Читать книгу Несбывшееся (сборник) - Юрий Михайлов - Страница 6

От домика с двумя комнатами и небольшой кухней с масляным радиатором для обогрева на случай холодов директор шёл к корпусам, тяжело переставляя ноги, увязая в сыпучем песке. Возле пищеблока и малышового корпуса, специально расположенного рядом со столовой, по территории нагло прогуливались жирные белые чайки, две из них устроили драку, орали на всю округу. Виктор Сергеевич не выдержал, хлопнул ладонью по массивной чёрной папке, которую держал в руках, разогнал дерущихся: больше всего ему не хотелось, чтобы беспокоили сон детей, такой длинный и сладкий по утрам.

Он вообще думал предложить вставать с шестой по восьмой отрядам не в восемь утра, как было заведено, а в девять или даже в десять часов: не больно им и нужна пионерская линейка, а завтрак малышне свой надо готовить с молоком и творогом, булочками да сливочным маслом. Потом – кино, а когда завтрак уляжется в желудке и захочется побегать-порезвиться, пару часов футбола или самых подвижных игр на воздухе. Перед обедом на полянке почитают книжки, вожатые умеют это делать, обучались в институте. И обязательно час-полтора – дневной сон, с открытыми окнами, свежим бризом с моря. Поэтому и корпус для малышей, как по заказу, стоял первым, открытым ветрам с залива.

У ворот, закупоренных массивным засовом, глухо тарахтела машина, за радиатором курили Степан Петрович и Владимир-шофёр, вились сизые дымки, доносились голоса, слабые, не слышимые в утреннем разряжённом воздухе.

– Попили чайку? – спросил завхоз, – зря не зашли в столовую, Вера приготовила завтрак, мы поели…

– Я не привык так рано есть, приходил на работу, секретарша чай подавала с бутербродом или кофе, по настроению, – ответил директор, – ну что, в путь? А срочные дела на станции, Степан Петрович, это что?

– Заскочите на завод, – обратился к Вовчику завхоз, – там столовая работает круглосуточно… – и продолжил: – Есть у меня одна идея, старого товарища хочу навестить, лет двадцать назад он здесь заправлял ситуацией, многих знает, его уважают… Потом расскажу подробнее, вечером, когда вернётесь из города. Володя, не забудь про базу: молоко пусть только в бидонах дают, у нас не завод – дети всё-таки. И картошку – в ящиках, чтоб дышала, в мешках не бери, лучше день подождём тогда…

Сели в кабину, предварительно открыв ворота. Электрик, подошедший от водонапорного бака, помахал рукой, закрыл засов и повесил амбарный замок. Видимо, он дежурил с ночи. Четыре километра проскочили на удивление быстро, говорить не хотелось, честно сказать, директор спал. У шлагбаума через пути медленно открыл дверцу кабины, вышел, выпустил завхоза, пожелал удачи и молча полез назад. Станция спала, на запасных путях пыхтел лишь один тепловоз, но делал это аккуратно, чтоб не разбудить спящих жителей посёлочка.

Степан Петрович, поправив одежду, зашагал к вокзалу, зная, что начальника станции ещё нет на месте – рановато будет. Дежурная по перрону Рая, красивая, одетая в специальную форму женщина средних лет, ничуть не удивившись раннему приезду завхоза пионерлагеря, сказала, что Михалыч, наверное, уже встал и поливает теплицы. Его дом находился в ста метрах от путей, и завхоз пошёл по узкой улочке, покрытой сухим мелким песком.

– Привет, Михалыч, – поприветствовал Степан Петрович старого товарища, увидев его через невысокий палисадник, – прости, что так рано, оторвись от дел, погутарить надо…

– Я знал, что ты придёшь, Кирьяныч, – такая с детства кличка прилипла к Степану, от фамилии Кирьянов, – про Бугра хочешь спросить? Давно минули те времена, ты вот теперь замдиректора, сотни детей на твоём попечении… И это правильно, жизнь не бывает только плохой или только хорошей… На всех на нас обрушился этот чёртов терминал, жили столетие на дороге тихо-спокойно, на тебе, нефть будете хранить да столько, что страшно становится… А Бугор перебрался на базу отдыха комбината, живёт сейчас у озера, в километре отсюда. Недалеко, за полчаса дойдёшь. Но я тебе не говорил, хотя он сразу поймёт, кто его сдал, – начальник станции улыбался, было видно, его забавляет ситуация, – добропорядочный он теперь, впрочем, как и все мы, старые да больные…

* * *

Ровно в километре от рельсовой магистрали, по которой в начале тридцатых годов плёлся в товарняке Стёпка со своими родителями, пятью братьями и сёстрами, дедом и бабкой, проживает теперь на базе отдыха со всеми удобствами Василий Иванович, по болезни отошедший от дел авторитет по кличке Бугор, которую получил ещё на зоне, где пересеклись их со Степаном судьбы.

…Степан любил северный посёлочек, где кроме четырёх бригад лесорубов и рабочих пилорамы жили ещё отдельной коммуной геологи, искавшие в молодых Хибинах камень плодородия – апатит. Своей школы, кроме начальной, не было, двум братьям Кирьяновым, приходилось каждую осень уезжать в районный детский дом и возвращаться в семью только на зимние и летние каникулы. Иногда к ним на учёбу попадали дети саамов, которые рассказывали, как пасутся в тундре олени, как аборигенам тяжело даётся русский язык и как их пастбища полностью забирают северные промзоны, где собираются строить комбинаты по добыче никеля, меди, редких секретных металлов. Вот-вот объявят о строительстве гигантского апатитового комбината: на стройку уже собирались ехать тысячи комсомольцев-добровольцев.

Пацаны в детдоме не знали, что семья Степки выслана из Вологодской губернии, что его отец объявлен классовым врагом и что северный лесоповал, по заключению большевиков райпартячейки, поможет Петру Ивановичу, главе семейства, встать на путь исправления. Отец, грамотный крестьянин, окончивший церковно-приходскую школу, держал двух лошадей, столько же коров, поросят, всякой птицы по десятку-полтора голов, оборудовал пасеку на двадцать ульев, брал в аренду неугодья, косил траву и торговал зимой в райцентре сеном. Начальство в районе даже не спросило, как он умудряется кормить семью в десять ртов, где мал мала меньше и что все три его сына сумели закончить начальную школу. А старший, Кирьян, учился в семилетке, потом поступил в техникум потребкооперации, который год живёт в городе у брата священника деревенской церкви.

Младшего из сыновей, Михаила, везли на Север в большой бельевой корзине. На перевалочном пункте Пётр Иванович долго проходил отметку о прибытии, и, наконец, все вместе сели в углу продуваемого сарая, построенного рядом с таким же дощатым вокзалом, поесть. Не бог весть что, но на местных станциях удалось выменять на хлеб, варёную картошку, солёные грибы и четверть молока последние домашние валенки, высокие, с утолщённой подошвой, с десяток пар шерстяных носков и варежек, которые бабушка вязала в деревне долгими зимними вечерами.

Здесь-то Кирьяновы и приглянулись директору леспромхоза, расположенного на границе с финнами. Он говорил потом отцу семейства: «Вы, конечно, куркули, классовые враги, но уж больно ухоженные, по сравнению с другими, обуты, одеты в приличные одежды, не суетились, не орали – не выли, кипятку достали, малышу молока погрели, заботились друг о друге. Вот поэтому я и взял вас одних из всего товарняка в артель… Ничего, приживётесь, дети растут быстро, лесорубами их сделаю, дом построите, хорошо заживёте. А остальные пусть комбинат возводят, живут в бараках…»

И дом построили Кирьяновы, да какой, с двумя приделами, амбаром и скотным двором, и хозяйством обзавелись, зажили почти так же, как и на старом месте. Конечно, тосковали по родным местам, близким людям, но отец не давал волю унынию, ибо верил: уныние, как и гордыня, такие же тяжкие грехи, о которых говорится в писании.

Степан приехал из детдома после экзаменов за седьмой класс радостный, возбуждённый, всем показал свидетельство с большой гербовой печатью, потом они закрылись с отцом в светёлке и проговорили почти час. Степан мог бы пойти учиться в техникум, но, сказал отец семье, решили по-другому: «Придёт сын ко мне на лесопилку, до паспорта поработает подсобным рабочим, а там видно будет. Может, и лесорубом захочет стать. Только расставаться, как с Кирьяном, мы больше не будем…»

…Перед финской войной семью классового врага, кулака в прошлом Кирьянова выселили с приграничной территории, сначала жили в промерзающей насквозь землянке, а когда отец всё же сумел устроиться железнодорожным обходчиком, дали комнату в бараке. А Степан уже работал на стройке, жил в общежитии, его поглотил энтузиазм молодёжи, он вырос до проходчика, стал передовиком производства. Зла на советскую власть не держал, хотя помнил, как с голода да холода поумирали двое девочек и бабушка, как дед с год не вставал с постели, тихо ушёл следом за ними. Перед комсомолом не стал скрывать, откуда попал на стройку века, и товарищи не захотели принять его в свои ряды. Отец молчал, понимал, как тяжело сыну, но на нём сейчас держится вся семья: проходчики получали большие деньги и дополнительные пайки в виде продуктов питания.

…На войну с фашистами пошли записываться всей бригадой, копаться в биографии проходчика не стали, попал Степан под Смоленск, угодил в окружение, потом ужасы плена… Когда бежал с тремя товарищами, радовался, думал, как хорошо, что всё обошлось. Не обошлось, срок получил на полную катушку: и как сын кулака, и как изменник родины, отбывал его здесь же, на Севере. Фронтовик, справедливый, он слыл лучшим лесорубом, вокруг него группировались бывшие солдаты и пленные, получившие различные сроки, но верх в лагере держали уголовники. Как вышло, трудно сейчас сказать однозначно, но они сошлись с Бугром, авторитетом на зоне. В разборки Степан не влезал, но его слушалась вторая половина лагеря, бывшие пленные. А Бугру была важна поддержка реального лидера – фронтовика, как и тому – поддержка в уголовном мире, чтобы отстаивать товарищей по несчастью.

После освобождения по амнистии Степан не захотел уезжать с Севера, устроился на рыбзавод мотористом, обслуживал бригады на факториях. Женился, родились у него двое пацанов. Жизнь пошла своим чередом. Несколько раз слышал о Бугре: тот тоже обосновался в этом небольшом городке, встречались даже раз, попили пивка в местном парке культуры и отдыха. Василий (настоящее имя авторитета) долго лечился от туберкулёза, фактически был не у дел, настойчиво приглашал бывшего фронтовика в гости. Не получилось сразу, а потом – закрутила жизнь, переезд в бывший госпиталь для выздоравливающих воинов, там и поселился Степан с семьёй в качестве сторожа-пожарника-завхоза.

И вот шёл на встречу к старому знакомому, без приглашения и без предупреждения.

* * *

По бумагам, здесь, в узкой вытянутой бухточке знаменитого северного озера, размещалась обычная база отдыха. Кончались южные границы водного гиганта, климат – почти средней полосы, в теплице росло даже несколько арбузов. На эту базу любили приезжать дети руководителей комбината, редко-редко заезжали сами родители. Василий жил в добротном кирпичном двухэтажном доме директора, но при скоплении важных гостей перебирался во флигель, который любил больше, чем представительские хоромы.

С поста у входа сказали, что его, Василия Ивановича, спрашивает какой-то земляк, Кирьянов Степан Петрович. «Неужели Кирьяныч, сколько лет-то прошло… – даже немного растерялся авторитет, – что же могло случиться, если он нашёл меня? А может, и не искал, он ведь где-то на побережье жил, может, проезжал мимо…» Не спеша, на ходу застёгивая тёплый стёганый халат бордового цвета, направился к входным воротам. Ему навстречу шёл крепкий мужик с загорелым круглым лицом, короткими сильными руками, улыбался очень знакомой улыбкой.

– Кирьяныч, ты что ли? Вот, не ожидал! Не прошло и двадцать лет, как ты пришёл ко мне в гости…

– Привет, Василий! Ты Бугор или можно себя попроще чувствовать с тобой? – спросил Степан Петрович.

– Для тебя, Стёпа, я всегда Василий, скромный житель базы отдыха… Как ты меня нашёл? А понял, начальник станции сдал меня… Ему можно простить, потому как я рад видеть тебя живым и здоровым. Сколько мы не виделись-то? Лет двадцать… Пойдём к воде, там беседка, чай, настоечка. Там и пообедаем, жарковато в доме…

– Василий, давай сначала о деле, можно? Выслушай меня… А чай – с удовольствием попью, ещё утро, а уже душно.

Степан Петрович рассказал о пионерлагере, за который он отвечает жизнью, о соседстве с расконвоированными осуждёнными и ЛТПэшниками на стройке, о том, как все боятся, и взрослые, и малышня, и что свернуть уже ничего нельзя, просто не получится, если ситуация выйдет из-под контроля.

– Двести детей, наши с тобой внуки, три десятка взрослых, девушки, ребята – вожатые… Ты представляешь, Василий, ситуацию?! Вдруг их на дороге встречают зэки, обещают «потрогать за буфера и пошворить рубля за полтора»…

Василий долго молчал, видно было, как неприятен ему разговор, как он ищет выход из этой ужасно сложной ситуации. Сказал, наконец:

– Мне надо бы сразу отказаться от этого разговора, чтобы даже минимума надежды не подавать тебе… Пойми, Степан, наше время ушло, я почти лежал в гробу, умирал от туберкулёза, уже пришли новые люди, зона не терпит пустот… Да, меня помнят, уважают, ко мне регулярно приезжают люди, ну, и т. д., и т. п. Я участвую в кое-каких разговорах, мирю людей, группы… Ладно, прости, хреновину говорю. Ты попал в ситуацию, я попробую что-то для тебя сделать. Только для тебя! Никому ни слова о нашем разговоре, ни своим, ни чужим… Мне невероятно тяжело ехать в город, на стройку, чисто физически, но я поеду, сегодня же… Ради тебя, моего старого кореша. Поеду, Стёпа… Только вот сейчас закусим и выпьем на дорожку. Не спеши, вспомним молодость: до станции я тебя подвезу, пожмём руку Михалычу и разбежимся. На обратном пути я передам ему для тебя слова, ты поймёшь их. А ему и знать не надо…

Со станции Степан Петрович шёл не спеша: в лесу свернул к озерцу, разделся и долго плавал во всё ещё бодрящей прохладой, но уже начинающей нагреваться воде. Вокруг стояла такая тишина, что закладывало уши…