Читать книгу Смеяться и свистеть - Юрий Нечипоренко - Страница 4

Так меня прозвали. Шпак – это скворец. Но я же не похож на скворца: у него перья чёрные, а у меня кожа белая. Он маленький, живёт в скворечнике на тополе, летает по двору, таскает к себе зёрнышки, пушинки тополиные, гусениц – птенцов кормит. А я, честно сказать, не очень занят по хозяйству: только раз в неделю мама попросит подмести пол или сходить за хлебом… Не вижу никакой связи между собой и этой птицей.

Ещё «шпаком» называют мирного человека, который не носит военной формы. В этом смысле каждого можно было бы назвать «шпаком», потому что военные появлялись у нас редко, только по праздникам, а если парень из армии домой приходит, то щеголяет в своей форме перед девчонками пару недель или месяц, а потом опять одомашнивается, в шпака превращается.

В нашем доме жил здоровый оболтус Петька. Он всё время болтался во дворе и обзывал меня разными прозвищами. По числу временных кличек я был рекордсменом – помню, Петька насчитал как-то чуть не тридцать кличек!

Плешь Водяная – это когда мне проломили голову новогодней ёлкой. То есть не само́й ёлкой, а стволом её, новогодней палкой. Наши друзья-враги, балбесы из соседнего двора, зимой повадились бросаться ёлками, что после Нового года в изобилии валялись в окрестных сугробах. Тоже мне копьеметатели!

Один раз шёл я себе тихо-мирно домой, вдруг чувствую: что-то не то… Шум какой-то – шорох и свист. Оборачиваюсь: летит по небу ёлка, прямо как спутник Земли! И неотвратимо приближается ко мне, иголками шелестит. Я чувствую, что уже не успеваю увернуться, сажусь на землю, закрываю лицо руками: бац! Своим остриём, которым к крестовине крепится, она приземляется прямо мне на темя…

Долго не заживала рана. Макушка была выбрита: там смазывали зелёнкой. Потом на этом месте проросла щетина – как зелёные иголки. Хорошо ещё, что ёлка не выросла на голове! Странное, конечно, зрелище – зелёная проплешина среди волос; видно, поэтому и прозвал меня Петька Плешью Водяной.

Бледной Поганкой он дразнился из-за того, что я просиживал целые дни над схемами из журналов, по которым безуспешно пытался спаять радиостанцию. От этого, конечно, портился цвет лица.

Обзывал он меня Лысой Башкой и Ёжиком, когда я сжёг себе волосы, играя с порохом.

Я обижался на новые прозвища. Это и нравилось Петьке больше всего: неожиданно оглушить новым словцом – и пронаблюдать развитие обиды. Сначала доходил смысл, и я решал, насколько это обидно, а потом уже обижался – более или менее сильно. Если обижался несильно – дулся. А если обида была сильной, если кличка брала за живое, то на глаза навёртывались слёзы. Я кричал, что он изверг и супостат, топал ногами, обзывал его сам и убегал. Так было с Бледной Поганкой. Поганка имеет ядовитый оттенок. Выбрал он не доброе прозвище Опёнок или хотя бы яркое – Мухомор, а самое противное – Бледная Поганка!

Петька, конечно, был вредным, но, кроме него, у нас во дворе в то время не было мальчишек, приходилось волей-неволей с ним ладить. Раньше он не был таким противным, мы играли вместе в казаков-разбойников и жмурки, но потом он прямо ополчился на меня! Наверное, его самого где-то прижимали – дома или в школе, – вот он и отыгрывался на мне!

Но все эти мерзкие прозвища не приживались, сами собой отпадали и не шли ни в какое сравнение по популярности с самой старой и непонятной кличкой Шпак. В нашем классе все мальчишки меня называли так. Во дворе – опять Шпак. И лишь дома эта кличка не прижилась. Папа удивился, когда услышал, – и этого хватило, чтобы сёстры больше так меня не дразнили. Получалось, что, выходя из дома, где жил с именем человека, я превращался в какого-то заурядного Шпака. Словно снимал мундир важной и загадочной армии…

Со временем я как-то обвыкся, притерпелся к этому прозвищу и перестал обижаться. Начал даже задумываться: может, не случайно у меня такая судьба, может, и правда в чём-то мы родственники со скворцом, что свистел у нас со скворечника на тополе. Я переживал за него, присматривался к этому бедному отцу семейства, который кормил свою орущую ораву. Птенцы высовывали жёлтые клювы, разевали их, как прищепки, и пищали истошно, если он подлетал к ним и притаскивал червяков.

Песни скворца меня радовали. Когда он щебетал по весне скрипучим голосом, было очень приятно. Не могу понять, почему считается, что соловей как-то необыкновенно красиво поёт – и от него все млеют. По-моему, слава его раздута. Слышал его несколько раз: ну, знает он пару-тройку коленец – ничего особенного. Скворец поёт не хуже. Скворец может по-разному петь. Он и щёлкает, и свистит, и чуть не хрюкает. Он и по-петушиному может кукарекать, и как свинья визжать. Я считаю его самым интересным певцом – с широким диапазоном.

Однажды я даже слышал, как он мяукал. Дело было так: рыжий кот Васька, бандит и хулиган, бежал по двору, подняв хвост трубой. Опять, наверное, набедокурил. Вдруг я слышу: «Мя-а-а-у!» Васька весь передёрнулся, к земле прилип, смотрит по сторонам сумасшедшими глазами: что это за нахал нарушил его территорию, вторгся в наш двор? Он по-пластунски пополз к сараю и ушами водит, глазами рыскает по сторонам. Опять слышу явственно: «Мя-а-а-у!» Звук доносится сверху – то-то Васька не может понять, откуда его дразнят. Я осмотрелся: нет никакого кота! На ветке сидит скворец – и преспокойно мяукает! Точно он! Потому что больше некому.

Тут и Васька догадался, в чём дело, – задрал морду, зашипел – и как прыгнет на дерево! И давай карабкаться по стволу вверх. До середины долез. А скворечник на самой вершине прибит – ещё столько же лезть надо. Тут Васька оглянулся, увидел, что земля далеко, – и завопил от ужаса. Потому что тополь у нас очень высокий! Забыл Васька про своего обидчика, про обиду – только о том думает, как спуститься. Так заорал, что сбежались соседи его выручать, притащили приставную лестницу, еле сняли…

А скворцу хоть бы что – сидит и сверху посвистывает. Хотя он и меньше Васьки в десять раз, и слабее, но птица гордая, смелая и с юмором. Так что я с тех пор и сам загордился: думаю, здо́рово, что меня Шпаком назвали! Это значит, что я могу летать и над дураками смеяться. У Чингачгука – Большого Змея и у Последнего из Могикан тоже были свои тотемы: змея и черепаха. Так и у меня есть своя любимая птица, с которой я породнился, – скворец.

С тех пор я перестал обижаться на это прозвище. Наоборот, даже почувствовал в себе добавочную силу, новые способности: как будто все люди – только люди, а я ещё и скворец, словно у меня появились ещё одна родина – небо и ещё один дом – скворечник.

И сны мне стали сниться новые: летаю я рядом со скворечником, парю́ над тополем, над крышей и проводами, сажусь на ветку, рот открываю и начинаю петь.

Не хуже соловья.