную избу. Места всем хватало. За это собирали с человека по пятачку гостеприимной хозяйке, которая заранее хорошенько протапливала печь, кипятила ведерный самовар.

А на гулянке у взрослых играла-заливалась на все лады гармоника, плясали мужики и бабы, заливисто хохотали молодухи, засидевшиеся в девках. Они присматривались к нарядившимся по праздничному случаю тоже припозднившимся в женихах парням, иные из которых успели и службу ратную завершить. Некоторые и пороху понюхали в окопах Восточной Пруссии. Парни, кто побогаче, старательно начищали сапоги – «хромки». А кто победнее – ограничивались простенькими ичигами.

Драк не было. Иногда повздорят друг с дружкою, обменявшись зуботычиной, и все. Мирно расходились по домам. Зла не держали. Обиды не таили.

Ничего худого не предвещало начало осени семнадцатого года. Жизнь текла размеренно и спокойно. С завершением уборочной страды Степану работы навалилось. Вереницей тянулись в сторону «ворошиловской» мельницы тяжелые подводы, доверху груженные тугими мешками с зерном. К октябрю мало-помалу смогла семья начать рассчитываться с долгами.