Читать книгу Пути русской любви. Часть II – Серебряный век - Юрий Томин - Страница 4

В качестве примера музыкальности стихов Чайковский ссылался на творчество Афанасия Фета, которого он очень ценил. На одно из стихотворений Фета он еще в училище написал романс, посвятив его Сергею Кирееву. Спустя сорок лет другой семнадцатилетний влюбленный – будущий знаменитый поэт Александр Блок – в письме (1898) к даме сердца, говоря о своей «горячей, искренней любви», о «страшной буре», бушующей в душе, процитирует то же стихотворение Фета:

Гением первой страстной любви юного Блока была тридцатисемилетняя Ксения Садовская. Свидетели бурного курортного романа отмечают, что «была она малороссиянка, и ее красота, щегольские туалеты и смелое, завлекательное кокетство сильно действовали на юношеское воображение».

Но уже в ближайшее время Блоку стало не хватать этого легкого тихого стихотворно-музыкального вдохновения Фета для выражения душевных волнений и любовных переживаний. Увлекаясь любительским театром, Блок увлекся и своей сверстницей, театральной партнершей Любовью Менделеевой, дочерью знаменитого ученого-химика, дача которых была по соседству. В этот период своей жизни «в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями», когда рядом с еще не погасшим чувством первой любви возникали новые сердечные влечения, когда его «тревожили знаки», которые он видел в природе, он ощутил тягу к мистической поэзии. Весной 1901 года Блок открывает для себя поэта Вл. С. Соловьева2 и его философию жизни и любви к «подруге вечной», которая является на «зов души» как «сияние Божества».

Александр Александрович Блок (1880—1921)

Нашедший опору своим душевным смятениям и вооруженный глубинными мыслями о смысле любви, Блок выбирает свою Прекрасную Даму – после годового охлаждения отношений ездит к Менделеевым и в долгих разговорах делится своим новым тайным душевным миром с Любовью Дмитриевной, в котором, как чувствовала она, «все певуче, все недосказано, где эти прекрасные стихи так или иначе все же идут от меня». Теперь его смутные внутренние вибрации души стали все увереннее резонировать с музыкой мира, и ему стали близки и понятны таинства жизни, а образ «Величавой Вечной Жены» проступал в своем земном воплощении.

Его возлюбленная и конфидент в сокровенных мыслях о другой жизни, новых течениях в искусстве, уносящих посвященных в «первозданный хаос», «в трепет идей, в запевающие образы», также подошла к возобновлению отношений обновленной. Если раньше ее представляли «великолепные золотистые волосы», «нежный бело-розовый цвет лица, черные брови, детские голубые глаза и строгий, неприступный вид», то теперь в глазах мелькали огоньки чувственных желаний. В воспоминаниях о своем взрослении Любовь Менделеева писала:

Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. <…> Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, <…> я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. <…> Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. <…> я была нежной, холеной старинной девушкой. <…> Течение своих линий я находила впоследствии отчасти у Джорджоне, особенно гибкость длинных ног, короткую талию и маленькие, еле расцветающие груди.

Несложно вообразить себе глубокое разочарование жаждущей «неплатонической любви» молодой девушки, когда на третий день после предложения ее жених удалился в свою болезнь, о которой «не говорят девушкам», а спустя год – сразу после венчания (1903) – сообщил, что он хотел бы по идейным соображениям, чтобы сохранить высокий стиль отношений, избегать физической близости с ней. Афродита Пандемос хотела уберечь ее от жестокой судьбы и посылала ей за год до рокового согласия знаки, так что предчувствие той странной роли, в которую ее вовлекало влечение к Блоку, вылилось в решение порвать с ним. В подготовленном, но неотправленном письме она сообщала Блоку:

…почувствовала, что в моей душе что-то вдруг оборвалось, умерло; почувствовала, что Ваше отношение ко мне теперь только возмущает все мое существо. Я живой человек и хочу им быть, хотя бы со всеми недостатками; когда же на меня смотрят как на какую-то отвлеченность, хотя бы и идеальнейшую, мне это невыносимо, оскорбительно, чуждо…

Ничего из этих мыслей не было высказано, отношения уже во второй раз охладели, но не прервались. На самом деле в прямом объяснении не открылось бы ничего такого, о чем поэт уже не знал, ловя невольные приметы, – еще год назад он записал:

В это же время Афродита Урания сражалась с «нездешними вожделениями» за душу поэта, вступившего на стезю «рыцаря-монаха», и открывала ему свои заоблачные и подземные тайны:

В этом стихотворении из сборника «Стихи о Прекрасной Даме» (1902) с его жизнерадостным запевом есть также намеки на иные переживания, связанные с собственной тенью, крадущейся «у лунных стен», какими-то «безрадостными семенами», холодным ветром, голыми прутьями и все же торжествующей на распутьях улыбкой того, кто «открыл святые письмена».

Здесь довольно наглядно проявляется, на наш взгляд, одна из характерных черт символизма не столько как особенного направления искусства, передающего интуитивное понимание глубин природного и духовного мира посредством тайных знаков и символических образов, как собственного погружения художника в мир этих теней, условностей и загадок, принесения всей жизни на алтарь священных откровений и постановки жизненных экспериментов с целью проверки подлинной силы и истинности туманных, но неумолимо влекущих явлений божественно прекрасного.

Одним из таких испытаний «своей системы» для Блока было общение с проститутками – не просто с целью удовлетворения «грязной похоти», а для того, чтобы даже в этих женщинах – «плоских профессионалках» – разбудить страсть, добиться проявлений нежности и ощутить дыхание «вечной женственности». Словно герой Достоевского из своего душевного подполья Блок прибегает к «развратишку», но не с целью безрассудного столкновения темных и благородных качеств собственной души, а для того, чтобы «выпить страсть вампира» и утвердиться в своей связи с высшим светлым началом жизни.

В письме к своей невесте в восторге любви Блок удивительным образом упоминает и Достоевского, и Чехова, ощущая, что он стоит «на пороге всерадостного познания», что позади остается «эпоха чеховских отчаяний», сумрака, скептицизма, декадентства и… романтизма. В тот момент Блок был безгранично уверен в земном воплощении Прекрасной Дамы: «Чувствую, что все что будет еще когда-нибудь нужно, я найду в Тебе». Действительно, в периоды жизненных невзгод и часы отчаяния Блок всегда стремился к жене и находил у нее понимание.

Но призрак Прекрасной Дамы постепенно рассеялся, и спустя четыре года Блоку привиделись его черты в образе другой «незнакомки» – актрисы Натальи Волоховой, которая «сочетала в себе тонкую, торжественную красоту, интересный ум и благородство характера». Хотя дверь души была уже закрыта на засовы в ледяной пещере, «дивное обаяние» Волоховой – «высокий, тонкий стан, бледное лицо, тонкие черты, черные волосы и глаза именно крылатые, черные, широко открытые» – вожгло «золотистый уголь» в сердце поэта несмотря на то, что оно уловило и «снежный мрак ее очей». Однако и в этот раз Блока ждало разочарование – сердце Снежной Девы слушало его прекрасные стихи, но оставалось немым.

Любовь Дмитриевна Блок (Менделеева) (1881—1939)

Влюбленность Блока в Волохову, протянувшаяся через два театральных сезона, была погружена в атмосферу бесконечного веселья «в призрачном свете» молодой столичной «литературно-артистической богемы». Быть может, наблюдая глубокую увлеченность и сердечные терзания мужа, Любовь Дмитриевна решила уступить его Волоховой, предупредив, что с любовью нужно «принять поэта с его высокой миссией». Жертва была отклонена из-за несоответствия Блока идеальному образу того, кого бы могла полюбить «обычной женской любовью» актриса, славившаяся «яркой индивидуальностью». В конце 1908 года любовное наваждение пошло на убыль, Блок попытался уверить себя, что «стало все равно, какие лобзать уста, ласкать плеча», но так и не смог решить, какой же след оставила в его судьбе «развенчанная тень», и, забыв ее, он «стал серьезным». Год спустя Блок написал свой вариант стихов на тему ставшего знаменитым на века романса «Не уходи, побудь со мною…», сочиненного композитором от природы Николаем Зубовым, страстно и безответно влюбленным в певицу Анастасию Вяльцеву из бедной крестьянской семьи, которая стала популярнейшей певицей, богатой женщиной и образцом женского изящества. В отличие от банального «восторга любви» и «огневой ласки» поэт говорил своей воображаемой подруге об обволакивающем, как «седой туман», обмане, о «печали угрюмых мест» и предлагал, оградив ее «кольцом живым, кольцом из рук», вместе струиться как дым, навстречу свету зари «в алый круг».

В поисках ответа на вопрос об осуществимости земного воплощения Вечной Женственности Блок в 1911 году открывает для себя творчество шведского писателя Августа Стриндберга, где за любовными трагедиями и семейными неурядицами обнаруживаются глубинные причины вечной борьбы полов и освещается путь, по которому «пойдет культура при создании нового типа человека». Размышляя о новом человеке, Блок представляет себе иное, чем изготовленное до сих пор культурой, сочетание «мужественных и женственных начал» – их «гармоническое распределение». При этом в условиях «изменившейся жизни» эти начала не должны вырождаться – мужественному должно быть открытым, твердым, правдивым, а женственному – не превращаться в «бабье». Выбирая, как и Стриндберг, стезю мужественности, Блок говорит о предпочтении «остаться наедине со своей жестокой судьбой, когда в мире не встречается настоящей женщины, которую только и способна принять честная и строгая душа».

Отрывистые мысли Блока о новом типе человека в статье «Памяти Августа Стриндберга» (1912) были редким обращением поэта к углубленному осмыслению своего сверхчувственного опыта и мистических озарений. К этому времени он уже разочаровался в коллективных усилиях русской творческой интеллигенции, первоначально объединяемой «широким знакомством с французскими символистами», а затем собравшейся в религиозно-философском обществе развивать учение Вл. С. Соловьева, духовного вдохновителя Блока. Ему были ближе те, кто носил в себе внутренний хаос, проявляющийся всплесками «одиноких восторженных состояний; это и есть лучшее, что было, и что принесло настоящие плоды».

Между тем в российском «интеллигентном обществе» уже возникли бурные течения, которые, углубляя русло постижения духовной природы человека, разветвлялись и шли параллельными курсами. Близкий друг семьи Блоков, соперник поэта в любви, творчестве и мировоззрении Андрей Белый стал ярым приверженцем возглавляемого Рудольфом Штейнером антропософского движения, которое, по его представлению, и занималось «исследованием жизни человека в Софии». Блок же остался равнодушным к новой философии, которая ставила своей практической целью помочь «личности стать более нравственной, творческой и свободной индивидуальностью – способной к действиям, мотивированным исключительно любовью». Согласно Андрею Белому, Блок считал, что София как душа мира открывается не коллективному сознанию, а отдельным мистикам, их поэтическому сознанию, и это знание невозможно «облечь в метафизической спекуляции», а только «передавать в субъективно-интимных лирических излияниях». Прежде чем мы на этой развилке проследуем вместе с Андреем Белым за «системным» развитием темы Прекрасной Дамы в антропософии, бросим беглый взгляд на еще два этапа жизни поэта-символиста Александра Блока.

Весной 1914 года Блок увлекся актрисой Любовью Дельмас, бесподобно выступающей в роли Кармен. Однако в стихах, посвященных ослепительной Кармен, уже нет символических образов Прекрасной Дамы, а в воспоминаниях жены мы узнаем, что «только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви». Быть может, «солнечная жизнерадостность» малороссиянки Кармен-Дельмас на мгновение возродила в душе поэта первую любовь?

Завершив безнадежные поиски воплощения Вечной Женственности в представительницах прекрасного пола, поэт продолжал внимать знакам Новой Богини в широкой общественной массе – народной стихии, в которой улавливалось «медленное пробуждение великана… с какой-то усмешкой на устах». Он пророчески ощущал разрыв между народной массой и заигрывающей с ней интеллигенцией, поскольку не видел в этом хождении в народ искреннего сострадания и настоящей любви с одной стороны, но слышал гул «летящей прямо на нас… бешеной тройки» с другой.

После Февральской революции, а затем большевистского переворота поэт в 1919 году еще сохранял оптимизм:

Все это – временные личины, маски, мелькание бесконечных личин. Это мелькание знаменует собою изменение породы; весь человек пришел в движение, он проснулся от векового сна цивилизации. Дух, душа и тело захвачены вихревым движением: в вихре революций духовных, политических, социальных, имеющих космические соответствия, производится новый отбор, формируется новый человек: человек – животное гуманное, животное общественное, животное нравственное перестраивается в артиста, говоря языком Вагнера.

Однако уже спустя два года он видит, что жизнь изменилась, но не стала новой – «вошь победила весь свет», и на той жизни, «которую любили мы», – «грязь и следы человеческих копыт». Символично, что в дневниковых записях последнего года жизни Блок часто обращается к Пушкину, сверяя с ним свой жизненный путь, и разделяет изменение переживания чувства свободы великим поэтом от «простого гимна» любящего сердца к «никому отчета не давать».

В «Воспоминаниях о Блоке», написанных практически сразу после смерти Александра Блока в 1921 году, Андрей Белый продолжил свой восемнадцатилетний разговор с «глубиннейшим русским поэтом», который был «частью меня самого», и с которым он разделил «трудные переживанья мистерии человеческих отношений».