Читать книгу Артания - Юрий Никитин - Страница 14

После странной встречи возле усыпальницы возвращался медленно, сна по-прежнему ни в одном глазу, сердце ноет, все равно не заснет, завтра с утра из городских врат, глупо последнюю ночь в родном доме тратить на сон.

В окнах дворца горит свет. Ставни не закрыты. Видно, как по стенам стремительно проносятся длинные черные тени. Придон улавливал взмах руки, это его дядя, он любит размахивать руками, замечал косой полет тени, наподобие падающей летучей мыши, – это прошел Скилл.

Дядя и брат не спят, ломают головы, как обезопасить его путь. Как помочь ему, потерянному для страны, для племени, для народа, ибо обезумел в своей страсти к женщине из чужого народа…

Ноги с середины двора свернули, что он может сказать дяде и Скиллу? – вместо входа во дворец под лунным светом начала вырастать крыша конюшни. Ноздри уловили домашний запах конских тел, свежих каштанов, душистого сена. Из-за двери послышалось фырканье, стук копыта по дереву. Луговик как-то почуял приближение хозяина.

Сонный конюх, что дремал у дверей, вскочил, бросился отворять двери перед героем. Придон отмахнулся, вошел в мир знакомых родных запахов, Луговик потянулся из стойла навстречу. Придон обнял его за шею, Луговик что-то ощутил, попытался убрать в сторону большую конскую голову, но Придон все равно поцеловал в умную морду. Конь брезгливо фыркнул. Настоящий боевой конь, не переносит телячьих нежностей. Но Придон не шлепнул его по лбу, не захохотал громко и грубо, как должны смеяться настоящие мужчины, и конь сам ткнулся мягкими бархатными губами в лицо друга и хозяина, легонько боднул головой.

– Не спрашивай, – прошептал Придон, – я даже себе не могу ответить… Но все увидишь сам. Мы узрим дивные места. Только я и ты… И все поймешь.

Он знал, что конь в самом деле понимает каждое слово, каждый жест, вскрик или движение в седле. Когда-то выхаживал его осиротевшим жеребенком, сам поил молоком из чашки, сам купал и чистил. Да и Придон понимает ржание Луговика, взмахи головы, стук копыт и выражение всегда печальных и мудрых конских глаз. А когда они вместе вламываются в ряды врагов, кажется, что это единый страшный зверь ворвался в стадо беззащитных овец и режет, колет, бьет копытами и хватает огромными зубами!

Летняя ночь коротка, на востоке появилась светлая полоска. От темной земли вверх пошел слабый нежный свет. Очень медленно проявился едва заметный оттенок розового.

Придон вздохнул, на выходе сказал конюху:

– Насыпь отборной пшеницы. Осмотри копыта, нам сегодня в долгий путь.

Конюх вздохнул.

– Для того чтобы увидеть, – сказал он робко, – что небо везде синее, вовсе не надо отправляться в этот самый долгий путь.

Придон улыбнулся.

– Знаю, признаешь только один путь – к нашим сердцам, как Вяземайт из всех дорог признает только тропку к богам, а все остальное для него – тупики. Но все-таки люди намного проще! Мы ходим простыми земными путями. Готовь коня, я чую, что не задержусь.

Он в самом деле чувствовал, как жадное нетерпение гложет изнутри внутренности. Темное здание дворца, что в лунном свете блестит, как большая рыба на темном небе, теперь грозной глыбой выступило на светлеющем небосводе. Но светильники еще горят, а к теням Горицвета и Скилла прибавилась еще одна…

Когда он толкнул дверь и переступил порог, Горицвет все так же нависал над столом с расстеленной картой, словно и не менял позы, а Скилл и Вяземайт на другом конце комнаты размахивают огромными топорами. Обнаженные торсы блестели, богатыри явно отбирали оружие всю ночь, пока Горицвет мысленно бродил по дорогам, переправлялся через бурные реки, выбирая для Придона дорогу побезопаснее.

Теперь в углу появился еще один стол. Золотыми украшениями блистал ларец, вдоль стены выстроились топоры, копья, мечи. Грудами навалены доспехи, все дорогое, самое лучшее…

А под стеной очень смирно и тихо, как мыши, сидели Олекса и Тур. Придон сперва их даже не заметил, оба не двигались, не шевелились. Даже, кажется, не осмеливались дышать.

Придон ощутил, как жар коснулся щек, сполз на шею.

– Да что вы так, – проговорил он тоскливо. – Это мое безумие, а вы… Вместо того чтобы наброситься на меня, обругать, связать и посадить под замок, вы еще и возитесь, как с больным!.. Я ж так никогда не рассчитаюсь с вами.

Вяземайт оставил в покое топор, грудь волхва бурно вздымалась. В глубоко запавших глазах блеснули искорки.

– Это будет недолго, – пообещал он.

– Правда? – спросил Придон с недоверием.

– Ты шею свернешь очень скоро, – пояснил Вяземайт.

– Ну, спасибо, – пробормотал Придон. – Хоть какое-то утешение.

Дверь с грохотом отворилась. Аснерд вошел насупленный, лицо обрюзглое. По комнате прокатилась мощная волна запахов железа и пота.

В руке Аснерда победно горел головной обруч с рубином размером с голубиное яйцо. Красный камень блестел зло, Придон, как воочию, увидел пламя пожаров, что останется за хозяином этого обруча, и кровь, которую прольет боевой топор.

– Надень, – велел Аснерд отрывисто. – Пока он будет на тебе, защитит от любой стрелы, камня или швыряльного ножа. Увы, не от брошенного артанского топора, ведь ковали этот обруч наши артанские колдуны! А ты знаешь, как метко и мощно бросают топоры артане…

Придон обеими руками принял обруч. Кончики пальцев слегка кольнуло, словно обруч попробовал нового хозяина на зуб.

– Спасибо, – поблагодарил он. – А как же ты?

Аснерд фыркнул.

– У меня пять тысяч удальцов, прикроют меня даже от комара. А тебе твою голую, как у жабы, спину прикрыть некому.

– Аснерд…

– Бери, бери!

Обруч сел плотно, волосы на лбу прижал. И хотя не шлем, закрывающий голову, ведь есть шлемы с личиной, что закрывает и лицо, но все же Придон ощутил защищенность, даже без всяких магических штучек.

– Спасибо, – повторил он с чувством. – Я никогда не забуду твоего дара, Аснерд.

Горицвет снял с пальца кольцо, металл тусклый, невзрачный, даже без камушка, простое серенькое кольцо.

– Возьми.

На его широкой и твердой, как весло, ладони колечко выглядело совсем крохотным и невзрачным. Тем более что рядом блестели унизанные золотом пальцы.

– Что это? – спросил Придон.

– Бери, бери. Мне подарил однажды твой отец. Так что я просто возвращаю наследнику.

Придон осторожно взял колечко двумя пальцами. В самом деле простое, из невзрачного металла, вроде бы из бронзы, но все же не бронза и не железо. Примерил на средний палец. Руки у него крупные, ладони широкие, а пальцы длинные и толстые, однако кольцо, теперь это заметно, для него великовато. Для какого великана его сковали?

– Кольцо твоего прапрадеда, – сказал Горицвет. – Где добыл, не говорил. Мне в моей спокойной жизни оно ни к чему. Кольцо на пальце обезвредит любой яд, если к чаше прикоснешься кольцом. Так что надень, надень! И носи не снимая. А любой сосуд на чужбине бери только этой рукой.

Вяземайт взял с маленького столика ларец, зачем-то взвесил на руках. Щелкнуло, крышка дивным образом откинулась, будто ее толкнули изнутри. В глубине тускло блеснул старой медью широкий желтый браслет, какие мужчины иногда носят на предплечье.

– Возьми, – сказал Вяземайт сурово, – этот дар от братства волхвов Артании. И будь его достоин. Носи только на левом предплечье. И… береги этот дар.

Придон подумал, что вообще-то сам браслет должен беречь его руку от острых мечей, но спросил только:

– А его мощь в чем?

Волхв на секунду запнулся, в запавших глазах мелькнуло смущение и тут же спряталось, как мелкий зверек при виде большого.

– Мы только знаем, – проговорил он, – что в нем заключена некая странная мощь. Но какая? Пока узнать не удалось. Возможно, узнаешь ты.

– Как? Я не волхв…

– Возможно, это браслет, что просыпается лишь во время битв, схваток, запаха крови. Или он недвижим в своей стране, а в горах Куявии или в лесах Славии пробудится его мощь?

Скилл, который наблюдал молча с боевым топором в руках, сделал шаг вперед. Лицо суровое, но Придон улавливал в глазах старшего брата глубокую тревогу.

– Возьми, – сказал Скилл. Он протянул топор обеими руками. – Это простой боевой топор. Никакой магии, это честный воинский топор!.. Он не обезвредит яд и не прибавит тебе сил, но он крепок, как наша воля, и всегда остр, как мудрые слова наших старейшин.

Придон взял топор с трепетом в сердце. Он чувствовал, что значит для Скилла расстаться с таким оружием. Которое, возможно, будет потеряно где-то в чужих краях, как потеряны редкие доспехи отца вместе с их хозяином.

– Спасибо, брат, – сказал он с чувством. – Всем спасибо! Я даже не знаю, за что вы все так добры ко мне.

Аснерд громко кашлянул, глазами указал Горицвету на все еще неподвижных Олексу и Тура. Горицвет кивнул, глаза поймали Придона, он сказал громко:

– Видишь этих смирных овечек?..

Придон сказал с неловкостью:

– Да, но…

– Они пойдут с тобой, – сказал Горицвет коротко.

Придон отшатнулся.

– Нет! Ни за что!

Горицвет покачал головой. Лицо его стало злым и жестоким.

– Это приказ, – отрезал он. – Молчи, я знаю, что ты скажешь!.. Мол, иду почти на гибель, потому не могу брать с собой других людей… Что, не так? Молчи-молчи!.. Дурак, мальчишка. С тобой рвалось идти все войско. Нам пришлось отбирать лучших, а из них лучших из лучших!.. Туру нет равного в кулачном бое, он может поднять гору, с конем на плечах обгонит тебя в беге, а любые стрелы ловит на лету с закрытыми глазами! А второй… ну-ка, поднимись, покажи ему свои руки!.. Это знаменитый Олекса, он умеет все то, что делает Тур, и вдобавок ему дано богами умение слышать, как растет трава, о чем переговариваются в глубинах земли муравьи и как шелестит вода в стеблях травы!

Придон смотрел на Олексу и Тура с неловкостью и стыдом.

– К тому же, – закончил Горицвет, – только Олекса может отыскать, где сейчас кочует Градарь… А только Градарь может подсказать, где искать обломки твоего меча.

– Бога Хорса, – поправил Придон.

Горицвет отмахнулся.

– О таком боге уже забыли. А о тебе, если найдешь, будут слагать легенды.

– Но какой Градарь? – пробормотал Придон. – Не тот ли знаменитый, который…

Горицвет сказал с неохотой:

– Он не всегда был старым и знаменитым. Когда-то был молодым дурнем, вроде тебя. Только пока другие ходили в походы, он не мелочился: выспрашивал у стариков, записывал, ездил по стране, везде вызнавал, где могут быть обломки того меча. Собирался сразу стать непобедимым воителем… Но, пока все вызнавал, то ли успел постареть, то ли просто поумнел, то ли все выложил в песнях…

Придон пробормотал:

– Зачем ему меч? Он и без меча завоевывал людей.

Горицвет скупо ухмыльнулся:

– Тогда он еще не знал, что обладает силой побольше.

– Значит, – спросил Придон, – сперва к нему?

– Да, Олекса проведет вас.

Они все смотрели на него серьезно, уже без жалости, как вчера.

– Ну почему, – взмолился он, – почему беретесь? Вам-то что? Это слишком большая жертва…

Горицвет посмотрел почти с отвращением. Аснерд вздохнул, сдвинул плечами. Вяземайт развел руками, мол, мал и глуп, чего с него взять. Даже Олекса и Тур смотрели с некой снисходительностью.

– Ты так и не понял, – проговорил Горицвет с сожалением. – Да, тебе еще долго надо учиться понимать мир, прежде чем подумать о троне… Ты все еще думаешь, что поиск меча – твое личное дело?

– Ну да, – прошептал Придон. Он нервно сглотнул комок. – Мне нужен этот меч. Я его обещал отвезти в Куябу…

– Мальчишка, – повторил Горицвет.

– Не понимает, – сказал Аснерд.

– Да как он может понять? – возразил Вяземайт. – Для него сейчас весь мир – Итания. Слушай, Придон, никто из нас твой меч отнимать не собирается. Добывай и вези в Куябу.

Придон прошептал, сбитый с толку:

– А чего хотите вы?

– Чтобы ты добыл и привез сюда Итанию.

Снова он чувствовал, что стоит с глупо раскрытым ртом. Аснерд, Вяземайт, Скилл и даже эти двое его будущих путников смотрят так, словно с детства знают некую истину, до которой никак не доползет он, сын тцара, который никогда не слыл дураком.

Скилл кашлянул, сказал очень мягко:

– Он сейчас взволнован, ему трудно понять. Дайте я ему скажу… Придон, ты знаешь, чем страна богатеет? Правильно, хорошими землями, тучными пастбищами. Это для нас главное. Чтобы выжить, главное. А чтобы процветать, нужны залежи золота и железа. Если надо, то приходится за них воевать… Еще престиж страны меряется по тем волшебным вещам, которые в той стране есть. Волшебные топоры или даже мечи, хотя не понимаю такой дури, что никчемные в бою мечи делали волшебными… волшебные скатерти, дудки, дивные жар-птицы, чародейские посохи… Особенно ценятся волшебные кони, в цене колдовские камни, кольца, амулеты… Понял, да?.. Не менее ценимы герои, ибо без героев страна если не мертва, то влачит жалкое существование до тех пор, пока кто-то сильный не придет и не возьмет ее целиком, с пастбищами, золотыми рудниками, волшебными вещами.

Он перевел дух, никогда не говорил так долго. Аснерд протянул кувшин с холодным напитком. Скилл отпил жадно, красноватые струйки потекли по подбородку, перевел дух и сказал уже чуть веселее:

– А самое главное сокровище любой страны, любого народа и любого племени – это женщины! Для них добывается и власть, и золото, и земли, и волшебные жар-птицы. Ну, ты же слышал…

Он снова припал к кувшину, пил долго, пока не запрокинул вверх дном. Придон украдкой оглядел лица, на которые как будто упал солнечный луч. Даже всегда хмурый и мрачный как ночь Вяземайт просветлел, а в глазах появилось мечтательное выражение.

Артания, это знают все, почти вся из Степи, на юге от Куявии ее отделяют горы. Среди неприступных скал укрепилось одно воинственное племя, слава о котором идет по всей Артании, о нем знают в Куявии и даже в Славии. Не за доблесть мужчин племени, не за богатства земли или особой выделки мечи: в том племени живет знаменитая Яливия, о которой слагают песни, о которой грезят мужчины и которой завидуют все девушки. Частокол ее ресниц сравнивают с разящими наповал стрелами, ее глаза – озера, в которых мечтает утонуть каждый мужчина, а ради ее улыбки всякий готов броситься хоть в пропасть, хоть на копья…

В таком же горном племени, но уже по ту сторону границы, на стороне Куявии, живет Тация, при виде которой солнце желтеет от зависти и спешит скрыться за тучкой, боясь сравнений. Когда Тация выходит в ночи, то озаряет все вокруг, как будто снова взошло солнце. Еще идут слухи, что в племени убичей в одной очень бедной семье родилась девочка, на красоту которой уже едут любоваться из дальних стран, а могучие властители стран спешат договориться о браке с ее родителями, предлагая своих сыновей в мужья.

За легендарную Бивию, у которой волосы из чистого золота, сражалось семь племен, за Симиллу поссорились тцары и великие полководцы. Когда пошла молва о некой красавице из племени щагов, под которой даже трава не гнется, сразу же из всех трех держав отправили знатных людей проверить: так ли это, а если так, то как можно заполучить такое сокровище…

– Превыше всех волшебных коней и волшебных амулетов, – закончил Скилл, – цена красивых женщин! Об Итании давно слава, только ты в походах не слушал эти песни… Так что эту красоту добываешь не только для себя, как думаешь по малолетству… Для всей Артании!

За окном тревожно и призывно заржал Луговик. Придон встрепенулся, по телу пробежала тревожная волна, на руках встопорщились волосы.

– Пора, – сказал он. Попробовал улыбнуться. – Мой конь лучше меня знает, когда надо в поход.

– У тебя чудесный конь, – согласился Аснерд. – Вообще после женщин кони – первые.

– По красоте, – уточнил Вяземайт. – А так кони вообще-то умнее. Но кому этот скучный ум нужен?.. В женщинах, конечно.

Скилл обнял крепко, задержал так на миг. Придон ощутил, как к горлу поднимается горький ком. Все заботятся о нем, а он – только о себе.

Подошел Аснерд, обнял так, что дыхание вылетело со всхлипом, а Вяземайт только положил ладони на плечи, посмотрел в глаза, кивнул.

Последним Придона обнял Горицвет. Придон чувствовал, как тот не хочет выпустить его из рук, ибо здесь он трясется над братьями, как наседка, чтобы сгинувший в неведомых краях брат не укорил за малую заботу о племянниках, а за пределами Артании он будет сам по себе, разве что Олекса и Тур присмотрят…

Придон наконец высвободился, в глазах начало щипать. Дрогнувшим голосом сказал:

– Пора! Прощайте.

Луговик в нетерпении переступал копытами у крыльца. Второй конь, заводной, потряхивал гривой у коновязи. За седлом горбился небольшой дорожный мешок: артане берут даже в самые дальние походы лишь самое необходимое.

Проводить вышли все, Скилл еще раз обнял, Придон прижался к брату. Голос прозвучал хрипло, проклятый ком раздувает горло, как будто там застрял булыжник:

– Я люблю тебя, брат!.. От слова, что я дал, отказаться не могу, сам знаешь. Я добуду этот проклятый меч! Но ты, прошу, проведи по берегу реки наше войско. Пусть эти торгаши узрят и устрашатся нарушения договора.

– Устрашатся, – пообещал Скилл угрюмо. – Всяк в Куявии будет знать, что, если до твоего возвращения ее отдадут другому, по всей Куявии возопят вдовы! Я вторгнусь в их проклятые земли и не оставлю там камня на камне!.. Запылают поля и села, а лесные звери и вороны разжиреют на трупах куявов. Я разрушу все их отвратительные города, разбросаю камни и посыплю солью, чтобы ничего не росло… Знай, брат, в Куявии всяк будет стеречь, чтобы ее не выдали замуж!

Он захохотал, в громовом голосе было грозное веселье воина. Он любил блеск и звон металла, победные крики и хрипы умирающих врагов. Где он проносился со своим быстрым, как молния, войском, за спиной шла стена огня и достигала небес. Лесные звери бежали сломя голову, а овдовевшие женщины со страхом твердили младенцам его имя.

Из конюшни вывели уже оседланных коней Олекса и Тур. Придон хотел вскочить в седло, но взгляд ухватил на крыльце худенькую женскую фигурку.

Блестка, видя, что ее заметили, торопливо сбежала по ступенькам к брату. Придон смотрел на нее с нежностью и тревогой: слишком чистенькая и хорошенькая, словно рождена для жизни в Куявии. Волосы черные, как ночь, и, как звезды, в них проскакивают крохотные искорки. Овал лица тоже закругленный, милый, чистенький, как только что снесенное яичко. Солнце светило ей в спину, и Придону почудилось, что она вся светится, как только что просвечивались на солнце ее розовые ушки.

Большие блестящие глаза их сестры-затворницы смотрели с немым испугом. Он вспомнил, что его тело испятнали новые шрамы, невольно шелохнулся, как бы закрыть их, но от этого движения задвигались огромные бугры мышц, под смуглой кожей прокатились шары.

Ее хорошенький ротик приоткрылся, Придон еще не знал: в испуге или что-то хочет сказать, но сердце его едва не выскакивало, хотелось пасть на колени, приникнуть лбом к ее коленям.

– Сестренка, – сказал он умоляюще, – неужели я за это время стал таким страшным?

Она покачала головой.

– Придон, – услышал ее тихий голос, – Придон, брат мой… Что ты с собой сделал?

– Что? – спросил он.

– Что тебя терзает? – спросила она. – Придон…

– Сестренка, – сказал он. – Тебе четырнадцать весен… Спроси меня снова, когда тебе будет хотя бы шестнадцать. Я люблю тебя, Блестка!

Он поцеловал ее в обе щеки, она сразу застеснялась и покраснела, как маков цвет, а он вскочил в седло. Луговик заржал и пошел боком. Придон огляделся, вздохнул. Моя бескрайняя Степь, я оставляю тебя! Оставляю огромную чашу неба – синюю днем и темнозвездную ночью, оставляю горький запах полыни, пение птиц и стрекотание кузнечиков… если в Куявии они и есть, то не такие, оставляю прокаленную солнцем и сглаженную ветрами землю.

Все родное останется здесь, ничего не взять, ибо не уберечь в его полной волнений и лязга мечей и топоров жизни.

Сердце заныло, когда оглянулся на сестру. Всегда у артан вся забота о сыновьях, потому что на их плечи потом ложится основная тяжесть. Дочери остаются в тени. Но кто, как не малолетняя сестра, страдала и не спала ночами, когда он уходил в удалые набеги? Кто первым бросался к нему с плачем, когда он возвращался раненым?

Он резко повернул коня, подхватил Блестку на седло, она в испуге прижалась к его широкой груди. Он бережно обнимал, прижимал к своему твердому, как дерево, телу, такую маленькую, тонкую, с хрупкими, как у птички, косточками. Сестра доверчиво затихла в безопасности на его груди, на груди брата, которого совсем недавно берегла и защищала, хотя он и старше ее почти на десять лет. А Придон, возвышаясь над нею на голову, в самом деле ощутил странные защищенность и покой, словно и сейчас сестра могла спасти его от всех бед и развеять все горести.

Его губы коснулись ее волос.

– Увы, я уже выпорхнул…

– Впервые уезжаешь так далеко, – прошептала она ему в грудь, не поднимая головы. – Один! Без брата, без друзей.

– Не один, – ответил он так же шепотом, – теперь я беру с собой самое дорогое, ценное, огромное!

Она спросила удивленно, сквозь печаль в глазах:

– Что же?

– Свою боль, – ответил он. – Отныне не расстанусь с этой сладкой мукой в сердце ни на краю пропасти, ни в смертельном бою, ни на пиру за чужим столом!..

– Придон…

Он поцеловал ее крепко-крепко и опустил на землю.

– Спроси, – повторил он, – когда тебе будет хотя бы шестнадцать лет.