Читать книгу Золотая шпага - Юрий Никитин - Страница 5

На другой день его вызвали к полковнику. Адъютант, загадочно улыбаясь, провел его в кабинет. Засядько чувствовал напряжение, разговор явно пойдет о вчерашнем происшествии. Он должен был обратиться к властям, те снарядили бы погоню за ранеными разбойниками. Придется прикинуться растерянным, испуганным. Мол, не соображал, что делает, все получилось как бы само…

Полковник поднялся навстречу, вышел из-за стола, неожиданно обнял. Держа за плечи, отодвинул на вытянутые руки, всмотрелся в покрытое загаром мужественное лицо:

– Наслышан!..

– Простите, – сказал Засядько учтиво, – о чем?

– О твоем лихом поступке! Подумать только, бросился один на пятерых! Одолел, спас, да еще и от благодарностей увильнул! Неужели на земле еще есть такие люди?

Полковника распирала веселая гордость, словно он сам всех побил и спас, он похохатывал, отечески хлопал подпоручика по плечу, мял, снова хлопал.

– Это были простые обозленные крестьяне, – сказал Александр, он чуть воспрянул духом, претензий к нему пока нет. – Я еще не знаю, что смогу в бою.

– Сможешь, – уверил полковник громогласно, будто говорил на плацу перед ротой. – А случай представится, не горюй. Россия все время военной рукой расширяет свои пределы. Победоносные войны идут на всех кордонах!

Продолжая обнимать за плечи, он подвел к окну. На широком плацу двое офицеров упражняли роту новобранцев. Доносилась ругань, время от времени один из офицеров подбегал к солдатам, остервенело бил кулаком в лицо. У некоторых по подбородкам уже текла кровь. Второй офицер взирал на все лениво, двигался, как засыпающая на берегу большая бледная рыба.

– Видишь? Эти вряд ли на что сгодятся. Пьют да по бабам, пьют да по бабам. Вот тот второй, видишь?.. Этот уже только пьет, ибо с бабами, даже самыми податливыми, нужны какие-то усилия, а с бутылкой – нет. Пока нет.

Засядько зябко передернул плечами. Мир внезапно показался жестоким и враждебным. Ведь пить начинают от отчаяния, разве не так, спросил он себя.

Полковник проворчал уже глухим, как удаляющийся гром, голосом:

– Я сам тут начал опускаться, но тебе… не дам.

Александр скосил глаза на красное одутловатое лицо. Полковник, по слухам в офицерской среде, был первым насчет попоек и гулящих женщин. Впрочем, возможно, это были слухи вчерашней давности.

– Как мне удастся избежать? – спросил он тихо. – Если это так уж неизбежно? И вся Россия тонет в этом. Разве что податься во франкмасоны!

Полковник отвернулся от окна, закрыв широкими плечами гнусную сцену, порождение тоски одних и бесправия других.

– Франкмасоны? Лучше держись от них подальше.

– Почему?

– Тайные, – буркнул полковник. – А в тайне держат всегда что-то мерзкое… Хоть о себе и рассказывают сказки как о поборниках справедливости, но посторонним свои секреты не открывают. Действительные цели не раскрывают.

– А их цели обязательно мерзкие?

– Сказать не берусь, но я не хочу, чтобы мою судьбу решали тайно. И на тайных сборищах. Да еще иностранцы!

– Почему иностранцы? – пробормотал Засядько. – Судьбы России решает государь император Павел…

– А!.. Он тоже масон, но только король прусский постарше его в чине по тайному обществу. Повелит – и наш государь хоть на задние лапки встанет, хоть по-собачьи взлает! Ведь у масонов обязательно слепое повиновение младшего старшему.

– Да, – пробормотал Засядько, – такое терпимо в армии, здесь нельзя без дисциплины, но премерзко в жизни светской.

Полковник похлопал его по плечу. На лице его странно переплетались удовлетворение и легкая зависть.

– И без масонов можно делать карьеру. У меня на столе лежит запрос из Санкт-Петербурга. Им требуются офицеры на боевую службу. У нас гарнизон невелик, потому мне предписано выделить всего троих. Но зато самых храбрых, стойких, беззаветно преданных вере, царю и Отечеству. Если я ослушаюсь, пошлю не тех… ну, всегда есть соблазн из этой дыры послать по протекции родственника или любимчика, с меня самого голову снимут!

– А… куда? – спросил Александр едва слышно.

– В Санкт-Петербург. – Полковник внезапно улыбнулся. – Но я не думаю, что воевать придется на улицах столицы. Однако где – это вопрос строжайшей государственной тайны! Не только я, но думаю, даже в высших кругах столицы еще не знают. Пока что знают только двое.

– Кто?

– Его императорское величество Павел Первый и… фельдмаршал Суворов!

Адъютант напрасно прислушивался, двойные двери были прикрыты плотно, а полковник говорил в глубине кабинета, нарочито понизив голос. Похоже, дело было серьезное, потому что разговор был долгий. Подпоручик совершил то, о чем долго будут говорить между собой офицеры, одни с восторгом, другие с завистью, но все-таки при желании можно усмотреть и нарушения.

Наконец дверь распахнулась, адъютант с готовностью вытянулся. Еще больше вытянулось его лицо. Полковник, известный суровым нравом, провожал подпоручика, дружески обнимал за плечи и всячески выказывал ему расположение, демонстрировал внимание. Голос полковника был ласковым, это было непривычнее, чем если бы горилла вздумала петь цыганские песни.

– И еще я пообещал привезти вас завтра вечером на бал. У нас городок маленький, новости расходятся быстро. Местное светское общество горит любопытством увидеть вас. Это было так романтично! Местные красавицы уже сегодня будут делать прически, чтобы вам понравиться. Не понимаю эту французскую моду, когда даже спать приходится сидя, чтобы не разрушить эти башни из волос… Разве мы на прически смотрим?

Он подмигнул заговорщически. Александр ощутил, что краснеет. Он все еще старался смотреть на женщин как на существ, во имя которых совершаются подвиги. Но то, что видел до сих пор, укладывалось больше в понятие девок и баб, какие бы знатные фамилии ни носили и какие бы пышные прически ни сооружали.

Полковник похлопал его по плечу:

– Вижу, знаешь, куда смотреть! Нам, мужчинам, надо задницу пошире да вымя побольше. А все остальное – мелочи… Так что завтра вечер ничем не занимай, любование луной на берегу реки отложи – мне уже об этом донесли. Я начинал тревожиться, мало мне пьяниц да бретеров! Но вишь, каким концом обернулись твои любования красотами! Я пообещал привезти тебя, не подведи.

– Я сделаю все, что скажете, – пробормотал Засядько. – Я ведь вижу, что вы обо мне заботитесь!

– Ты сам о себе заботишься, – проворчал полковник, но вид у него был польщенный. – Ты хоть знаешь, кого спас?

– Ну, людей в карете…

Полковник отшатнулся в удивлении, потом расхохотался так, что закашлялся, побагровел, глаза стали выпученными, как у вареного рака.

– Ну, – проговорил с трудом, – ну… предполагал невежество… только ли невежество?.. но чтоб такое… Еще могу понять, что раньше ты не знал эту ясную звездочку, хотя это представить трудно, все о ней только и говорят… Но как ты даже не поинтересовался теперь?

Он смотрел так, словно ждал немедленного признания в какой-то хитрости. Засядько сказал встревоженно, голос стал умоляющим:

– Вы только не сердитесь!.. Я бы спросил… потом. А вчера времени не было, потом было не у кого узнать… Ну и все такое.

– Ты просто урод, – изрек полковник. – У тебя в голове что-то не так. Царя-императора там не хватает. А то и вообще валеты королей гоняют. Ты, случайно, дамой туза не бьешь?.. Это же ехали Вяземские! Кэт, княжна, а с нею учитель французского и двоюродная тетушка! Кэт – единственная наследница древнейшего рода князей Вяземских… и богатейшая, к слову о птичках.

По лицу юноши он понял, что его слова отскакивают от него как от стенки горох. Зато заблестевшие глаза показали, что прелестную княжну запомнил.

– Завтра, – напомнил полковник. – Готовься!

Ошеломленный Александр бегом спустился по ступенькам на улицу. Сердце колотилось, как будто хотело выпрыгнуть, кровь бросилась в голову, он чувствовал неистовую радость.

Навстречу шли трое офицеров. Расфранченные, духами разит за версту. Идут так, будто им принадлежит если не весь мир, то хотя бы Херсонщина. Однако при виде молодого подпоручика на их лицах появились кислые улыбки.

Один сказал тягучим голосом:

– Да, завтра тебя осыплют цветами. Тут вовсе можно прыгать до неба.

– У губернатора о тебе только и разговоров, – буркнул второй завистливо.

Третий кивнул нехотя. Вид у него был таков, что он знает все, о чем говорится у губернатора, ибо он близок к высшим кругам города, знает всех и его знают тоже.

Александр даже не понял сперва, потом развел руками. Цветы так цветы, и хоть из всех приемов предпочитает приемы со шпагой, но стерпит и прием у знатных мира сего. Главное же, о чем эти трое несчастных и не догадываются, он через неделю покинет эти безрадостные степи и поедет в Санкт-Петербург!

А оттуда… куда оттуда? Явно за кордон, потому что Суворов никогда свою страну не защищал. Он воюет только в чужих странах! И войны его всегда наступательные.

Когда они прибыли к особняку губернатора, у ворот уже стояло десятка два карет, а у коновязи оседланные кони лениво жевали отборный овес. Полковник хмыкнул:

– Наши кавалеры времени не теряют… На балах да пьянках только и живут, а на службу – так, отлучаются.

– Для чего шли в офицеры? – спросил Александр с недоумением.

– А сколько блеска в эполетах, аксельбантах, золоченых шнурах? Они, как вороны, клюют на все блестящее. А нынешние женщины так вовсе вороны из ворон…

Они взбежали по мраморным ступеням. Роскошно одетые слуги в ливреях распахнули перед ними массивные двери. Полковник выпрямился, лихо подкрутил усы. Он разом помолодел, в глазах появился лихорадочный блеск.

Пройдя через большую комнату, они оказались перед распахнутыми дверьми в большой зал. Оттуда неслись звуки оркестра, и, когда Засядько встал на пороге, его ослепил блеск множества свечей, хрустальных люстр. Даже массивные канделябры, начищенные до нестерпимого блеска, старались уколоть глаза богатством и роскошью. В залитом ярким светом зале уже был почти весь высший свет Херсона. В глазах рябило от роскошных платьев, драгоценностей, блеска эполет, богато украшенных мундиров.

Оркестр играл не очень умело, но старательно и громко. Шелест множества голосов, мужских и женских, напомнил Александру раков, трущихся панцирями в тесном ведерке.

Дворецкий громогласно назвал их, явно гордясь зычным голосом. Александр увидел, как сразу разговоры умолкли. В их сторону повернулись десятки голов. Полковник выпрямился еще больше, грудь выгнулась колесом, а живот подтянул так, что тот почти прилип к спине.

Деревянно шагая, он повел смущенного Александра через зал. Они сделали всего пару шагов, как к ним быстро шагнул немолодой грузный человек с орденской лентой через плечо. Парик был сделан тщательно, но так, словно хозяин все же старался сделать его как можно незаметнее, раз уж в угоду моде необходимо прятать собственные волосы.

– Дорогой Петр Саввич, – провозгласил он густым басом и раскинул объятия, – ты так редко бываешь здесь! А тут двойная радость: ты догадался привезти и этого замечательного юношу, о котором говорит весь город!

Александр почтительно поклонился градоначальнику. Тот излучал радушие, в нем чувствовались сила и уверенное достоинство. От него пахло хорошим французским вином, но такому медведю, подумал Александр, надо споить целый винный подвал, чтобы свалить под стол. Наверняка пьет еще и для того, чтобы других свалить, пусть в пьяной болтовне выбалтывают то, что трезвый придерживает.

Он чувствовал на себе пытливый взор, не знал, что ответить, а от него определенно ждали какого-то ответа.

– Я счастлив, – сказал он, запнулся и повторил: – Я просто счастлив! Что я могу еще сказать? Вы же видите, я счастлив быть здесь.

Градоначальник довольно хохотнул, обнял молодого офицера. За витиеватыми речами часто кроется неискренность, а умелое построение речи говорит скорее о частом повторении одних и тех же апробированных выражений. Этот же молодой офицер сказал бессвязно, смущаясь, что привело его в восторг.

– Юноша, здесь все свои, – сказал он искренне. – И все рады вам. Чувствуйте себя как дома. Отныне двери нашего дома всегда для вас распахнуты!

Засядько поклонился. Он был смущен, физически чувствовал взгляды всех собравшихся. Да, он из незнатной семьи, а правила светского обхождения понаслышке да по книгам не выучишь. И как бы ни ступил, будет видно, что рос и воспитывался в диких степях Украины, с детства привык скакать на горячем коне и никогда не ходил под присмотром нянь и гувернеров.

Внезапно совсем близко раздался радостный возглас:

– Вот он, наш спаситель!

К нему, приятно улыбаясь, тетушка вела зардевшуюся Кэт. У Александра остановилось дыхание, настолько она была божественно прекрасна. Ее большие голубые глаза смотрели восторженно, с детским обожанием, на щечках расцвел румянец, пухлые губы вздрагивали, растягиваясь в радостную улыбку. Ее пышные волосы были убраны в высокую прическу, там блистали драгоценности, длинная лебединая шея беззащитно открыта, у Александра защемило сердце от прилива нежности, а руки дернулись укрыть ее, защитить, уберечь от опасности снова.

У нее был глубокий по последней моде вырез на платье. Александр ощутил, как тяжелая горячая кровь прилила к его щекам, залила шею. Их глаза встретились, он увидел, что она поняла по его взгляду, почему он покраснел, и румянец на ее щеках стал еще ярче. У нее была ослепительно чистая нежная кожа, он видел ее девичьи округлости, как ни старался отвести глаза, его обволакивал нежнейший, едва уловимый запах духов, от которого сердце едва не выпрыгивало, а голова кружилась, а она так же зачарованно не могла оторвать взгляда от юношеского, но мужественного лица с резкими чертами и упрямо выдвинутой челюстью.

Молчание длилось, как им показалось, вечность и еще раз вечность. Затем губернатор взял ее нежные пальчики в свою огромную ладонь, поднес к губам:

– Милая Кэт… На месте этого юноши каждый бы бросился хоть на сотню разбойников, если понадобилось бы спасать тебя!

Вблизи стояли офицеры с бокалами шампанского в руках, прислушивались. Слова губернатора приняли с одобрительными возгласами:

– Что на сотню – на тысячу!

– На армию!

Губернатор бросил на них уничижительный взгляд, добавил:

– Вряд ли у кого-то это получилось бы так же блестяще, но, милая Кэт, ради вас в самом деле каждый из нас бросится на штыки!

Он еще раз поцеловал ей руку, передал полковнику. Тот, приложившись губами к ее пальчикам как к святыне, сказал торжественным голосом, словно читал завещание о получении им огромного наследства:

– Милая Кэт, позвольте представить вам моего юного друга, подпоручика Александра Засядько!

Он отступил на полшага, поклонился. Александр тоже склонил голову, чувствуя себя глупо в тугом мундире, затянутый, скованный церемониями. Казачий сын, привыкший скакать навстречу ветру с раскрытой грудью, когда же привыкнет? Жарко, воздуха не хватает, воротничок давит, как чужая рука на горле.

Кэт не могла оторвать от него глаз. Сейчас он показался еще выше, чем тогда, когда в белой, расстегнутой на груди рубашке бросился спасать ее, как часто спасал в ее снах волшебный принц. Он был красив, как сам Сатана, и в тугом мундире выглядел как дикий конь, на которого возложили седло, но который все равно никому не позволит в него сесть.

Годы учения в привилегированном училище не вытравили свободолюбивый дух, и если бы она уже не узнала, что красивый молодой подпоручик русской армии не князь и даже не дворянин, а сын знатного казака, то все равно безошибочно признала бы в нем человека, рожденного в седле и вскормленного с конца копья.

– Добрый день, – сказал он внезапно охрипшим голосом. – Вы… танцуете?

– Да, – ответила она поспешно. Голос ее был чистый, как колокольчик, у него сладко отозвалось сердце. – Вы… приглашаете меня?

– Уже пригласил, – сказал он еще торопливее.

Он видел в ее глазах то же самое, что чувствовал и он. Вырваться хоть на время танца из-под плотной опеки старших, когда тебе дышат в затылок и подсказывают каждое слово. И пусть за ними все время будут неотрывно следовать взгляды всего зала, но все-таки они вдвоем смогут ощутить хоть слабую тень тех минут, когда он, сильный и красивый, в белой рубашке, распахнутой на широкой груди, подхватил ее, слабую и трепещущую, держа в одной руке саблю, ощутил легкий аромат ее духов, а ее пронзила сладкая дрожь от прикосновения его сильных рук…

Однако им пришлось дожидаться, пока окончится предыдущий бесконечный манерный танец. Фигуры в одинаковых напудренных париках двигались по кругу как восковые. Одновременно приседали, кланялись, лица у всех как маски, непристойно выказывать какие-либо чувства. Александру они напоминали фигурки на больших часах.

– Я слышала, – сказала она тихо, глядя на танцующих, – что в Вене создан новый танец. Его назвали вальс…

Александр кивнул. Вальс он не танцевал, но слышал о нем от поручика Ржевского. Правда, поручик спутал Штрауса со страусом, который несет самые большие яйца, наверное, потому Ржевский и заявил в офицерском собрании глубокомысленно, что, мол, теперь знает, почему Штраус пишет именно вальсы.

– Наши офицеры только о нем и говорят, – сказал он осторожно. – Его вроде бы запретили как непристойный?

Ее щечки снова заалели.

– Да. Но молодежь тайком танцует. Я, правда, не видела…

– Каков он?

– Говорят, в нем кавалер во время танца левой рукой не просто касается кончиков пальцев дамы… а держит ее за руку. А правой вовсе обнимает за талию… Конечно, на вытянутой руке! Но у нас вальс танцевать нельзя. В самом деле, о девушке могут подумать нехорошее, если позволит себя обнимать за талию незнакомому мужчине. Даже в танце!

Он спросил тихо:

– Но в Вене же танцуют?

– Там у них много музыкантов, художников, артистов, к ним отношение лучше, чем у нас. У нас вальс если и начнут танцевать, то разве что среди простонародья… хотя я не могу себе представить, чтобы пьяные мужики его танцевали… А в высшем свете нравы строгие.

Александр рассматривал ее искоса, не в силах отвести взор. Он вообще не любил танцы, в них было слишком много от механических фигур. Жизнь оставалась только в народных плясках, там даже кипела и хлестала через край, но, чтобы не быть изгоем, выучил все па и мог танцевать все, что игралось на балах. А вальс, при всей его якобы непристойности, может оказаться лишь очередным танцем заводных игрушек.

Впрочем, подумал он с усмешкой, может быть, его создатель как раз сам настрадался от бездушия бальных танцев, потому создал нечто ближе к гопаку или народной мазурке?

Заиграли полонез, новый танец, что недавно вошел в моду после завоевания русскими войсками Польши. Вместе с награбленным оттуда вывезли и музыкантов, художников, артистов. Если не в Санкт-Петербург для украшения столицы, то в Сибирь, чтобы смирить польский гонор.

Александр поклонился Кате, так ее хотелось называть, ее нежные пальцы коснулись его руки, они вошли в круг. Танцующих было двенадцать пар, все двигались по кругу в строго размеренном ритме, останавливались, раскланивались, менялись местами, раскланивались, все медленно и чинно, но он вдруг ощутил, что зал исчез и все исчезло, а они танцуют только вдвоем. А вместо стен с канделябрами и запаха восковых свечей – берег реки и аромат цветов, свежесть близкой реки.

По ее глазам он внезапно понял, что она тоже с ним в их волшебном мире для двоих. Стены зала растворились и для нее, исчезли как дым все танцующие, родители и с завистливой враждебностью наблюдающая офицерская знать.