Читать книгу Ярмарка наград - Юрий Семёнов - Страница 13

Практически все когда-то начинали пить горькую. Сначала вино, бражку, потом ещё что покрепче. Случайно, по ситуации, тайком, исподтишка, но первая рюмка спиртного на каком-то этапе жизни неизбежно оказывалась внутри молодого организма и навечно отпечатывалась в его сознании. В глубинках это случалось значительно раньше, чем в тепличных условиях города под неусыпным контролем всевидящих и всезнающих родителей. Да и сама ребятня здесь покрепче росла. Ежедневный физический труд придавал организму силу и своего, как говорится, в отместку требовал. Так и повелось с незапамятных времён, что деревенский юноша и духом, и телом мощнее был, а который на этаже вырос, слабее оказывался.

Егорку эта правда жизни тоже не миновала. Дед, а потом и отец самогон в доме всегда открыто держали и взрослых особей, что из одёжки повырастали, иногда потчевать не забывали. Понемногу, конечно, так, чтобы запах спиртного отвращение вызывал. Но давали, чего греха таить. А если прятать будешь, думали они, те всё равно его сыщут и своё возьмут, не углядишь. Так пусть уж лучше эта зараза на виду стоять будет, чем в тайниках хорониться.

Так повелось, что к концу лета ближе к уборочной семья Богатовых перебиралась жить в поле. И стар, и млад брали по надобности одёжку, возводили шалаши, скирдовали сено и месяц-полтора до седьмого пота вкалывали, а заодно и природу вдыхали, чтобы здоровье уберечь. Конечно, Иван и Мария в силу своего возраста иногда давали организму передохнуть и на день-два в хату перекочёвывали, оставляя за старшего Григория. Тогда-то этой свободой и наслаждались неугомонные братья, особенно Егорка, который по вечери каждый раз срывался в тугаи, и удержать его на привязи было невозможно.

Вот и сейчас только солнышко к горизонту склонилось, а Егорка уже во всеоружии перед братьями предстал: на плече острога, словно ружьё, за поясом сапёрная лопатка, что от деда с войны осталась, в руках сетка рыболовная и мешок на всякий случай, авось повезёт. Залез он в один родник – вода по пояс, не взять рыбу, потянулся во второй – по щиколотку оказалась, подался в третий – и тут на змей напоролся. Ты смотри, подумал он, в шахматы окрасом играют, как бы свой ход не прозевать. И тут же почувствовал, что наступил на какую-то мерзость. Посмотрел он под ноги и обомлел: из воды торчала голова змеи с короной на голове, как у королевы, которая изготовилась вцепиться в него. От испуга ударил Егорка её острогой и пулей выскочил из воды, только и знали его там.

Побродил он ещё немного среди зарослей ивняка, заодно двух рыболовов до смерти напугал своим неожиданным из-за спины «Здрасьте, а что вы здесь делаете?», и на мелководье подался. Это место его издалека привлекло странными всплесками, словно кто-то специально хлопал ладонью по воде. Подошёл он ближе, а там крупняк попал под раздачу: по воде и камням плашмя, как камбала, бьётся, музыку создаёт и в норы прячется. «Да их же здесь целый оркестр», – удивился этому театру Егорка и давай норы сеткой затыкать, подкапывать и рыбу чуть ли не руками ловить, в мешок складывать. Считай, большую часть тары таким образом наполнил.

К братьям Егорка вернулся затемно, те уже искать его собирались. Развели они костёр, наварили ушицы, нажарили рыбу в томате с поля и трапезничать расположились. Едят всласть, аж щёки потрескивают.

– Вот бы сейчас чего хмельного в рот приладить, тогда и дело по-другому завяжется, – предложил Григорий и обвёл взглядом братьев.

– А чего? Можно и хмельного, – быстро сообразил Егорка и достал припрятанную им бутылку спирта.

Разлили они жидкость огненную по стаканам, разбавили водою, чтобы желудки не пожечь, и выпили за здравие, кого и сами враз забыли. Речь сразу же оборот набрала, языки развязались, извилины зашевелились, вспоминать стали, что было и не было, глаза дюже блеском вранья заискрили. Первым вразнос Григория понесло:

– У Петра Грищенко, друга моего, баня в доме имеется, – начал повествовать он. – Знатное заведение, с парилкой каменной, во всей округе такую не сыщешь. Сказывали, что баня эта святая, в неё местный батюшка Серафим хаживать любит, и не просто купаться, а молиться, как подобает истинному христианину.

– А что же в ней такого особенного? – спросил его Сашка. – Батюшка Серафим фигура, знамо, в селе почитаемая, куда попало не пойдёт.

– Понятно дело, что не пойдёт, – согласился с ним Григорий, – а всё же ходит. Значит, неспроста. Я тоже поначалу думал-гадал: «В чём здесь секрет? А однажды Петруха выпил лишку и выдал мне тайну с потрохами. Оказывается, на стене той бани лик Пресвятой Девы Марии с младенцем на руках является, а когда её паром обдашь – слезу пускает, словно мироточит».

– Брешешь, поди, как сивый мерин? – встрял в разговор Серёга. – Там что, икона вывешена, как в храме?

– Чудак ты. Говорю же, на каменной стене в горячей бане лик Богородицы. Сам через окно видел, Петруха показывал. А вокруг Богородицы той черти беснуются, свои нечестивые рожицы показывают. Такие вот чудеса, братцы, на свете водятся. Аж дух захватывает.

И Григорий со словами «свят, свят, свят» трижды перекрестился.

Посидели они ещё чуток, выпили, побалакали, разлеглись на сеновале и в небо уставились звёзды считать.

– А я верю Григорию, – продолжил теперь Сашка. – Батя наш тоже каждую весну все деревья в саду обхаживает и неспроста. Приметил я, встанет он возле дерева, прильнёт к нему всем телом, разговаривает с ним о чём-то, а сам молитву проникновенную о возрождении к жизни читает и крестится непрестанно. Думаю, потому наш сад ежегодно плоды всем на диву даёт, и размерами, и сочностью, и ароматами воображенье поражает. Недаром они на слуху у сельчан, а у приезжих – так просто нарасхват, без всякого торга.

– Во-во. И индюки у нас тоже слишком умные, – поддержал его Серёга. – Если уж разлетятся, то ищи их только возле школы и нигде больше. Обратно идти не хотят, хоть ты тресни: ругаются, важничают, носы воротят. Так и мучились с ними, пока вожака к столу не подали.

– Это ты про себя что ли? – задел его Сашка. – Раньше ты тоже всё в лидеры выбивался, пока тебе одно место красным, как у макаки, не сделали. Вот это было событие, так событие. Больше никто из нас вперёд вырваться не стремится, так и живём кучкою.

Дальше – больше. Чтобы не показаться белой вороной, поведал Егорка соплеменникам историю о том, как поймал однажды в тихом омуте сома двухметрового, да из воды вытянуть не смог. Слишком тяжёлым тот оказался, самого чуть на дно не уволок.

– Во даёт! – опять подал голос Гришка. – Где же ты в нашем лягушатнике омут нашёл, чтобы в нём такое огромное чудище водилось? Приснилось, наверное? Сам-то карпов с ладошку наловил, а нам заливает про каких-то водяных монстров, которых и во сне то никто не видел.

– Серьёзно говорю, – начал было оправдываться Егорка. – Место даже могу показать.

– Ага, – перебил его Гришка. – А там твой сом на дне лежит и тебя дожидается, когда ты его выловишь и на сковородку жарить положишь.

Долго ещё братья сочиняли всего – лясы точили под глухой стук стаканов, а ближе к полуночи их совсем развезло, и они крепко заснули.

А перед этим колхозный дед Чумак как раз дозором поля обходил. Услышал он, что от делянки Богатовых голоса раздаются, свернул в то место и просёк, чем занимаются дети Ивана в его отсутствие.

«Так дело не пойдёт», – смекнул он, и тут же донёс об этом в соответствующие уши.

Утром ни свет, ни заря Иван на подводе к стану подъехал и сам убедился в безобразии сыновьем. Недолго думая, схватил он палку большую и расшевелил ею весь хмельной осинник. Разбежались работнички в разные стороны, попрятались, за кустами затаились. Один только Егорка остался стоять и с места не тронулся. Склонил он голову и молчит. Иван вне себя от ярости скомандовал:

– Возьми лопату, яму копай.

– Каку таку яму? – не понял спросонья Егорка.

– Таку, – ещё громче прикрикнул Иван. – Могилу себе копай. Не нужны мне в доме пропойцы. Лучше уж сразу с этим делом покончить, раз и навсегда.

– Не бери грех на душу, – взмолился Егорка и на колени пред отцом опустился.

А Иван пуще прежнего наступает.

– Копай, – говорит, – не то враз башку с плеч снесу.

Взялся Егорка за лопатку сапёрную и стал себе яму копать. А братья его в это время за кустами прятались и души свои, что в пятки опустились, обратно воротить боялись. Выкопал Егорка яму в рост до колен, бросил лопатку и на отца посмотрел.

– Всё, – говорит, – хватит с меня, больше копать не буду.

– Тогда ложись, негодник, – снова закричал Иван и палкой замахнулся.

Ничего не поделаешь. Лёг Егорка в яму, прикрылся одёжкой, а сам с жизнью прощается, от страха морзянку зубами выбивает. Кинул на него Иван землю раз, кинул второй и смилостивился, отошёл от буйства наветренного.

– Коли смелый такой, вылазь, – говорит, – и больше к бутылке не прикасайся. Заруби себе это на носу. И братьям своим расскажи, что с ними будет, если ослушаются наказа моего.

Взял Иван мешок с остатками свежей рыбы, забрался на подводу, дёрнул лошадь под узды и уехал, скрипя колёсами. С тех пор братья, а Егорка тем паче, пить горькую во веки веков зареклись. Потом ещё и детям своим сказывали: «Дурака учить всё равно, что мёртвого лечить».