Читать книгу «Шел солдат судьбе навстречу…» - Юрий Стальгоров - Страница 3

ЮРИЙ МИХАЙЛОВИЧ СТАЛЬГОРОВ, ГОРОД КИРОВ, 1954 ГОД

4 октября 1954 года я ехал в пассажирском поезде Владивосток – Москва в город Киров на службу в Советскую Армию. По словам работников Челябинского областного военкомата, мы, 30 призывников по спецнабору, первые будем ехать в пассажирском поезде. Они сказали, что из областного военкомата всегда отправляли призывников в товарных вагонах. Более того, за неделю до нашего отъезда Челябинский областной военкомат отправил 800 призывников эшелоном, состоящим из товарных вагонов и одного пассажирского вагона, в котором размещались вооруженные солдаты – охрана эшелона призывников. А нас впервые отправляли служить в пассажирских вагонах и без вооруженной охраны.

Меня призвали в войска ПВО – Уральский военный округ, Уральская армия ПВО. Я ехал служить в армию не добровольцем. В какой-то степени призыв в армию для меня был принуждением, но я нисколько не огорчался. Я сравнивал свою прошедшую жизнь и все невзгоды, перенесенные мною до призыва в армию, с тем, что мне предстояло пережить. Главным преимуществом армии для меня в то время было то, что там будут кормить. Еда до сих пор была главным в моей жизни. За время войны я наголодался на много лет вперед. До августа 1953 года я считал, что человек не может сказать, что он наелся досыта. А в армии регулярно кормят, и это меня устраивало полностью. Все остальные армейские трудности и возможные лишения меня нисколько не пугали. Я ехал служить в армию почти с удовольствием, во всяком случае, с оптимизмом.

30 человек призывников – это был спецнабор, все призывники со среднетехническим образованием различных специальностей. Сопровождал нас представитель войсковой части капитан Репкин. Еще на вокзале в Челябинске он сказал, что мы едем в город Киров, войсковая часть №21491, проходить службу будем в 36-ом отдельном радиотехническом батальоне.

Репкин предупредил, что во время поездки никакого алкоголя никто не употреблял. Он сказал: «Обратите внимание, со мной нет вооруженных солдат для того, чтобы сдерживать ваши эмоции силой. Давайте договоримся, что вы не пьете – я за вами за всеми проследить не могу. В пути у нас будет несколько длительных остановок. Если кто-нибудь отстанет вдруг от поезда, не успеет сесть, немедленно обращайтесь к военному коменданту, который имеется на каждой железнодорожной станции, и догоняйте».

Кстати, у нас был один такой случай. Призывник, как сейчас помню, по фамилии Конаков, шахтер из Копейска, отстал от поезда, но быстренько обратился к военному коменданту. Комендант дал телеграмму начальнику нашего поезда для сообщения Репкину о том, что он посадил Конакова на паровоз товарного поезда, и этот поезд догонит наш пассажирский поезд на указанной комендантом станции. Конаков присоединился к нам на этой станции.

На какой-то из остановок, когда мы вышли на привокзальную площадь, нас окружили цыгане и уговорили всех нас отдать им теплые вещи. У меня был пиджак, и я его отдал. У некоторых призывников были ватные телогрейки, они также отдали их цыганам.

На следующие сутки мы приехали в Киров, строем отправились на окраину города, где располагалась казарма нашего батальона, а оказалось, что одежды и обуви для нас нет – не привезли к призыву. В гражданской одежде в казарму нас не пустили и разместили в палатке во дворе. Палатка была одна, большая армейская, в ней разместились все мы – 30 человек. Нам выдали матрасы, наволочки, две простыни и одеяло. Мы набили матрасы и наволочки соломой, уложили на землю матрасы и вповалку разместились в палатке.

Никакими делами нас не загружали. В палатке уже спать было достаточно холодно, и все мы нелестными словами поминали цыган и ругали сами себя за то, что отдали им верхнюю одежду – теперь бы она пригодилась. Тем не менее, в палатке особенно никто не замерзал. Правда, просыпаясь утром, все со своих подстриженных голов смахивали иней, и вставать из-под одеяла утром никому не хотелось. Подъем в войсковой части был в 7 часов утра, нас же никто не поднимал. Мы никому не были нужны и ничем не занимались. Несмотря на то, что в 7 часов утра вокруг палатки уже бурлила жизнь, все мы ещё валялись в постели. Никто не хотел вставать – было холодно. Все же это октябрь на Севере страны, и земля вокруг палатки уже замерзла.

Я не унывал и вставал, выходил из палатки именно в 7 часов утра, когда поднимались все вокруг. Я снимал рубашку и майку и делал физзарядку в течение 10 минут. Вода к тому времени в умывальнике была уже залита, и я до пояса умывался холодной водой – было ужасно холодно. Но когда я надевал майку, сразу становилось теплее, а когда надевал затем рубашку, уже было совсем тепло, и я начинал будить спящих товарищей.

Некоторые из них уже проснулись, но вставать никто не хочет. Я начинаю с ними разговаривать. Кто-то меня ругает, кто-то со мной разговаривает и смеется, и время подходит к завтраку. Я их пытаюсь поднять: «Идем завтракать!». Самое большее два человека встают и со мной идут в столовую, а остальные говорят: «Мы не пойдем, вы нам принесите чего-нибудь поесть».

Хлеб в столовой мы брали на всех, остальное приносили, сколько могли. Конечно, приносили мало. Парни жертвуют завтраком и почти до обеда валяются в постели.

Так продолжалось дней 5, потом, наконец, привезли обмундирование. Нас всех построили и повели в баню, с нами все тот же капитан Репкин. В бане еще раз постригли перед мытьем, мы вымылись. Там нам выдали уже форму – одежду и обувь. Все стали друг над другом смеяться – все стали одинаковыми, и не узнаешь, где твой товарищ, с которым ты за время поездки познакомился.

Старую нашу одежду взяли и сказали, что вернут к демобилизации. Мы построились и пришли уже в казарму. Пока мы ходили в баню, нашу палатку убрали и место привели в порядок.

Позже прибыли новобранцы из Красноярского края – тоже 30 человек – и стало нас 60 человек. Еще прибыли новобранцы из Грузии – также 30 человек – итого нас стало 90 человек. Между прочим, все со среднетехническим образованием, кроме грузин – те закончили только 11 классов русской школы.

Вначале был карантин – 10 дней. После этого начался «курс молодого бойца», т.е. начались будни армейской службы. Мы все сфотографировались – не группами, а каждый в отдельности. Я послал письмо маме домой в Челябинск и послал своей невесте в Каменец-Подольский. Увы, я понял, что мое дело с невестой лопнуло. Теперь помимо расстояния нас разлучили на 4 года. Лена оканчивала техникум в 1955 году, к тому времени ей исполнялось 18 лет. Вполне можно было выходить замуж, мне можно было жениться и в 1953 году, когда я окончил техникум и был рядом с ней. Но она была несовершеннолетняя, ей не было 18 лет, и мы отложили свадьбу до ее совершеннолетия. А тут у меня получился облом с институтом и с Москвой, планы наши рухнули, и теперь я в армии сроком на 4 года. Чрезвычайно маловероятно, что она будет меня ждать. Вскоре я получил письмо из Каменец-Подольского, писал мужчина. Он написал, чтобы я больше писем Лене не писал, что они поженятся в 1955 году, а мне пожелал отличной службы в армии. Этим письмом и закончилась, не начавшись, моя свадьба с Леной.

Нас готовили к принятию присяги: мы изучали различные воинские Уставы и общевойсковое оружие.

Нас стали посылать на разгрузку вагонов с дровами. Всё отопление в батальоне было дровяное, топились все печи дровами. Надо было разгружать каждый день по 3—4 вагона. Это происходило так: командир роты строит в коридоре всех солдат нашей роты, затем к нам подходит капитан – начальник клуба батальона – и говорит: «Кто хочет участвовать в художественной самодеятельности – выйти из строя».

В первый же день вышел один человек по фамилии Янченко – здоровый, двухметрового роста, мастер спорта по лыжам. Оказалось, что он до призыва в армию участвовал в художественной самодеятельности города Ачинска. Он был солистом в городском хоре. Я из строя не вышел.

Вот идем разгружать вагоны с дровами. Разгружаем вагоны, потом выделяют несколько человек заготавливать дрова офицерам нашего батальона. На следующий день нас опять отправляют на разгрузку вагонов. Перед отправкой опять капитан спрашивает: «Кто хочет участвовать в художественной самодеятельности?». Вышло из строя 3 человека.

На третий день я также вышел, не пошел дрова разгружать. Я сказал, что, когда я учился в техникуме, я пел в хоре, но солистом не был. Меня руководитель хора попросил что-то пропеть. Я пропел, и он сказал, что я иду в батальонный хор. Поставили меня в определенное место, сказали: «Вот здесь будешь стоять». «Хорошо», – ответил я, и на разгрузку вагонов больше не ходил.

После окончания «курса молодого бойца» мы принимали присягу. Это было 20 ноября 1954 года. Принятие присяги прошло буднично, никаких родителей на присягу никто не приглашал.

После принятия присяги капитан Репкин объявляет нам, что проводятся наборы на курсы специалистов. Курсы в Свердловске, там будут обучать радистов и операторов радиотехнических станций, туда нужно 30 человек. 30 человек также будут отбирать в школу офицеров запаса. Эту школу, можно сказать, училище создает командование Уральской армией ПВО. В это училище принимаются солдаты первого года службы, имеющие среднетехническое образование. Не имеет значения, по какой специальности, срок обучения в училище 1 год.

По окончании училища курсанту, сдавшему Государственный экзамен, необходимо было на офицерской должности прослужить 1 год. В итоге после двух лет службы ему присваивалось звание младшего лейтенанта, и его должны были демобилизовать в запас. Это училище называлось также «Школа офицеров запаса».

Я обдумал эти условия: получалось, что я могу прослужить в Армии только два года, а без учебы в этой школе мне нужно служить 4 года. Я пошел к заместителю командира батальона по строевой части, подполковнику, записываться кандидатом на отправку в это училище. Оказывается, у подполковника был список участников художественной самодеятельности. В этом списке была и моя фамилия. Подполковник сказал, что участников художественной самодеятельности в команду, которую он формирует, замполит запретил записывать. Если я очень хочу поступить в это училище, то должен обратиться к замполиту.

Я пошел к замполиту. Это был майор Казимирчук, мой земляк – белорус. Он провоевал всю войну. Я к нему обратился именно как к земляку.

Я сказал:

– Товарищ майор, я ваш земляк и очень прошу вас посодействовать мне в поступлении в училище офицеров запаса. Меня туда заместитель командира по строевой не записывает. Он ссылается на то, что вы запретили включать в эту команду участников художественной самодеятельности, и без вашего разрешения он меня не включит в эту команду.

Майор говорит:

– Но ты ведь участвуешь в художественной самодеятельности.

– Да, участвую в хоре, не более того. Я петь не умею и, когда нужно петь, я раскрываю рот. И, чтобы не портить общее пение, я голоса не подаю.

– А зачем же ты записался в хор?

Я рассказал ему историю моей записи в художественную самодеятельность – я избегал разгрузки железнодорожных вагонов. Майор говорит:

– А ты не врешь?

– Нет, зачем мне врать?

Тогда замполит вызывает начальника клуба – того капитана, который меня записывал в хор, и спрашивает его:

– Вот рядовой Стальгоров, солист?

Капитан:

– Да нет, он не солист, но в хоре поет.

– А Стальгоров говорит, что он не поет, а только рот открывает, чтобы не портить общее пение.

Капитан посмотрел на меня и говорит:

– Все может быть.

Замполит:

– Так может быть, мы его отпустим? Черт с ним, пусть уезжает. Хор твой без него развалится?

– Конечно нет, пусть едет.

Майор Казимирчук поднимает телефонную трубку и говорит заместителю командира по строевой части: «Вот у меня сидит рядовой Стальгоров, он просится в команду, которая едет в Магнитогорск в „Школу офицеров запаса“. Как там, есть ему ещё место? Или все уже заполнено?». Тот что-то ответил ему, майор положил трубку и говорит:

– Все, поедешь в Магнитогорск, тебя записали.

Я вскакиваю, беру под козырек и говорю:

– Большое спасибо, служу Советскому Союзу, разрешите идти!

– Идите, счастливого пути.