Читать книгу Севастополь в огне. Корабль и крест - Юрий Суходольский - Страница 6

Севастополь, Крым

Улица, обстроенная с обеих сторон белыми украинскими хатами, уходила вниз, к морю. В одном из этих домов уже вторую неделю располагались на постое пластуны.

Защитники Севастополя пока верили в неприступность города для вражеского десанта. По офицерским квартирам и кораблям, светским салонам и купеческим домам повторялись как заклинание слова какого-то стратега, сказанные три десятка лет назад: «Десант во многих силах невозможен!» От многочисленных повторений эта фраза приобрела характер незыблемой истины, которая, как и все подобные мысли, давно уже была глупым предрассудком. Многие думали, что исход войны по-прежнему будут решать паруса и клинки, а сцепиться готовились паровые машины и нарезные стволы. Кое-кто знал это, но уже совсем немногие понимали, что это будет первая схватка экономик и коммуникаций.

Пластуны занимали единственную комнату небольшой хаты. По стенам было развешано оружие, в ряд стояли походные кровати.

За большим столом около медной гальванической батареи восседал Кравченко и что-то неторопливо ладил в ней. Провода от нее, точно такие же, как и у Ньюкомба, тянулись по столу. На его противоположном конце они уходили в небольшую деревянную коробочку.

В глазу у Кравченко поблескивал монокль с хорошим увеличительным стеклом, каким пользовались часовщики и ювелиры. Казак перегнулся через стол и насыпал в коробочку порох.

В хату вошел Биля, перекрестился на иконы, расположенные в красном углу, тяжело вздохнул, присел к столу и сказал:

– Здорово дневал, Николай!

– Здравствуй! Как съездили, Григорий Яковлевич?

– Слава богу, благополучно.

– Нового-то не слыхать чего?

– Не поймешь, для чего нас и собирали. Говорильня одна, – ответил Биля. – Вон Кухаренко и не поехал, больным сказался, может, и вправду занемог. С этим постоем мы только разбалуемся. Не знаешь, где все наши делись?

– Постой – это самое баловство, известное дело. Яшка с Омелькой с подъема встали и дальше пошли куда-то дрыхнуть. Как они спелись, это дюже удивительно! Днем они палят. Омелька обучает его, значит, а твой по цифири пытается разобраться, отчего пулю штуцерную всегда на правую руку сносит. По вечерам на Северную сторону повадились. Какие-то там у них срамные девчата. Опять же вишня поспела.

– Я им наложу пониже спины! Ишь ты, вишня у них поспела! А ты куда глядишь?

– А я им что, разве сторож? Они уползают из хаты прямо как ужи! А утром на своих местах почивают.

– А остальные у нас где?

– Чиж по базару лазает, глядит, где что плохо лежит. Вон скрипку себе делает. А где твой басурман, и не знаю. Нехристь этот поганый!

– Коля, зря ты так, – чуть помолчав, сказал Биля. – Али – мужик правильный. Нам дюже полезен будет. Воин он самый стоящий. А что было, то было.

– Было, говоришь? У меня это вот так перед глазами. Как они сынка моего да Галю…

– Ладно, Коля. Это у тебя что за штука? – спросил Биля, показав на провода.

– Это вот я пробую гальванизмом порох зажечь. Интересное дело. Куда твой фитиль! Его то намочит, то ветром разгонит, если селитры переложить, в пыль за секунд сгорит. Да и какой он длины? Шагов двадцать, это самое большее. А тут искру можно хоть на версту бросить, причем именно тогда, когда она нужна тебе! Тюк вот так сверху пальчиком. – Кравченко показал на контакты проводов, досыпал пороха в коробочку и заявил: – Сейчас испробуем это дело.

– Где ты взял такую штуковину?

– Чиж для меня у матросов стянул. Из Питера ее прислали, чтоб мины гальванизмом взрывать. Беда в том, что пороха для них нет, и корпуса быстро сделать нельзя. А так по минному делу у нас фитили уже лет десять не палят, один гальванизм.

– Ну вы даете! Такие дела Федора до Сибири доведут! Не у черкесов же вы!

– Матросам без надобности, а нам пригодится, – философски заметил Кравченко, вынул из глаза монокль, поднял палец, подвинул провода один к другому и замкнул их.

Раздался взрыв. Дым клубами заволок горницу. Где-то за стенкой раздался жалобный женский вопль и звон падающих ведер.

– Сила! – довольно сказал Кравченко.

Биля обеими руками отгонял от лица полосы дыма, плывущего в солнечных лучах.

– Ты вдругорядь на улице располагайся! Горницу задымил всю, – заявил он.

Дверь распахнулась, и на пороге появилась хозяйка хаты Екатерина Романовна, женщина лет тридцати, с красивой русской полнотой и миловидным лицом.

– Пожар! – сдавленно сказала она.

Кравченко начал вместе с Билей активно разгонять руками пороховой дым.

– Простите Христа ради! Дело мое воинское такое! – проговорил он и развел руками.

– Креста на вас нет! Я так с лежанки и повалилась!

– Сей секунд все уладим! Если что вам по хозяйству надобно, так вы только скажите!

Дверь снова хлопнула. Сложившись в низеньком проеме, в хату шагнул вестовой, один из бойцов пластунского батальона Кубанского казачьего войска.

Сначала он пытался что-то разглядеть в дыму, потом вытянулся и громко сказал:

– Мне бы есаула Григория Яковлевича Билю. Пакет у меня для него.

– Это я. Давай книгу, – сказал Биля, выходя к нему из дыма.

Вестовой развернул книгу, к которой были привязаны перо и маленькая чернильница с крышкой на резьбе. Биля отвернул ее, обмакнул перо в чернильницу, расписался в получении пакета, лежавшего между страницами книги, и забрал его.

Вестовой отдал честь и вышел из комнаты.

Биля подошел к окну, вскрыл конверт.

– Яков Герасимович меня вызывает, – сказал он, еще не дочитав текст.

На турецкой софе во всей красе, в одних широких украинских шароварах лежал полковник Кухаренко. К сорока пяти годам его мощный молочно-белый торс был иссечен шрамами от пуль и холодного оружия. От места расположения пластунов резиденция Кухаренко отличалась разве тем, что он занимал всю хату один. На стене под белыми холстинами висели его мундиры, в том числе и парадный. Там же располагалось самое разнообразное оружие. Софа была застелена сине-золотым персидским ковром.

Кухаренко лежал на боку и большой двузубой вилкой ел вареники с вишней. Он окунал их в сметану и сплевывал косточки прямо в угол, на глинобитный пол.

На стук в дверь полковник коротко бросил:

– Входи!

В горницу вошел Биля, перекрестился на иконы, снял папаху.

– Здравия желаю, ваше высокоблагородие!

Было видно, что, произнося это, он просто соблюдает формальность, а с Кухаренко их связывает давняя и прочная приязнь.

Биля подошел к начальнику и пожал руку, протянутую им.

Полковник сел на софе, по-турецки поджал под себя босые ноги.

– Садись, Гриша. Вареников хочешь? – спросил он.

– Благодарствую, сыт! – ответил Биля и присел на софу.

– Хороши вареники! Жаль только, что сами в сметану не ныряют, как в сочинении господина Гоголя. Ты, я вижу, здоров, а как крестник мой?

– Здесь он, Яков Герасимович. Не посылал его еще к тебе, не хотел беспокоить.

– Пусть придет. Не рано ли ты его воевать-то взял?

– Раненько, да так уж вышло промеж нас.

– Он в твоей полной родительской воле. Дело есть у меня к тебе.

– Сказывайте.

– Вчера у князя Меншикова, говорят, начальники, смехом заливаясь, шутковали над тем известием, что союзники сажают свои войска на суда, чтобы в Крым плыть. А я так полагаю, что беспременно они здесь будут.

– Под зиму?

– Вот и Меншиков считает, что они ничего серьезного в позднее время года не затеют. Но он думает, что везде запрягают так же долго, как в России. Ты же вроде в Харькове университет закончил, по-французски читаешь?

Биля утвердительно кивнул.

Кухаренко достал из-под ковра, покрывающего софу, довольно замызганные листки писчей бумаги, передал их Биле и сказал:

– Я там отчеркнул красным.

Есаул взял письмо, нашел нужное место и погрузился в чтение. Он быстро пробежал страницу убористого текста и взялся за вторую.

– Слежку они тут давно ведут, уже лет двадцать как. Но военных карт южного побережья Крыма у них нет. Добавлю, что и у нас тоже, – сказал Кухаренко.

Биля с удивлением поднял голову и изумленно посмотрел на него.

– Оно, может, и к лучшему, что наше военное министерство не удосужилось их составить, – продолжил Кухаренко. – Посему и карты эти не могли быть своевременно украдены французским штабом.

– Кем писано? – спросил Биля, возвращая бумагу.

– Наши казачки на французском офицерике взяли в Дунайской армии. Видишь, черным по белому написано. Они нападут на Анапу и Суджак-Кале.

– Хорошо бы официальные бумаги раздобыть. С этим к Меншикову не сунешься.

– Вот и мы со Степаном Александровичем Хрулевым ту же думку имеем. Только он полагает, что ударят они прямо на Севастополь. Знаешь ли, тут я с ним согласен.

– Что же я тут могу сделать?

– А вот слушай! Бегает тут вдоль берега один пароходик английский, «Таиф» прозывается. Очень это странный пароходик. Уже года три, как он тут пасется. Говорят, не раз приставал к черкесскому берегу. Но это дело неважнецкое. Англичане рабов в Турцию с превеликим удовольствием доставляют, особенно невольниц в гаремы. Деньги, как сказал император Веспасиан, не пахнут. Вот и «Таиф» этот вроде по тому же делу, но не только. Был он, кстати, при Синопе и еле удрал от Нахимова Павла Степановича. Главный там – английский военный советник Слейтер, он же торговый человек, как это у них принято. Есть на борту еще английский то ли офицер, то ли газетный репортер. На всех языках говорит, не раз ездил в горы. По фамилии Ньюкомб, а по ремеслу, я так полагаю, что шпион. Теперь смотри. Помощник Шамиля Наиб-паша находится у них в лагере, в Варне, вместе с пятьюдесятью черкесскими вождями. К бабушке не ходи, мечтают они нам в спину ударить. Я так понимаю, что этот пароходик около Евпатории болтался неспроста и много на нем есть интересного. Очень нам было бы любопытно бумаги с него посмотреть.

– С берега его нелегко будет выследить, Яков Герасимович, – заметил Биля.

– Нелегко, но я не кого-то еще, а тебя позвал! Знаю, ты справишься. Или без дела лучше сидеть?

– Нет, без дела нам не приходится!

– Вот и я думаю, что попытка не пытка. Если вдруг этот пароходик и вовсе утонет, то с тебя не взыщут, а выйдут вам всем егорьевские кресты. Но главное – бумаги. Скажу тебе вот что. Город к осаде не готов. Меншиков никого не слушает. Пока мы его носом не ткнем, как кутенка, оно так и будет. Слава богу, Горчаков прислал сюда одного инженера-полковника из немцев, Тотлебен зовется. Это, я тебе скажу, голова! Но и у него руки пока связаны. А мы можем развязать! Кабы еще знать, где точно англичанин с французом высадятся, тогда союзничков при этом можно было бы так поколотить, что им русская земля горька стала бы с первого по ней шага!

Биля поднимался по улице, ведущей к дому Екатерины Романовны. На ней не было ни души, только в одном месте на отвале свежевырытой земли сидел старик и курил трубочку. Из канавы раз за разом на другую сторону от него вылетала земля. Слышался стук лопаты о каменистую почву.

Биля уже почти прошел мимо, когда заметил, что в яме орудовал лопатой Али, изрядно удивился по этому поводу и остановился от удивления. В это время черкес вытащил из канавы здоровенный камень и, не замечая казака, откинул его далеко в сторону.

– Здравствуй, дедушка! – поздоровался Биля со стариком.

– Здравствуй, сын!

– Доброго утречка и тебе, Али Битербиевич!

Али неторопливо вылез из канавы.

– Ассалам алейкум! Была ли доброй поездка? – спросил он.

– Да, все в порядке. Ты мне лучше скажи, что тут делаешь?

– Довольно чудной этот молодчик! – вступил в разговор старик. – Я, значится, подрядился канаву выкопать. Работаю себе. А он мимо идет и говорит, давай, мол, лопату. Накопал ужас как много! Ровно твой бык! Нам бы его в артель!

– У нас своя артель! – заявил Биля. – Пойдем, Али, у нас другая работа есть.

– Да продлятся твои дни, уважаемый! – почтительно сказал черкес, поклонился и вернул лопату старику.

– Да и тебе не хворать, паря! – ответил тот.

Теперь Биля и Али шли по улице вместе.

Есаул с интересом взглянул на черкеса и спросил:

– Али, ты зачем эту канаву-то стал копать? Или у тебя какого другого дела нет?

– Как нет? Всегда есть! Но у нас в горах не принято проходить мимо, если ты можешь помочь. А это старый человек! Как я пройду стороной?

– Город – не горы. Здесь другие порядки, – сказал Биля и толкнул калитку.

Около летней кухни стоял Кравченко и внимательно смотрел на цветущие мальвы.

– Какие интересные у вас мальвы. Семян не дадите ли? – прокричал он в открытую дверь летней кухни.

Оттуда сразу же показалась Екатерина Романовна.

– Как не дать, бери, милый! – весело сказала она.

– Пойдем, Коля. Пора нам в путь собираться, – сказал Биля.

– Это дело. Сей секунд буду, – произнес Кравченко.

Биля и Али пошли рядом в сторону хаты.

– Что у него на сердце против меня? Разве я обидел его? Как мы воевать вместе будем? – горько спросил Али.

– Не на тебя. Ваши у него жену и сына маленького увели. Вот уже третий год пошел, как эта беда случилась.

– Как так? Всегда найти можно, выкуп нужен!

– Искали. Жена у него – красавица. Ее туркам, говорят, продали. Мальчишку, наверное, она удержала при себе. Не нашли их. Ваша привычка – людей, как скот, продавать.

– Не только наша. Невольников все хотят покупать, – заявил Али и пожал плечами. – Турки, англичане. Есть спрос, будет и товар.

За столом Вернигора и Яков чистили оружие. При виде старших они встали.

Следом за Билей и Али в хату вошел Кравченко, вынул из газыря патрон и засунул туда кулечек с семенами.

– Собирайтесь, братья, рыбачить поедем, – сказал Биля. – Гляди, Николай, чтобы ты семена вместо пороха в штуцер не всыпал.

Один конец обширного песчаного пляжа терялся вдали, другой упирался в высокую скалу, поросшую можжевельником. У ее подножия горел костерок, сушились сети, рядом лежала, опершись носом на колышек, перевернутая лодка.

У огня сидели двое рыбаков в полотняных штанах и рубахах. Это были Чиж и Кравченко. На огне закипал котелок. Чиж помешивал в нем ложкой уху. Под перевернутой лодкой на холстине было разложено оружие, веревки, заплечные сумки.

С краю, рядом с Кравченко, стояла бутылка с какой-то светлой жидкостью. Он откупоривал штопором бутылку французского вина. Рядом с ним в образцовом порядке лежал набор походных инструментов в развернутом кожаном чехле. Здесь же для чего-то был и старый кремневый пистолет с разорванным дулом.

Кравченко откупорил бутылку и начал выливать ее содержимое в песок.

– Эх, Коля-Николай, виноградное, и коту под хвост! – горестно промолвил Чиж.

– Сам плачу, да делать нечего, – ответил Кравченко.

– Хоть бы в юшку влил для смака. – Чиж показал на котелок.

– В юшку, это все равно что в нас. А мы при боевом деле! Нам сейчас ни единого глоточка нельзя, – проговорил Кравченко, встал, промыл в море бутылку и развернул ее горлышком к солнцу, чтобы подсохла. – Вон Григорий Яковлевич с проверки постов возвращается.

Из-за скалы показался Биля с веслом на плече. Он был в рыбацких штанах, завернутых до колена.

Кравченко достал нож, разделил пробку вдоль, затем начал прорезать внутри обеих ее половинок узкие канавки, образующие единое отверстие.

Биля подошел к лодке и сбросил с плеча весло.

– Милости прошу к самому кулешу, – сказал Чиж.

Биля тяжело вздохнул и сел к огню.

– Ушицы хорошо бы похлебать! С утра голодую. Яков где? – спросил он.

– На горе. Он беспременно хочет этот пароход первым увидеть. Чисто как малая детина сделался, – ответил Кравченко.

– Да таков он и есть, – заметил Биля. – А куда подевался-то?

Кравченко дорезал канавку, достал бумажку, пропитанную чем-то, и стал аккуратно складывать ее, превращать в фитиль.

– А вон орел. Видишь, он на самом гребне устроился? – Казак ткнул пальцем в нужном направлении.

Там действительно виднелась сидящая птица.

Биля подошел к лодке, взял в сумке маленькую подзорную трубу, раздвинул ее, приложил к глазу и улыбнулся.

Яков расставил руки, накрылся буркой, лежал и внимательно наблюдал за морем.

– Хитро устроился, – заметил Биля, опуская подзорную трубу.

– Это его басурманин наш выучил. Как ему слазить оттуда надо будет, он взмахнет руками под буркой вот так. И правда получится так, словно орел слетел, – сказал Кравченко.

Яков вдруг действительно взмахнул руками и исчез со скалы.

– Сюда идет. Может, увидел чего? – проговорил есаул.

Кравченко поднялся на ноги, подошел к лодке, взял бутыль с белой жидкостью, посмотрел на море и сказал:

– Это вряд ли.

Он снова сел, достал из кармана кусок бумаги, свернул из него воронку и стал заливать в бутылку от вина светлую жидкость. Сильно запахло нефтью.

– Что это такое будет, дядя Коля? – спросил Чиж.

– Пригодится, дядя Федя.

Залив жидкость, Кравченко вставил в прорези фитиль, собрал пробку и ловко вогнал ее обратно в бутылку.

По скале уже спускался Яков.

Он спрыгнул на песок и крикнул:

– Али бежит, рукой машет! Увидел что-то.

Кравченко снова встал, взял из рук Якова бурку, сунул под лодку и сказал:

– Сейчас узнаем, что там такое случилось. Федя, давай я хлебца порежу да сядем вечерять.

Али еще издалека начал размахивать руками и кричать:

– Видел! Видел!

Он тоже обрядился в рыбацкую одежду, но со своими ноговицами расстаться не пожелал. Его лоб, плечи и спина были мокры от пота.

Черкес подбежал к костру, сел и поджал под себя ноги.

– Пароход видел! – сказал он, вытирая пот со лба.

– Далеко? – спросил Биля.

– Версты четыре, у входа в бухту. Якорь бросил.

– Да тот ли? Может, не наш, а какой-то другой?

– Тот. Крался, как волк.

– Название видел?

– Нет. Далеко. В трубу надо смотреть!

– Да тот это! – сказал Яков.

Али вдруг встал, молча разделся догола и бросился в море.

– В трубу смотреть. Может, он и погостил уже у них, – заметил Кравченко, неодобрительно наблюдая за тем, как Али саженками плыл от берега.

– Что ты там бухтишь опять, Николай Степанович? – спросил Биля.

– Да то и говорю! Не со своими ли он черкесами заодно, которые по нам ударить собираются вместе с турками?

– Сколько их англичане ни мутили на то, но они так и не собрались. Как думаешь, почему?

– Силенок маловато было. Теперь в одну орду соберутся, да еще вместе с англичанином и французом.

– Нет, не соберутся. Им ведь и турок, и англичанин – одинаковый чужанин.

– Григорий Яковлевич, казак ведь и во сне шашку щупает. Проверить бы его надо, – заметил Чиж. – А то, не ровен час, подведет он нас.

– Вот и проверим, – ответил ему Биля. – Яков, беги сей же час за Емельяном. Садитесь вечерять, станичники, а я пойду догляжу.

– Я с тобой! – заявил Яков и поднялся.

– Ты пока тут, у котла сил набирайся.

Сказав это, Биля встал и быстро пошел по берегу моря, туда, откуда прибежал Али, который теперь плыл размашистыми саженками.