Читать книгу Метро 2035: Эмбрион. Слияние - Юрий Мори - Страница 6

– Кнутов без сознания! Срочно медиков и… гасите уже свой коллайдер. Не до экспериментов. Бардак, а не научное учреждение особого, между прочим, режима. Высшей, мать вашу, секретности!

Васильев нервно почесался. Какие уж здесь пляжи и пиво – подчиненные ему ученые пошли вразнос. Собаковод этот спятил, похоже, а ведь были и раньше симптомчики. Лучше бы они пили, что ли…

Хотя нет. Если б пили – вообще все разнесли бы к чертям.

Поднялась суета. Дежурный врач из медблока, торопя двух лаборантов с носилками, под мышки вытаскивал из приемной камеры А-трансформатора обмякшего Кнутова. Обмочился, похоже, мученик науки – вон мокрый след по полу тянется за подошвами.

Профессор, не обращая внимания на пострадавшего, что-то втолковывал Ираиде, та кивала, поглядывая на приборы. Из приоткрытой двери своего кабинета выглянул Шварцман – кабинка энергетика традиционно отдельно от общего зала. Что на ракетной базе, что у этих… мозгоправов. Военные традиции, святое дело. Даже если не нужно.

Особенно когда совсем ни к чему.

– Реактор в норме. Но вот график потребления энергии – нештатный, – сообщил он. – Надо бы запустить проверочный цикл.

Профессор очутился рядом с начальником и, нависая над ним, тощий как цапля, размахивал руками:

– Товарищ полковник! Нельзя останавливаться сейчас, в этот момент! Мы на пороге грандиозного открытия…

– А я думаю – надо прекращать, – буркнул начальник. – До выяснения. Сейчас безопасник утихомирит вашего зоолога, собачек в клетки вернут, тогда и подумаем. Опять же лаборант без сознания.

– И я думаю – опасно! – процедил со своего места Шамаев. Несмотря на вентиляцию, лысина у него вспотела и отсвечивала в холодном свете ламп. – Мою часть эксперимента требую отложить. В полном объеме вы мне действовать не позволяете, к чему тогда полумеры? Опять же на досуге пересчитаю цепи подключения, тогда и…

– А срыв графика? Что нам скажут в Москве?! К тому же – все живы, нет причин беспокоиться. – Профессор Веденеев обернулся в поисках поддержки к Ираиде: – Товарищ Зосс! Вы-то меня поддерживаете?

– У нас тут что, диспут, блядь?! – взревел вышедший из себя полковник. – Да я задницей отвечаю за все происходящее! А у вас явные недоработки! Я сам кандидат технических наук, не где-либо там. Понимать умею.

Профессор Веденеев пожал плечами. Ираида молча кивнула. Вроде как поддерживала, но и гнев начальства на себя переключать не стремилась.

– Жить будет, – сообщил на бегу врач, сопровождая носилки с Кнутовым к лифту. – Обморок, не больше. Потеря сознания, сосуды вон в глазах полопались. Перегрузка там, в камере, возникла, не иначе.

– Держите меня в курсе, – буркнул полковник. – По мере поступления информации.

Грузовой лифт увез пострадавшего в медблок, пассажирский не возвращался. Полковник набрал с пульта пост охраны, послушал тишину и снова выругался:

– Бардак! Одного психа остановить не могут. Еще и не отзываются…

Переключился на караулку, снова нервно почесался. Что-то сердце давит который день…

– Васильев. Что у вас там творится? Пост молчит… Какие трупы? Че-е-го?! Код «Орхидея», личный состав в ружье!

Начальник выдернул из пульта мастер-ключ и молча бросился к лестнице, плюнув на все: на вопросы Веденеева, что-то пытавшегося сообщить энергетика и остальную суету в зале управления. Только дверь хлопнула за скрывшейся начальственной задницей.

Которой он за все отвечал.

– Падение мощности, – уныло повел носом Шварцман. – Жду указаний.

– Антон Сергеевич, – вкрадчиво спросил профессор у Шамаева. – А если я разрешу сразу обе стадии вашего исследования? Тогда согласитесь?

Лысый внимательно посмотрел на Веденеева:

– Искушаете?

– Предлагаю.

– Но мощности без ключа может не хватить, а полковник явно не в духе.

Профессор рассмеялся. Слышать это было по меньшей мере странно – сухой, больше напоминающий икоту, дробный смешок довольной собой цапли.

– Антон, ну вы как ребенок, право слово! Да я придумал всю здешнюю аппаратуру. Встроил в нее по требованию Москвы пульты ограничения, под этот самый ключ, но неужели вы думаете, что не предусмотрел обходного пути?! Да не смешите, коллега. Все есть. И для вас я могу подать предельную мощность на установку. Только вот испытатель… Кнутов-то не в форме.

– Сам пойду, – подумав, ответил ученый. – Дело того стоит. Но – сразу обе фазы!

– Не сомневайтесь, – довольно сказал Веденеев. – Ирочка, шамаевскую программу на обе установки. Полный цикл.

Профессор подошел к резервному пульту и набрал на клавиатуре какую-то команду. Шварцман сразу высунулся из кабинета:

– Васильев вернулся? Вижу подтверждение максимальной мощности!

– Исаак Яковлевич, идите работать, – махнул рукой профессор. – У меня есть все полномочия.

Вентиляция взвыла, подстраиваясь к росту мощности установки – синхронно с системой охлаждения; под полом опять что-то вздрогнуло. Ираиде всегда представлялся в такие моменты спящий глубоко под землей великан. Ему нет ни до кого дела, но суетливые людишки беспокоят и мешают.

Требуют поделиться силой, теребя за усы.

Один из лаборантов Шамаева вернулся из медблока, застенчиво встал в сторонке. Для них, помощников каждого из этих неординарных ученых, любая мысль, любые брошенные вскользь слова значили многое. Тем более почетно было присутствовать при экспериментах.

– Реактор в норме. Установка в норме. Мощность ноль восемьдесят два от максимальной.

Ираида говорила неторопливо, глядя на мониторы.

– Зафиксируйте все данные! Все! Я потом разберусь с результатами, – напомнил ей Шамаев.

Женщина кивнула.

Она никогда из их не любила – что нервного Вольтаряна, что этого Шамаева, напыщенного и высокомерного. Ее чувства и к самому профессору были далеки от любви: уважение – да, возможно, преклонение перед интеллектом. Но ничего личного.

Ираида Зосс вообще не любила людей.

После ряда команд с пульта обе камеры, повинуясь мощному механизму, спрятанному в недрах установки, соединились. Стена, их разделявшая, ушла вверх, конструкция из стекол Теслы повернулась, из шара превращаясь в открытую в сторону второго трансформатора полусферу. Кресло испытателя по направляющим отъехало правее, оказавшись в середине объединенной установки.

– В какую дверь? – на секунду замешкался Шамаев.

Он как раз выложил из карманов ненужные и потенциально опасные в камере смартфон, ключи от машины и зажигалку.

– Все равно, – бросил профессор. – Там теперь единое пространство. Идите в левую, так удобнее.

Антон кивнул, протер лысину носовым платком и бросил его к вещам на столик.

– Реактор в норме. Установка в норме. Сцепление камер штатное. Мощность ноль девяносто шесть от максимальной. Готова к подаче энергии.

Шамаев под эти слова и вошел в объединенную камеру трансформаторов. Интересное зрелище: левая полусфера из шаров Теслы, в зареве многоцветных молний, правая – почти черная на этом фоне, из вогнутых шестиугольных плит размером с раскрытый зонт. В середине стояло ждущее его кресло.

– Тройной импульс. Потом пауза и серия одинарных до появления всплеска кривой тэта, – сказал профессор. – Шамаев почти гений, коллеги, только очень уж колючий. Как еж. Скажу сейчас, пока он не слышит.

Гениальный еж тем временем откинулся в кресле; обмоченная Кнутовым подкладка, разумеется, была вынута и заменена на новую, ручки и подголовник протерты бдительными лаборантами.

«Хорошо бы не обоссаться самому», – подумал Антон Сергеевич и прикрыл глаза.

Это было похоже на пламя.

Красное с черным, с прожилками оранжевой плазмы, нестерпимо жаркое и словно выжигающее изнутри. Ничего общего с костром где-нибудь в походе, когда вокруг уже стемнело, неподалеку бренчит гитара в неумелых руках, а по жилам растекаются усталость и водка. Все совсем не так.

И пламя не просто заполонило Шамаева, оно говорило с ним низким проникновенным голосом, нараспев, будто читая неведомые мантры. Слова были непонятны, но это были слова. И чувства. И запахи, смешанный аромат ванили и гниющего мяса, как когда-то в детстве, в Севастополе, когда они с отцом нашли на прибрежных камнях мертвого дельфина.

Шамаев сейчас и видел, казалось, это млекопитающее, смотрел на шевеление осколков челюсти в рваных лохмотьях кожи – толстой и неприятной, как обрывки резины.

И все-таки это был огонь. Красное и оранжевое терялось, уползало щупальцами в небытие, оставляя только ревущее стеной черное пламя. Великое Черное пламя, понял Шамаев.

Остальное понимать нужды не было. Он держал в руках огромную, нечеловеческую власть. То, чего ему не хватало всю жизнь.

– Ты исполняешь желания? – спросил он у темной шевелящейся пустоты.

– Нет. Это ты их исполняешь… – наконец-то понятно ответил огонь. – Я – всего лишь ветка, до которой ты дотянулся сорвать яблоко.

– А выше?.. Есть что-то еще там, на следующей ветке? – Шамаев уже шептал, тихо, так, что чувствительные микрофоны установки не улавливали звук.

Но пламя его услышало:

– Конечно. Всегда есть что-то выше, мой раб… Мой хозяин… Но – пользуйся этим, те ветки не для тебя.

Нестерпимо ярко вспыхнувший свет прервал голос пламени, пинком отбросил его назад, как нашкодившего щенка.

Шамаев пошевелился. Молнии, плясавшие в шарах, гасли, а на плитках справа напротив словно горели отражения, как в зеркалах, которых здесь никогда не было.

– Мне нужно наверх, – уверенно сказал Шамаев микрофонам установки. Не шевелясь, даже не делая попытки встать из кресла. – Мне нужно в больницу.

В открытую дверь уже вбегали профессор и лаборанты, но он так и сидел, откинувшись на спинку кресла всем телом. Левая рука дернулась, подскочив над раскрытым фиксатором, и тяжело упала вниз, свесившись почти до пола.

– Я не чувствую тела…

Его вытащили из камеры прямо на запасных носилках, предусмотрительно принесенных из медблока. Лифт ждал, но везти придется действительно наверх и думать, как доставить в больницу.

– Пожалуй, хватит на сегодня… – растерянно сказал профессор.

Три эксперимента, три явных неудачи. Вместо прыжка в неизведанное, вместо включения в ноосферу Земли – какой-то, прости господи, облом. Расчеты Шамаева, по всей видимости, тоже не сработали. Из трех начальников отделов в строю осталась одна Ираида, а у нее туго с идеями. Такой уж она человек.

В зал из пассажирского лифта выскочил Васильев в сопровождении двух автоматчиков охраны. Это даже не бешенство – полковник был не на грани, а далеко за гранью срыва.

– Что еще?! – заорал он с порога. – С ним-то что? Я сказал прекратить всякую деятельность, ослы ученые! Мудаки, бля, там ваш Вольтарян поубивал охрану и сбежал!

– Он такой же наш, как и ваш, – заметил профессор. – У нас тоже серьезные проблемы. Шамаева срочно надо в клинику.

Сам ученый лежал на носилках, картинно свесив вниз руки. С его телом все было в порядке, просто неумолимая сила, быстро подчинявшая себе волю и лепившая из внутреннего пластилина нового человека, требовала оказаться в одиночестве. Одному. Совсем одному. Идеально – посреди поля, раскинув руки крестом и глядя в небо, пока оно не потемнеет к ночи. Не проступит точками равнодушных звезд.

– На хера? – спросил полковник. – В медблок! Режим секретности, не забывайте.

Профессор приподнял бровь. Для его сухой и неэмоциональной натуры это было признаком сильного удивления, хотя человек попроще сейчас орал бы в голос:

– В клинику ФСБ, полковник, не валяйте дурака. В медблоке из-за вашей постоянной экономии всего одно место, а там Кнутов. Он без сознания, вряд ли стоит везти его через полгорода.

Полковник, оглянувшись на неизвестно зачем приведенных с собой бойцов, плюнул на почти стерильный пол зала:

– Куда хотите… Вы ж меня под трибунал, с-с-суки…

Он мешком повалился в ближайшее кресло и начал растирать грудь. Под грудиной и слева что-то жгло изнутри, распирало, слегка онемела левая рука, и было ему почему-то страшно. Очень страшно, что он умрет прямо сейчас, среди толпы этих уродов.

В спину словно воткнули раскаленную спицу, какими бабушка в детстве вязала маленькому Васильеву носки, и мерно проворачивали, норовя дотянуться до сердца.

Веденеев махнул рукой лаборантам: увозите Шамаева наверх. После нажал кнопку вызова врача из медблока. Кнутову пока хватит и медсестры, а вот если загнется начальник – худо будет всей лаборатории.

Шамаев прикрыл глаза и дождался, пока его вытащат из лифта на верхнем уровне. На посту царила паника: у одной стены тела убитых, на полу лужа крови – ее правда так много в человеке? – в которую едва не наступил лаборант.

– В клинику. Приказ Васильева, – лежа простонал Шамаев троим бойцам в бронежилетах и касках, настороженно взявших их на прицел. – Минивэн на месте?

Старший кивнул. Служилось здесь тихо и сытно до этого чертового дня, а теперь не знаешь, что и думать. Кого слушать. Этот, на носилках, один из начотделов вроде, руководство… Правда, сбежавший с собаками тоже из этих.

Дурдом. Ночной пожар на городской свалке. Портал в ад.

– Езжайте. На месте. Ключи на щите, – наконец решился он.

Минивэн лаборатории выехал из гаража, сопровождаемый визгом покрышек. Лаборант слишком нервно отнесся к состоянию Шамаева, что было последнему на руку, конечно, но так и разбиться недолго.

– Скажи ему, пусть не гонит. Нам только аварии не хватало! – слабым голосом попросил он второго парня в соседнем кресле. – И позвони в приемное, пусть ждут на въезде.

За окнами мелькали дома. Суббота, город почти пустой, все, кто смог, разъехались по дачам. Так они домчатся быстро, а это было совсем не нужно. Шамаев вообще не собирался ни в какую клинику, ему остро хотелось спрятаться от людей. Черное пламя бушевало внутри, проступало на коже невидимыми другим узорами, ковало и плющило личность.

– Останови машину, – приказал он своим обычным уверенным тоном.

Водитель кивнул, но не успел нажать на тормоз – что-то полыхнуло над городом, разноцветное, как северное сияние. Или как молния в шарах Теслы.

Вся электроника черного «транспортера» умерла мгновенно. Погасли лампы, откинулись влево стрелки приборов.

С трудом удержав машину с отключенным гидроусилителем, водитель едва не врезался в столб, но умудрился остановиться. Микроавтобус подпрыгнул на бордюре, наполовину заскочив на тротуар.

– Что за херня?.. – испуганно сказал второй лаборант. – Вы целы, товарищ…

– Молчи. Слушай. Выполняй, – с расстановкой сказал Шамаев.

Лаборант сжал голову руками и кивнул, его лицо исказилось от боли. Казалось, что-то невидимое с размаху ударило его в мозг тяжелым подкованным сапогом.

– Пламя… Великое черное пламя, братство всех во имя вас… – внезапно сказал он и поднял голову.

Глаза у него были совершенно пустыми, как у куклы. В расширившихся зрачках, застывших, мертвых, плясали языки черного огня. Потом эта тьма расползлась дальше, будто поедая белки, сливаясь в блестящую неподвижность.

Лаборант осел в кресле, пальцы разжались, руки обмякли.

Шамаев потрогал его за шею, привычно ища пульс:

– Гм… Перестарался. Эй, водитель!

Тот перегнулся через сиденье, глядя назад, но тоже схватился за голову. Злой и непокорный зверь, клубок тьмы, шевелившийся теперь внутри Шамаева, требовал выхода, рвался наружу и брал свое. Еще учиться и учиться его останавливать вовремя…

– Лаборант, ты пойдешь со мной.

Водитель кивнул. Он отныне лишился имени, но сохранил свою жизнь. В глазах тоже плясало пламя, но меньше, заметно меньше, чем у погибшего. Шамаев удовлетворенно кивнул и отстегнул ремень безопасности.

– В машине есть оружие?

– Пистолет в бардачке, – каким-то чужим голосом откликнулся водитель.

– Возьми, нам может пригодиться.

– Так точно, то есть… Я понял вас, господин.

– Зови меня… Ха! Вполне по теме… Зови меня Черноцвет, мой первый ученик. Нас ждут интересные времена.

Вот в этом Шамаев не ошибался, времена – учитывая подлетающие к городам ракеты – наставали действительно необычные. Увлекательные. Главное, пережить их без серьезных потерь.

Живыми, что скоро станет главным признаком успеха.

* * *

– Мы все умрем, – выплюнув трубку с водой, прохрипел Кнутов.

Профессор, которого пожирало любопытство, решил расспросить хотя бы этого парня. Прямого, тупого, только богатырским здоровьем и крепкими нервами пригодного лаборатории в череде запланированных экспериментов.

– Само собой, – кивнул Веденеев. – Вечных людей не бывает.

– Вы… Профессор, вы не понимаете… Мы все скоро умрем – вы, я, город… Цивилизация. Человечество! Началась война, скоро все разрушится.

– Это вам в камере трансформатора привиделось? – уточнил собеседник.

Кажется, насчет крепких нервов медкомиссия наврала – один заход всего, а как паренька трясет. Нужен новый испытатель.

– Это не видения… Я теперь точно знаю. Я многое знаю… Теперь и я – не тот, что был, часть разума Земли.

– Сдается мне, он бредит! – раздосадованно бросил профессор медсестре. – Черт знает что! Васильев при смерти, а этот… мозгонавт рассказывает сказки.

– Зря вы так думаете, профессор, – широко улыбнулся Кнутов. У него даже мимика изменилась – из незаметного лаборанта Ираиды уровня «подай-принеси» он стал каким-то… опасным, что ли.

Профессор невольно отодвинул стул от лежанки: укусит еще. Достал блокнот и ручку, несмотря на ведущуюся звукозапись в блоке. Ручку, естественно, уронил – у профессора вообще была беда с мелкими предметами.

А вот того, что Кнутов ее поймает, легко, словно не напрягаясь, выгнувшись с каталки до пола, и протянет обратно, не ожидал никто. Медсестра даже охнула.

– Зря вы мне не верите, профессор. Я значительно изменился. Рефлексы, знания, там, – лаборант ткнул пальцем в потолок, имея в виду никак не начальство, а что-то куда выше, – дается многое. Хотите, я расскажу вам о строении Вселенной?

– Да на кой, простите, мне это хрен? – удивился Веденеев.

Он был поражен. Растерян. Неужели эксперимент удался и те самые теории академика Вернадского были…

– Не надо – так не надо, – легко согласился Кнутов, одним движением соскальзывая с лежанки. Даже в больничной рубахе до колен, в которую его переодели из изгаженной одежды, выглядел он угрожающе. – Ваше право. Насчет войны вы только зря сомневаетесь.

Профессор растерянно мигнул.

– Она началась. Потом люди назовут это Черный День. Катастрофа. Конец света.

Кнутов словно прислушался к одному ему различимым голосам, приподняв голову и глядя на лампу под потолком.

– В Воронеже еще не так страшно будет, не самый эпицентр. Кстати, Васильев только что умер, обширный инфаркт. Теперь вам рулить, смены уже никто не пришлет.

В кармане профессора задрожал виброзвонком телефон, переключенный из-за глубины бункера на местную локальную сеть.

– Николай Петрович, – устало сказала Ираида. – Спуститесь в зал. Начальник лаборатории скончался.