Читать книгу Стеклянные люди. Роман - Юрий Меркеев, Юрий Валентинович Меркеев - Страница 6

Дневник… март… черт бы его побрал!

Наталья снова была повсюду. В смятой постели, в утреннем пиве, в ванной, в зеркале, в молчащей темноте ночи, в провале холостяцкого быта, в глазах моего монаха поневоле «архиерея Тихона», в музыке пианино за стенкой, в писклявых голосах разносортных певичек по радио. Повсюду присутствовала она – рыжеволосая ведьма с глазами, похожими на два эфиопских опала, в которых застыли моря. И я разговаривал с ней, когда Тихон спал. Разговаривал с ее фотографиями, с ее зрительным образом, который сопровождал меня во снах. Кажется, что она была даже в моей новой философии тихохода – в серебристой трости, в малых шагах, в ироническом отношении к собственной персоне. Она пропитала своим присутствием пространство квартиры. От нее нельзя было укрыться ни в молитвах, ни в морозных утрах, ни в горячем кофе. Да и не хотелось укрываться – с ней было лучше, чем без нее. Доходило до смешного. Я знакомился с Ириной, Викой, Александриной, но уже через месяц начинал по ночам называть их Наташами. Она смогла проникнуть даже в женщин, с которыми я спал – спал, чтобы выгнать из себя бывшую супругу. Вероятно, нужно было смириться с тем, что наша связь какая-то особенная. Начало ее положено на земле, но существует она в вечности. Ни с одной женщиной у меня не было ничего подобного. Весеннее обострение? Мартовский синдром? Атмосфера талого снега и обновленных запахов? Если я заболел ей снова, то болезнь эта была приятнее, чем оздоровление. И все же это болезнь, а я не из тех сентиментальных нытиков, которые поэтизируют патологии и бродят по жизни с плачущим ликом Пьеро. Приказ самому себе – сильнейшее лекарство. Хватит распускать свои мысли. Если ты не станешь хозяином самому себе, ты превратишься в раба. Нет. Рабская психология не по мне. Пусть французские мальчики умывают ей ножки. Я умываю руки. У меня есть боль, на фундаменте которой я воздвигну здание новой философии жизни. Самый сильный стимул к жизни – не влюбленность. А боль. Влюбленность – это наркотическая эйфория. А боль – это ледяной душ. Слава Богу за то, что вместе с ностальгией ко мне пришел артроз. Двадцать лет назад пуля из снайперской винтовки раздробила мне колено, теперь ко мне возвращается боль, которую когда-то я уничтожил с помощью жажды жизни. В то время я не был философом, тем более – тихоходом. Мне хотелось летать. Вероятно, наступил период настоящего взросления. Хватит обманывать себя, полагая, что влюбленность – это лекарство. Наркотик – да. На время он укроет меня от боли. Но вскоре она вернется и притащит с собой сотню заболеваний. Об этом расскажет любой врач-нарколог. Мне нужно это в пятьдесят пять? Смеюсь, а самому плакать хочется. От счастья – я протрезвел!

Если она не покинет меня, придется вытравить из себя ее образ, сжечь его на кострище, а пепел развеять по ветру. Никогда не нужно так подло шутить с полковником, пусть и отставным. На своем веку я сжег много ведьм. Для меня не будет откровением расправиться еще с одной. Чем больше «возвращение боли», тем сильнее мое оружие. Какая же она глупышка! Нашла, с кем состязаться.

Боль поможет мне и в этом. Я хозяин своим мыслям? Если да, то мне ничего не стоит соединить образ Натальи с болью, которую я пытаюсь сжечь в костре новой философии. Разве недостаточно будет вызвать с помощью настройки на негу ее облик и воздать ему должное? Привязать к кострищу аутодафе и публично казнить. Средневековая инквизиция знала, зачем сжигает еретиков. Очищение пространства от патологии. Когда заболевал растлением церковный организм, нужно было каленым железом прижигать гноящуюся и смердящую рану – чтобы весь организм не погиб. Человеку с запущенной гангреной отрезают ногу не ради отмщения, а по великой любви – чтобы жил. Теперь и я должен совершить операцию самому себе для того, чтобы не превратится в разлагающийся труп при жизни. Глупышка! Нашла, с кем тягаться. С полковником, у которого в сейфе лежит пистолет.

Итак, что же изменилось за эту ночь, кроме того, что я увидел символ новой философии жизни – трость Тихохода, – и в очередной раз поставил себе диагноз – влюбленность в собственную жену, с которой расстался тридцать шесть месяцев назад?

Понимание того, что теперь я другой? Возможно. Но так ли это? Может ли одна ночь перевернуть представление человека о жизни? Едва ли. Если только этот процесс не бродил в моей душе давно и только сегодня, как под воздействием катализатора, выдал кристалл из маточного раствора. Любая болезнь – это и есть кристалл маточного раствора. Диагноз не рождается из случайных стечений обстоятельств, он вытекает из патологии. Я слишком долго неправильно жил. Результат не заставил себя ждать. Точнее, заставил подождать – пока я не буду в состоянии внутренне принять его.

Прогрессирующий артроз коленного сустава и в самом деле переломил мою жизнь на две половинки: в прошлом остался человек бегущий. Во вторую половину жизни ступил человек хромающий. Причем, хромать мне приходилось с оглядкой на сильную боль, которая пронизывала мое существо всякий раз, когда я забывал о том, что отныне принадлежу к категории тихоходов. Теперь быстрая ходьба или бег мне были заказаны. Необходимо было подружиться с самим собой, с новым «я». А это было не так-то просто, учитывая безбожный образ жизни человека бегущего, подчас – летящего в пропасть или вытаскивающего себя за волосы из болота. По существу, мне предстояло смириться раз и навсегда с моей палочкой и невозможностью отныне вести иной образ жизни, кроме как перестать бежать. Палочка волшебным образом примиряла меня с действительностью, обрубала любое неловкое движение мысли в сторону недавнего прошлого, в котором я и в страшном сне не мог бы предположить, что когда-нибудь вольюсь в стайку гуляющих по вечерам по бульвару местных инвалидов и пенсионеров. Стану одним из тех жалких тихоходов, совершающих променад с одной целью: не забыть, как ходить, дышать и мыслить. Я и раньше, бывало, прислушивался к тому, о чем они говорят – люди вяло ходящие. Мне всегда становилось грустно – они поругивали власть, жаловались на пенсию, обсуждали последние политические события из телевизора.

Неужели и я когда-нибудь стану одним из них?

Этот вопрос подвергался уничтожению в самом зачатке.

Раньше – когда бежал.

Не теперь – когда не мог ходить без помощи трости. Мой бунтарский нрав подвергся жестокому анализу и проверке. Стану ли я послушным? Смирюсь ли с малыми шагами или сорвусь и полечу в пропасть? Неужели у этих людей нет своих дорогих сердцу скелетов в шкафах – ностальгических переживаний, на фундаменте которых можно воздвигнуть новую философию? Неужели ведьмы посещают лишь избранных? А может быть, тихоходы просто научились скрывать это? За воскресными посещениями церквей, за стояниями в душных храмах, за перечислениями проделанных грехов на исповедях? Разве можно каяться в том, что насыщает твою душу, пусть и греховно, но не дает скукожиться ей, как «шагреневой коже»? Каяться на словах. Одними устами. Если сердцу доставляет радость какое-то заблуждение, то покаяние не может быть искренним. Ложь самому себе – это путь к патологиям. А дальше – смерть. Разложение при жизни. Неужели можно жить тихим ходом, чувствуя, что твоя нога уже подверглась гангрене? Если не расправиться с болью радикальным способом, а унимать ее препаратами от боли, можно умереть от общей интоксикации. Разве можно просить у Бога убить в себе самого себя? Нет. Наверное, тихоходы – хорошие притворщики. И у каждого из них есть то, что их держит в жизни – дает силы на борьбу. Боль! У каждого из них должна быть своя боль. Если ее нет, значит, человек умер при жизни. Если нет понимания этого, тогда – мрак и провал в серость тихоходной жизни. Без радужных просветов, без греха, в котором можно на время утолить жажду полета. И обрести настоящее покаяние. Святость не зарабатывается серостью. Низкопоклонством. Святость даруется тем, кто научился вставать после падений. Но и сама святость – это не свойство человека, склонного к падениям. Это свойство Бога, которое иногда даруется человеку на время. Как мне когда-то была дарована сильная и взаимная любовь к одной красивой женщине, и пуля в ногу от другой.

Я бросил ироничный взгляд на серебристую трость в прихожей.

Символ новой философии.

Знак новой жизни. Так ли это?

В запасе у таких своенравных типов, как я, всегда должно быть что-то, кроме палочки тихохода. Сверкающая трость, символизирующая начало новой философии, не может стать твердой опорой в жизни. Я должен одухотворить инвалидную палку, придать ей сказочное свойство. Да. Тело мое ходит по земле, но душа витает в пространствах эфирных. Мечта может окрылить меня, сделать атмосферный столб не таким тяжелым.

Я не сомневался в том, что мысль материальна. Читал, что йоги способны взглядом убить слона. Впрочем, не верил, что индус станет уничтожать концентрированной энергией мысли священное животное. Скорее всего, это лишь красивая легенда. Миф. Однако миф не есть фальсификация какой-то идеи. Иная интерпретация – да. Но не извращение истины. Итак, мысль – это сгусток энергии.