Читать книгу Косвенные улики (сборник) - Юрий Перов - Страница 8

Вечереет в нашем городке рано. Стоит солнцу опуститься за горизонт, как сразу, без перехода, на улицы опускается темнота. Уличные фонари почти не освещают. Скорее, наоборот, подчеркивают тьму. Окна одноэтажных домиков тоже не дают света. На каждом окне висит плотная полотняная занавеска, стоят горшки с геранью и столетником, и свет из комнат не пробивается наружу. Оттого по вечерам на улицах нашего города неуютно. Хочется в дом, за полотняную занавеску, где двигаются тени, бормочет телевизор, вкусно пахнет жареной картошкой с луком.

Я шел пешком через весь город к Лене Прудниковой. Шел и думал о том, что вчера в это время убийца тоже, возможно, проходил по этой улице, топал каблуками по этому мостику, глядел на эти освещенные окна. Кстати, куда он делся сразу после выстрела? Выйти на Первомайскую он не мог. Там были люди, возвращающиеся из кино. Значит, путь у него был один – по Овражному переулку до Зеленой улицы, расположенной параллельно Первомайской, а там направо, к Керосинному переулку. Почему именно к Керосинному? А куда же? Ему нужно было положить ружье на место. А потом? Если убийца Егор, значит, потом он лег спать или притворился, что спит. Ну тут уж дудки, станет он притворяться! К этому времени в независимости от количества принятого его так и тянет к подушке. А если он был трезв? Тогда мог и притвориться. Вряд ли он вчера был пьян крепко, в этом нет никакого сомнения. Его похмельный вид говорит сам за себя. Странный человек, на втором допросе, который проводил Зайцев, конечно, в моем присутствии, он вел себя совсем по-другому. Был вызывающе груб, бранился, проклинал всю милицию на свете и все отрицал. И чем больше Зайцев предъявлял ему улик, тем злее становился Егор. Не испуганнее, не беспокойнее, как и следовало быть настоящему преступнику, а злее.

– Когда вы последний раз стреляли из ружья? – спросил Зайцев.

– Не помню, – равнодушно буркнул Власов.

– Точнее.

– Говорю, не помню.

– А эксперт считает, что последний раз вы стреляли вчера вечером.

Егор только на мгновение задумался, а потом сказал:

– Пошли вы со своим экспертом…

– А этот предмет вам знаком? – спросил Зайцев, поставив на стол гильзу, найденную в колодце.

– Что вы мне мозги сушите, нашли занятие.

– А как вы нам объясните тот факт, что эта гильза была обнаружена в вашем колодце?

– Тебе, начальник, за это деньги платят, ты и объясняй. Чего ко мне привязался? Думаешь, ты все… Король! Да я за тебя, сопляка, кровь проливал, когда ты на горшке сидел, а ты мне в нос гильзой тычешь, для того тебя, дурака, учили…

И тут Егорыч понес… Всем досталось на орехи. Зайцев чуть не лопнул от злости. Меня Власов совершенно уничтожил, стер с лица земли. А я окончательно убедился, что он не мог совершить преступление, он не мог убить. Да и Зайцев засомневался. Когда Власова увели, Зайцев перевел дух, подышал свежим воздухом у открытого окна, покурил и сказал:

– Похоже, ты прав. Убийцы такими не бывают. Но факты… А с другой стороны, за что ему было убивать Никитина? Может, так, по пьяной лавочке?

Лена явно готовилась к встрече со мной. В комнате было прибрано. Мать она отослала. Так бывало и раньше, когда я приходил к ней в гости. Да и сама она привела себя в надлежащий вид. Волосы ее были тщательно причесаны. Она кивнула мне на кресло и спросила:

– Есть хочешь?

– Хочу.

– Люблю сговорчивых людей, – сказала Лена.

– Я не сговорчивый – я голодный.

– Тогда я сделаю тебе яичницу с салом.

Я помыл руки и прошел в кухню. Сало шипело на сковородке и источало фантастический запах.

– Ты хоть завтракал сегодня? – спросила Лена. Она сидела, подперев голову руками, и с грустью наблюдала, как я уписывал яичницу.

Завтракал точно, а вот пообедать не успел.

– Горишь на работе, – усмехнулась она.

Загоришь тут. Такое дело. Сроду у нас не было ничего подобного.

– Ну и как успехи, – спросила она, – нашли убийцу?

– Нет пока…

– Хоть на след-то напали?

Я пожал плечами.

– Понимаю… – многозначительно сказала она, – служебная тайна. Внимание! Враг подслушивает.

– Да ладно тебе. И так я измотался… А почему ты не пошла с Никитиным в кино? – спросил я.

– А почему я должна пойти? – Она удивленно подняла брови. – Разве хождение в кино с начальством входит в обязанности секретарши?

– Не надо, – спокойно сказал я, – мы же взрослые люди. Расскажи, что у вас с ним было.

– Ничего!

– Так уж и ничего?

– А ты шпионил? – Она делано рассмеялась. – Боже мой, ты шпионил, выслеживал. Ты прирожденный сыщик.

– Что у вас было с Никитиным? – спросил я твердо.

Улыбка исчезла. Ее лицо стало злым.

– Как прикажешь понимать тебя? Это допрос?

– Ну что ты… просто интересуюсь…

– Было, – сказала она ледяным тоном, – все было. Все, что ты себе можешь представить!

– Так… Ну рассказывай.

– Прикажешь с подробностями?

– Какие же вы, бабы, злые, – сказал я, не скрывая раздражения. – Ты что, не можешь по-человечески? Или ты хочешь, чтобы эти вопросы тебе задавал Зайцев? Ты помнишь его? Позапрошлый год мы у него были на дне рождения.

– Это такой высокий, громкий, с большим носом? – уточнила она.

– Да, громкий, с большим носом.

– Ты презираешь меня, да?

– Зачем ты…

– А что мне было делать? Ты меня замуж не берешь… Так и пропадать? А он умный, великодушный. И какой-то беспомощный. Я его даже, может быть, и не любила, просто жалела. Началось с ерунды. Попросила его что-то привезти из Москвы. Он туда ездил в командировку. Сама заболела. Он и пришел навестить, принес покупку и еще вино, шоколад, безделушки всякие. Посидели, поболтали. Спросил разрешения заходить. Что ж мне, отказать? И так одна, одна… Вечерами, а вечера у нас долгие….

– Это было после того, как мы разошлись?

– Да.

– Ты на юг в этом году ездила с ним?

– Да.

– Слушай, зачем тебе все это нужно было?

– Скучно, Боря. Скучно здесь жить. Уеду я…

– А если я тебя замуж возьму, тебе будет веселее? – попробовал пошутить я.

– Теперь уж я не пойду за тебя. Теперь у нас совсем ничего не выйдет. Ничего! Уеду я отсюда.

– Где ты была вчера вечером? – спросил я после долгой и тягостной паузы.

– Дома валялась в постели, с матерью ругалась. Она мне мораль читала.

– А почему в кино не пошла?

– Не было настроения. Надоели мне все.

– И чего тебе не живется по-человечески? – сказал я с сожалением. – Институт бросила… работаешь черт знает кем, а в нашей школе учителей не хватает.

– Может, чаю поставить? – предложила она.

– Ты уж прости, некогда, еще одно дело нужно проверить.

– Меня уже проверил?

– Да.

– Только за этим и приходил?

– Да.

– А просто так, без дела зайдешь?

Я пожал ей руку и почти выбежал из дома.

Мне не терпелось проверить одну догадку, мелькнувшую во время разговора с Леной. Я добрался до Дома культуры, потом медленным шагом двинулся вниз по Первомайской, стараясь представить себе, как шли дружинники. Короче говоря, я провел тщательный хронометраж событий того вечера и выяснил, что с момента убийства до того момента, когда Афонин и Куприянов увидели Егора Власова входящим в дом, прошло одиннадцать-двенадцать минут, и никак не больше.

Я вернулся на место убийства. Засек время и медленно, прихрамывая, как Власов, прошел на Зеленую улицу и потом вверх по Зеленой до Керосинного, затем по всему Керосинному до дома Егора на углу Первомайской. Зашел во двор, пошарил под ступенькой крыльца. Ключа там не оказалось. Надя была уже дома, в окнах горел свет. Стараясь не шуметь, я медленно и неловко, как это делает Власов, поднялся на крыльцо, открыл воображаемый замок и посмотрел на часы. Двадцать две минуты. Быстрее Власов пройти этот путь не мог.

Значит, если убил он, то его никак не могли увидеть входящим в дом через двенадцать минут после выстрела. У меня прямо отлегло от сердца. Вот дурак Егорыч, почему он говорит, что с семи часов спал дома! Сказал бы, где был, и все. Вот ведь упрямый человек! Не иначе за всем этим скрывается дама, которую он не хочет компрометировать. Ну уж теперь я принципиально выясню, где он шлялся до одиннадцати… Не могли же ошибиться сразу два человека. Ясно, они его видели, а он, дурья голова, отпирается и не подозревает, чем ему грозит вся эта история. И, с другой стороны, его можно понять. Небось думает, невинного не осудят, а там сами разбирайтесь, вам за это деньги платят.

Назавтра я провел следственный эксперимент, разыграл всю сцену в лицах. Не было только Куприянова, он с утра поехал в область за венками. Дружинники воспроизвели весь свой маршрут. Афонин тоже с большой аккуратностью воспроизвел события той ночи. Оказалось, что он ходит гораздо быстрее, чем я предполагал. Вышло всего одиннадцать минут. Потом я повел Егорыча. Беспощадно торопил его, вогнал в пот. Он прошел свой путь за двадцать пять минут.

Никаких сомнений быть не могло. Афонин еще раз подтвердил, что слышал стук двери и даже краем глаза видел входившего Власова.

Потом я отвез Власова в отделение. Когда мы с ним остались одни в моем кабинете, я в сердцах грохнул кулаком по столу и закричал на него:

– Долго ты мне будешь голову морочить? Давай выкладывай! Где ты был позавчера до одиннадцати часов?

Он сидел согнувшись, курил папиросу и смотрел в пол. Потом загасил окурок, поднялся и сказал, тыча пальцем в бумаги, лежащие на моем столе:

– Пиши давай. Ну, бери ручку и пиши. Я, Егор Власов, признаюсь, что убил… – Он прокашлялся. – Никитина. – Потом сел и добавил: – Из ружья.

Я, ничего не понимая, смотрел на него. Власов отвернулся и повторил:

– Пиши! Я, Егор Власов, признаюсь, что убил Никитина Владимира Павловича.

– Брось, Егорыч, – неуверенно сказал я. – Будет тебе дурака-то валять. Что ты на самом деле, с ума спятил? Зачем врешь? Дело серьезное, а ты как ребенок, честное слово. То не хочешь сказать, где был, то вообще черт знает что болтаешь. Иди, брат, отдохни. Я к тебе приду через часок. Вот на самом деле вместо того, чтобы помочь, голову морочит как маленький.

Егор не двинулся с места. Он не смотрел на меня. Мне даже сделалось неловко. Я решил его припугнуть. Взял в руки бумагу, положил перед собой, открыл ручку и сказал строгим голосом:

– Гражданин Власов, повторите ваши показания, я занесу их в протокол.

Он повторил.

Я отложил ручку и пошел в дежурку к Дыбенко за сигаретой. Там я отвел его в сторону и сообщил новость.

– Ну да! – изумился он. – Не может быть.

– Пошли, сам услышишь.

Дыбенко сел за мой стол, чтобы записывать показания.

– Гражданин Власов, расскажите все по порядку, – сказал я официальным тоном.

– Ничего не помню, – мрачно ответил Власов.

– Как же вы говорите, что убили, раз вы ничего не помните?

Я поймал взгляд Дыбенко. «Ну, я так и знал, что этим кончится», – говорили его глаза.

– Что убил, помню точно, а что было раньше и потом, не помню, начисто, как отрезало. Ничего больше не помню.

– А за что же вы его убили?

– Злой был – вот и убил.

– Злой вообще или только на Никитина?

– Только на него.

– Почему?

Егор некоторое время молчал. Видно было, что он напряженно думает. Потом твердо ответил:

– Он меня, инвалида, с завода выгнал как собаку. Не посмотрел, что друзья, что воевали вместе.

– Да разве за это убивают, Егорыч? – изумился Дыбенко. – Э-эх, – вздохнул он, – и плетешь же ты!

– Я плету, а ты расплетай, если хочешь. Такая у тебя должность. И вообще все! Хватит! Проводите меня на фатеру мою, на нары. Полежать хочу. Устал я от вас.

– Подпишите протокол, гражданин Власов.

Я протянул ему ручку. Он взял ее, покрутил, рассматривая, будто диковину, и круто, размашисто подписался под протоколом. Потом прочитал его, утвердительно кивнул головой и пошел к дверям.