Читать книгу На Темной Стороне - Юрий Никитин - Страница 12

Караульный опять же вручную открыл ворота, никаких сервомоторов, Валентин загнал джип в гараж, Тарас вылез первым, Дмитрий заметил, что сержант старается не прихрамывать, а когда ступает на правую ногу, слегка задерживает дыхание.

– Мы как раз к ужину, – заявил он бодро.

Валентин фыркнул с отвращением:

– Куда в тебя столько влезает?

В столовой народу не больше половины, похоже, не только их отпустили на выходные. Кому-то явно разрешается даже с ночевкой… Надо запомнить, подумал Дмитрий. Надо запомнить.

Тарас жизнерадостно махнул девушке в столовой:

– Привет! Нам на троих, Валентин сейчас явится.

– Так долго машину сдает? – поинтересовался Дмитрий.

– Да нет… Отчет. Понимаешь, мы обязаны обо всем докладывать.

Дмитрий насторожился:

– Неужели обо всем расскажет? Это же подсудное дело.

Тарас повел плечом, поморщился:

– Вряд ли все… Меньше знаешь, меньше виноват.

С подноса на их стол перекочевали глубокие тарелки с украинским борщом, бифштексами. Тарас умолк и с урчанием придвинул обеими руками тарелку. Дмитрий ел вяло, это Тарасу надо восстанавливать силы и заживлять травмы. Валентин так и вовсе не вставал с сиденья, где он сейчас, кому и что именно докладывает…

На подходе к Красному уголку еще издали услышали громкие голоса. В большой комнате, где стоял телевизор с большим экраном, парни орали друг на друга, Дмитрий видел красные от злости лица, выпученные глаза.

По экрану мелькали кадры с чернобородыми молодцами. Рукава закатаны, в пятнистой форме, через плечо у каждого автомат, спина прямая. Вскрикивали женщины, голос за кадром возбужденно бубнил о противоправных действиях, на которые, однако, нельзя отвечать другими противоправными действиями, ибо что допустимо бандитам, непозволительно стране с такой высокой культурой, которая дала Пушкина, Толстого и Достоевского…

Тарас прорычал:

– Если при мне кто-то скажет о Достоевском, убью гада.

– Не любишь Достоевского? – спросил Дмитрий шепотом.

– Да я не знаю, кто это, – огрызнулся Тарас. – Только знаю, что как только о Достоевском, так сразу же какая-то мразь, педерасты, нихренанеделанье!

Один из спецназовцев оглянулся, заорал:

– Тарас пришел!.. Тарас, скажи им!.. Да все то же: наших захватили в этой гребаной Чечне!.. Как овец взяли, повязали, только что не поимели! А может, и поимели для смеху, наши все равно не признаются!.. Троих олухов!

– Наших? – изумился Тарас. – У кого это такая вязаловка выросла?

– Да нет, наших… в смысле, русских. Простых портяночников.

Второй, в которой Дмитрий узнал Макса, бросил раздраженно:

– Сами виноваты. Они были на посту! Почему сразу стрельбу не открыли?.. Это ж не в Москве, а на границе.

Сзади послышались шаги. Валентин вошел вслед за Тарасом и Дмитрием, обменивался рукопожатиями, хлопками по спине, Дмитрий следил за ним уголком глаза. Валентин выглядит чуть более оживленным, чем по приезде, глаза лихорадочно блестят, на щеках красные пятна.

Тарас плюхнулся в кресло, ему подвинули цилиндрик пива. К удивлению спецназовцев, Тарас подвигал складками на лбу, брезгливо отодвинул. Тому, кто час назад нахлебался свежайшего, на консервированное смотреть противно.

– А что скажет новенький? – вдруг спросил кто-то.

Дмитрий узнал голос Валентина, тихий и вкрадчивый. Головы начали поворачиваться в сторону стажера, который всегда старается тихой мышкой держаться в уголке.

Тарас встрепенулся:

– А в самом деле, что думаешь ты? Кто виноват?

Дмитрий насторожился, но на него смотрели десятки пар глаз, он перевел дух, сказал медленно:

– Виноваты те, кто правит нами. А кто правит? Кого сотни лет стараются вытолкать из страны, но не получается…

– Это он о ком? – спросил кто-то.

– О жидах, – пояснил кто-то авторитетно. – Во всем виноваты жиды, это ж известно!

– Я как-то заглянул в хронологию, – продолжил Дмитрий, слегка волнуясь, – там я такое увидел… В 1129 году евреев изгнали из Англии, в 1132-м изгнали из Франции, в 1134-м – из Испании, в 1137-м – из Португалии, в 1150-м – из Германии, в 1159-м – из Чехии, в 1203-м – из Сирии, в 1207-м – из Персии… Словом, куда ни глянь, отовсюду изгоняли, только из России – ни разу. Там в этой хронологии подавалось как несправедливость к евреям, а я тогда подумал, что не могли ж все сговориться! Значит, дело не в нехороших нациях, а что-то в самих евреях не то?

Он видел, как Валентин морщит лоб, наконец переспросил с недоверием:

– А ты уверен, что из Испании изгнали именно в 1134-м?

– А при чем тут точная дата? – огрызнулся Дмитрий. – Где-то в это время, я не запоминал точно. Там о-о-очень длинный столбик изгнаний из разных стран. Если очень надо, освежи. Хотя ты можешь и так знать…

Валентин насторожился:

– Это почему же?

– Да так, – ответил Дмитрий нагло. – У меня такое чувство. Расовое или национальное, как хочешь.

В комнате настала мертвая тишина. Валентин медленно поднялся. Дмитрий тоже встал, принял боевую стойку. Их разделяла комната, но ее можно одолеть одним прыжком. Некоторое время они мерили друг друга взглядами. Дмитрий чувствовал боевую ярость, в нем бродила злая мощь, вздувала мускулы, требовала выхода.

Он сделал приглашающий жест:

– Ну давай же!.. Это не доллары менять. Посмотрим, стоят ли чего евреи в прямой схватке?

Валентин медленно и страшно бледнел. Его руки согнулись, тело напряглось, в этот момент Тарас звучно ударил его по плечу:

– Валька, перестань. Ты что, такой же малек?.. Ему можно, он еще зеленый, а ты даже подумать не моги.

Валентин с трудом оторвал взгляд от новичка, что осмелился бросить вызов ему, ветерану «каскадеров», шумно выдохнул, сел и демонстративно повернулся к телевизору.

Тарас вдруг сказал громко, стараясь разрядить напряжение:

– А я пойду давить этих жидов на хрен. Если наше руководство сопит в тряпочку, то мы имеем право брать закон в свои руки. А что, не так?

Он покосился на Валентина, заранее ощетинился, ожидал колкости или иронии, но тот ответил неожиданно мирно:

– Конечно, имеет.

Тарас громко ахнул:

– Вот видите? Даже это… этого проняло. Достало! У него тоже, видать, остались… э-э… остатки зачатков души. Может быть, даже русской души, хотя я тоже, глядя на его рожу…

Валентин вскинул одну бровь, смотрел с иронией, а когда Тарас на мгновение умолк, сказал очень мирно и вкрадчиво:

– Давай сперва прикинем. Хоть мы не генштабисты, но все-таки последствия просчитываем? Тем более что нам всегда большая самостоятельность дадена.

– Прикинем, – согласился Тарас. – Вот я вырежу пару их семей. Они поднимут вой, газетчики раструбят количество жертв… прибрешут, понятно, и уже завтра они побегут в Шереметьево с чемоданами. Пусть даже в тех чемоданах будет битком набито долларами, я даже отнимать не стану. А может, правда, и стану…

– Побегут?

– Побегут, – ответил Тарас свирепо.

Валентин обвел задумчивым взглядом комнату, полную этих злых парней, взгляд остановился на крепко сбитом спецназовце, рыжеволосом, как ирландец, и сложенном, как англичанин со старых карикатур. Тот сидел с отрешенным видом, глядел не в телевизор, а мимо.

– Костя!.. Костя, очнись. Ты слышал, о чем здесь речь?

Парень лениво повернулся:

– Что? А, так об этом каждый день говорят. Старые раны если не болят, то чешутся.

– Ты что-нибудь скажешь?

Дмитрий видел, как спецназовцы умолкают, все взгляды обратились к этому парню, которого он раньше не замечал вовсе. Тот видел, что все взоры скрестились на нем, сказал мягким убеждающим голосом, таким же рыжим, как он сам:

– Ну, ребята, вряд ли вам такое интересно… Не касаясь технических тем, я хотел бы обратить ваше внимание вот на что. Само по себе умерщвление пяти, двадцати или пятидесяти евреев столь же эффективно, как истребление тараканов с помощью молотка: ну, отложат тараканы чуть больше яичек… Ну-ну, Тарасик, не вскидывайся! И не надо на меня зверем. Я ж не говорю, что этого не надо делать вообще. Напротив, делать надо, но вся проблема выглядит несколько иначе.

Тарас сказал раздраженно:

– Ты кота за это место не дергай, не дергай! Говори по-человечьи.

– Одни и те же действия, – продолжил Костя так же мягко и почти вкрадчиво, – или очень похожие, могут вызвать совершенно разную реакцию в обществе… как российском, так и еврейском. Все зависит от того, как преподнести. Вы не подумали, что им самим выгодно симулировать погром? Причем с настоящими трупами! Ну, представьте себе, допустим, наш славный День десантника. Если не получится – предпраздничный день. Идеально – вечер субботы. Поздним вечером по московскому каналу проходит первое сообщение о том, что банда пьяных ребят в краповых беретах устроила погром в доме на окраине Москвы, где в коммуналке проживает мирная еврейская семья. А что, евреи не живут в коммуналках? Есть такие чудаки, что живут… Крупным планом: бедная полуразвалившаяся пятиэтажка. Крупным планом: жуткий разгром внутри. Подробно: лужи крови на полу. Очень крупно: кроватка, в которой лежал еврейский ребенок, голову которого разбили о стену. Долго, подробно: пятно на старых обоях, обои непременно веселенького цвета, но старые и отклеивающиеся, голос комментатора – «…кровь и кусочки мозга…». Ночью по НТВ – экстренный выпуск новостной программы. Женщина, закутанная в черный платок, «единственная оставшаяся в живых», захлебываясь от рыданий, рассказывает, как убивали ее мужа: «Он работал на стройке, вчера получил немного денег, пришел такой счастливый, мы хотели сегодня устроить маленький праздник…» – тут начинает выть в голос, ее успокаивают, и все по новой, обязательно с многократными повторениями, обязательно с бытовыми деталями: «…Тут они выломали дверь, я спряталась в ванную комнату, я слышала, как они его били, один из них орал, что так будут убивать всех евреев… он просил их отпустить его, но те только больше зверели… мучили его так долго… а-а-а!», снова рыдания. «Потом выволокли меня и… а-а-а!!!» Голос ведущего: «Мы пропускаем эту часть рассказа». Зато подробно, с обсасыванием деталей – сцена убийства ребенка. На следующий день вся сволочь начинает гудеть, как растревоженный улей. Выступление Антифашистского комитета. Выступление Раввината, в котором прямо заявляется, что этот погром – только начало, а затем следует ожидать всероссийскую резню. Запоздалое выступление Алексия II, осуждающего погромщиков. Вдохновенная речь Старохатской на митинге ДС, в котором призывает имперцев в порядке мести «поступить так же» с любой сотней семей российских специалистов за рубежом: «…Это единственный способ научить русско-советское зверье быть людьми!!!» Запоздалое выступление чинов из МВД, которые распишутся в полной неспособности найти и наказать погромщиков, что неудивительно из-за отсутствия таковых. Алина Баннер немедленно обвинит руководство МВД в том, что оно «…разумеется, не собирается искать русских бандитов, устроивших маленький акт геноцида прямо под нашими окнами. Но вина лежит не только на них, но и на всех нас. Ползучая язва ненависти к «лицам еврейской национальности» поразила наше больное, разлагающееся, люмпенизированное общество…». Речь еще на два часа, содержание известно. Выступление представителей партии ДВР. Публикация в газетах пространных заявлений никому не известных аналитиков, предрекающих страшные акты мщения со стороны «мирового сообщества», включая чуть ли не ядерный удар по Москве. Начинают приходить вести из Израиля. Их вице-премьер… забыл фамилию… ну, которого сняли за его людоедские проповеди, клянется на Библии, что за каждую каплю крови невинно убиенного еврейского младенца лично вырежет русскую семью военнослужащих в соседней Палестине; все начинают судорожно подсчитывать, сколько там этой самой крови во младенце – в любом случае получается много. В центре Иерусалима – многотысячный митинг, режут баранов, клянутся на Библии, призывают правительство к немедленному началу войны с русскими. Понятно, что они выступят как мальчики, за которых тут же вступится НАТО.

После двух дней массированной обработки все население России со сведенными от ужаса животами ждет реакции самого правительства Израиля. Выступает премьер. Выступление неожиданно мягкое: он просит население Израиля воздержаться от мести всем русским и требует от правительства России всего лишь найти виновных и передать их в руки мирового правосудия. Российское правительство униженно оправдывается. Правозащитные организации воют во весь голос. Представитель Эстонии в Европарламенте ставит вопрос об исключении России из всех евроструктур. Российские представители умудряются не довести дело до голосования ценой негласных, но очень болезненных уступок по действительно важным вопросам. Фондовый рынок опять лихорадит. Демиан Драгерман в «Итогах» пишет язвительную статью о финансовых потерях, понесенных Россией из-за «черной субботы», к тому времени случившееся будет называться какой-нибудь специально подобранной кличкой «а-ля кровавое воскресенье». РНЕ открещивается от происшедшего, что вызывает разочарование его сторонников и откровенные насмешки противников, «…руспатриот Баркашов; по обыкновению, поспешил отказаться от тех, кто всерьез воспринял его призывы…» – Светлана Трещеткина. Ну, вам надо что-то еще объяснять?

Он оглядел притихших десантников. Тарас едва не вытирал слезы. Костя умолк, кивнул Валентину, предлагая тому закончить, но тот выставил ладони, возвращая честь закончить тому, кто так блестяще обрисовал будущее терактов в Москве.

Костя кивнул:

– Как результат: русские «от можа и до можа» чувствуют себя облитыми дерьмом; евреи получают негласную индульгенцию на устройство любых безобразий еще на полгодика. Именно в подобное дерьмо можно вляпаться, если заранее не подумать о символическом оформлении собственных действий. Поэтому обработка общественного мнения должна предшествовать любым силовым акциям, а возможность «перехвата» – заранее нейтрализована. Еще не ясно?

Тарас всхлипывал и вытирал слезы, а Макс сказал сожалеюще:

– Да, скоро потеряем Костю…

– Убьют?

– Или убьют – чересчур умный, или заберут в Генштаб, а там загрызут бездари. Все одно ему хана. Так что в долг давать не стоит. Разве что до получки, да и то риск…

Дверь распахнулась, в светлом проеме возникла темная фигура. Широкая, с угрожающе растопыренными руками:

– Дмитрий Човен!

Дмитрий вскочил:

– Здесь!

– К полковнику, – велел темный человек. Лицо разглядеть не удавалось, но по голосу это был один из старичков. – Немедленно, стажер!

Дмитрий ринулся к выходу, а оставшиеся переглянулись. Стажерами называли только в одном-единственном случае.