Читать книгу Второй день на царствии - Юрий Витальевич Яньшин - Страница 5

На вечернем построении, опять призывая подчиненных сохранять особую бдительность и спокойствие при несении службы, не смог удержаться и рассказал о том, что временно приютил у себя медведицу с медвежонком. А посему, от военнослужащих свободных от несения службы требуется особая бдительность при нахождении неподалеку от комендантского дома, а так же ответственное осознание того факта, что белые медведи занесены, как в российскую, так и в международную Красную Книгу, и следовательно охота на них строго воспрещена. После команды «Разойтись!», все обступили полковника, наперебой предлагая помощь в содержании неожиданной постоялицы.

После окончания построения, полковник подозвал к себе командиров рот и о чем-то еще минут десять говорил с ними наставительным тоном, однако стараясь не привлекать к разговору излишнего внимания со стороны. Когда, в конце концов, толпа военнослужащих полностью рассосалась естественным образом, полковник, зыркнув глазом туда-сюда и, убедившись, что никто за ним не наблюдает, скорой походкой направился в свой кабинет. Там, не раздеваясь, прошел к громадному несгораемому шкафу, и недолго повозившись с ключами, погрузился в его чрево, то и дело, высовываясь наружу и воровато оглядываясь. Наконец через непродолжительное время вылез из его недр, что-то старательно пряча под полой своей форменки. После всех этих таинственных действ, еще немного покряхтев, вышел из комендатуры и направился прямиком к находящемуся неподалеку довольно просторному коттеджу, в окнах которого уже горел свет (хоть день и полярный, а все ж таки нечто подобное сумеркам имело место быть). Было ясно, что хозяева пребывали дома. Оббив у крылечка мокрый снег, налипший на калоши, полковник постучал в двери. В поселке, в отличие от материка, не принято было устраивать допросы входящим, типа «Кто там?» и домофонов отродясь не бывало. Хозяева не заставили себя долго ждать. Почти сразу двери открыл сам Алексей Сергеевич Боголюбов. Нисколько не удивившись позднему, на часах уже было далеко за 7 вечера, гостю, он улыбаясь своей «фирменной», чуть застенчивой улыбкой доброго но рассеянного человека, пропустил того внутрь дома.

– Здорово бывали еще раз! – весело поздоровалось Его Величество с хозяином и хозяйкой, выглядывавшей из-за головы мужа, так как она была намного выше и крупнее его.

– И я приветствую вас, Михал Дмитрич! – бодро щурясь из-под очков с толстыми линзами, поздоровался Боголюбов с полковником.

– Ой, дядя Миша, да проходите же! Чего встали на пороге, как не родной?! – засуетилась Наталья Константиновна – супруга ученого, радостно улыбаясь и кидаясь помочь тому раздеться. Супруги Боголюбовы были женаты уже более тридцати лет и все это время никогда не расставались. И даже когда перед Алексеем встал вопрос о переезде на длительное время из Москвы сюда, в этот дикий и пустынный холодный край, Наталья, подобно женам «декабристов» не оставила его прозябать в одиночестве. Вместе с детьми она перебралась сюда, к мужу, пожертвовав карьерой кандидата искусствоведческих наук. Школы тогда еще не было. И поэтому супруги Боголюбовы сами взялись за школьную программу с детьми, которую с успехом и освоили, что подтвердили экзамены на аттестат, успешно сданные ими в Красино, где имелась средняя общеобразовательная школа полного цикла. А потом дети уехали поступать в московские вузы и супруги остались одни в просторном, но уже обделенном шумными детскими голосами, доме. Энергичная и деятельная натура Натальи Константиновны не давала ей спокойно наслаждаться жизнью домохозяйки, и желая найти свое место в обществе, она хлопотала об открытии в Белушьей филиала воркутинского музея Севера, экспозиция которого была бы посвящена истории создания ядерного полигона и поселка, связанного с этим полигоном. И надо отметить, что ее усилия не пропали даром. Медленно, но верно, местное министерство культуры при поддержке федерального, склонялось к реализации этой идеи.

Сняв пальто и калоши с валенками, а также бережно поставив в угол сверток, который принес с собой, Митрич прошел в просторную и светлую гостевую. Коттедж Боголюбова был гораздо просторнее комендантского домика, да и обставлен мебелью более приличествующей московским зажиточным квартирам, чем типовая и грубоватая мебель местных постоянных обывателей. Ну, да оно и неудивительно. В последнее время ученым, занимающимся в сфере обороны страны, власти всех уровней стали уделять куда больше внимания в плане создания им удобных бытовых условий, чем прежде. Митрич нисколько не комплексовал по этому поводу. Он и сам мог позволить себе иметь не менее просторный и хорошо обставленный дом. Просто он смолоду был привычен к спартанской обстановке, да и смысла перед кем-то выпендриваться на старости лет не видел никакого. Как уже говорилось ранее, он поддерживал дружеские отношения с обоими соруководителями проекта, но с Боголюбовым его связывали более теплые отношения, чем с Вострецовым. Объяснялось это просто. Несмотря на то, что по возрасту они с Вострецовым казалось бы больше подходили друг другу (он был всего на четыре года младше академика), тем не менее в присутствии Игоря Николаевича он не чувствовал себя таким свободным, так как слегка робел перед его маститостью и научным авторитетом. Боголюбова же, несмотря на приличную разницу в возрасте (почти 20 лет) считал за своего брата – трудягу, который не только может с кафедры читать заумные лекции, но и в случае чего сам сможет заменить протекающий на кухне кран. Это то и сближало больше всего полковника, привыкшего все и всегда делать своими руками и из подручных материалов и доктора технических наук, которому не понаслышке знакомо обращение с разводным ключом. Поэтому полковник был довольно частым гостем у четы Боголюбовых. Пока нежданный визитер, с удовольствием умащивался в просторное и мягкое кресло, предложенное хозяином, Наталья, живо метнувшись туда-сюда, накрывала на стол, первым делом выставляя бутылку «беленькой», на которую тот взирал, зажмурившись, будто кот на сметану. В углу, сияя плазмой качественного изображения, тихо транслировал какую-то оперную постановку телевизор. Наталья – женщина возрастом около пятидесяти, была почти во всем полной противоположностью мужа. В отличие от застенчивого, невысокого, круглого, как колобок с тихим голосом и плавными и неторопливыми движениями всех частей тела мужа, она была высокой, худощавой, громогласной и всегда улыбающейся с резкими и порывистыми телодвижениями женщиной. За это супруг частенько называл ее в кругу знакомых «моя ртуть». И, тем не менее, при всей ее порывистости, открытости и хлебосольстве, она отнюдь не была лишена чувства такта. Поэтому скоренько собрав на стол, она не стала напрашиваться в мужскую компанию, а еще раз улыбнувшись гостю, без лишних слов оставила мужчин, заявив, что если что понадобится, то она тут – в соседней комнате. Виттель, молча и с восхищением, подивился жене Боголюбова. Другая бы на ее месте, после утренних событий, всколыхнувших всю страну, завалила бы расспросами и причитаниями, а эта, словно жена партизана на допросе. Тут было чему позавидовать. Уйти-то ушла, однако дверь за собой не прикрыла, оставив небольшую щель. «Ай да, молодец» – подумал про себя еще раз полковник.

– Прошу, вас, Михал Дмитрич, как говорится, чем Бог послал, откушать за наш сегодняшний общий успех, – с улыбкой пригласил Алексей Сергеевич полковника. Два раза Митрича звать не надо, тем более на столе в запотевшей с холода бутылке плескалась манящая жидкость, поэтому он быстренько переместился с кресла на стул – напротив гостеприимного хозяина. Однако же и тянуть с основной темой предстоящего серьезного разговора не стал.

– Слыхал, – мотнул он головой в сторону телевизора, – что у нас теперь за новые власти?

– Да. Еще днем в сборочном цеху, – кивнул тот в ответ.

– И что думаешь, по этому поводу, Сергеич? – спросил он у Боголюбова, откупоривая и разливая по рюмкам самарский «Родник».

– С точки зрения человека, связанного с ВПК, могу только приветствовать новый провозглашенный курс, – не стал увиливать ученый.

– Omnis gens dignus est eius rectores[8] – так надо понимать? – спросил Митрич, любивший иногда щегольнуть в обществе скудными познаниями в латыни.

– Absolute ius,[9] – согласился с ним Боголюбов.

– Значит, ты тоже понял, что курс поменялся на противоположный?! – удивился полковник.

– Ну, это трудно было не понять думающему человеку, – улыбнулся своей фирменной улыбкой Боголюбов и снял очки, намереваясь начать опять их протирать.

– А я спервоначалу-то и не понял, как следует. Думал, что «тех же щей, да пожиже влей», – признался Митрич. – Да спасибо умным людям. Растолковали. Ну, ин ладно. Давай тогда за упокой христианских и не только христианских душ – по маленькой и не чокаясь.

Выпили. Митрич привычно крякнул и, подцепив вилкой соленый огурец, с хрустом откусил от него едва не половину.

– Ты, Сергеич, сейчас сказал, что с точки зрения человека, связанного с ВПК приветствуешь новый курс.

– Да.

– А если с точки зрения не связанного с ним обывателя? – взялся допытываться полковник.

– С точки зрения простого обывателя, – как вы сказали Михал Дмитрич (несмотря на близость и доверительность отношений, Боголюбов никогда не переходил на «ты» в разговорах с Виттелем), – я предвижу очень большие сложности с возвратом нашего паровоза на старую колею.

– Ты имеешь в виду экономические сложности, о которых предупреждал в свое время Ленин в своем небезызвестном очерке «Карл Маркс»?

– Не только, – вздохнул Боголюбов, разливая по второй, и тут же добавил, – вернее даже не столько экономические трудности, сколько социально-психологические. С момента рассада социалистического уклада хозяйствования прошло почти тридцать пять лет. А это – почти два поколения людей, которым идеи провозглашенные сто лет назад – абсолютно чужды и непонятны.

– Э-э, нет, Сергеич! Тут я с тобой вынужден не согласиться, хоть и уважаю тебя, как ученого человека. Идеи социальной справедливости вкупе с жаждой «социального лифта» отнюдь не являются отличительной особенностью уходящих со сцены поколений. Они будут присутствовать всегда. И переход будет не столь болезненным, как ты мне сейчас напророчествовал.

– Это почему же? – удивился ученый.

– Да потому… Ты вот думаешь, почему с таким трудом шел переход сознания людей от капиталистической оценки мира к социалистической в двадцатых годах прошлого века? – задал он вопрос Боголюбову и сам же на него ответил. – А все потому, что не было опыта. Никто не знал, включая и самих большевиков, чем это обернется и чем это пахнет. Шли на ощупь. От того и перегибы были как наверху, так и на местах. И сравнивать было не с чем. Социализм – новое и неизвестное направление. Капитализм же, хоть и дурно пах, но все же был укоренившимся укладом в сознании масс. Нынче все по-иному. Под носом современной молодежи, находится в лице их родителей, живой пример того, что можно жить не по волчьим законам рынка. А родительская пропаганда, несмотря ни на что, гораздо действеннее той, что льется из зомбоящика. Морально-этическая закалка нашего, да и вашего поколения настолько была велика, что ее хватило на передачу детям и внукам. Рассказы своих родителей об обыденных, с их точки зрения, вещах их прошлой повседневной жизни, воспринимаются поколением next, как прекрасная история и в то же время сказка. Реальная сказка – парадокс!

– Ладно, сдаюсь! – шутливо поднял руки вверх Боголюбов, не любивший философские споры. – Уели, вы меня, Михал Дмитрич! Как есть, уели! Однако я не могу понять, что кроется за вашими речами? – хитро улыбаясь из-под очков, поинтересовался он.

– Раз налито, то давай сначала тяпнем. Речи после продолжим, – предложило Его Величество, поднимая вверх рюмку.

– За что пьем?

– За то, чтобы все получилось!

– Согласен!

Они, чокнувшись, залпом выпили, покряхтывая и шумно выдыхая.

– Вы, салатик, салатик отведайте, Михал Дмитрич! Это фирменный салат моей жены! Пальчики оближете! – зачастил Боголюбов.

– Да. Так вот, – продолжил прерванную мысль Митрич, – с этой стороны, то бишь изнутри, я не наблюдаю какой-либо опасности, за исключением злого шипенья по углам от олигархов. Да и от них я ничего страшного не ожидаю, по большому счету. Те из них, кто будет поумнее, сумеют понять и приспособиться к новой обстановке, тем более, как я понял, в этом плане, новые власти не собираются рубить с плеча.

– А откуда тогда, по-вашему, грозит опасность?

– Как и во все века – извне, – констатировал Виттель, налегая на «фирменное» блюдо Натальи Константиновны.

– Вы всерьез опасаетесь интервенции, как в восемнадцатом?! – не понял Алексей Сергеевич.

– Интервенция – слишком сильно сказано, – поморщился комендант. – Скорее всего, лишь локальная операция, возможно даже м-м-м под чужим флагом. Утренний теракт – наглядное тому подтверждение.

– Я смею полагать, что новые власти учтут печальный опыт и предпримут все необходимые контрмеры по обеспечению собственной безопасности.

– Безусловно, – согласился полковник. – Но многим людям со светлыми от лысин головами кажется, и я с ними вполне солидарен в этом, что следующий удар может быть нанесен совсем в другом месте, – с загадочным придыханьем сообщил Виттель Боголюбову, заглядывая ему прямо в зрачки.

– И где же он намечается, по-вашему, если не секрет?! – с интересом уставился Боголюбов сияющими линзами своих очков в немигающий взгляд Виттеля.

– А вы как думаете, любезный Алексей Сергеевич?! – продолжил тот сверлить совершенно трезвыми глазами ученого.

– Да не может быть! – сразу поняв, куда клонит полковник, воскликнул Боголюбов.

– Я тоже сперва так думал. Но умные люди, нечета мне сирому и убогому, – начал не к месту прибедняться комендант, – в достаточной мере аргументировали свою позицию. И у меня не нашлось слов, чтобы им возразить. Ну, да вы сами слышали, что говорил в операторской наш академик по этому поводу. Просто, видимо, не восприняли всерьез его слова.

– Но…

– Никаких «но», дражайший Алексей Сергеевич. По всем признакам выходит так, что именно ваша персона будет в центре предполагаемых дальнейших событий, – уже без всяких околичностей бухнул полковник правду-матку.

– И что мне прикажете делать? – спросил Боголюбов, трезвея прямо на глазах.

– Тебе, Сергеич, – опять перешел на «ты» комендант, – почти ничего, за исключением проявления осторожности, заключающейся в нежелательности нахождения одному в малолюдных и незнакомых местах. Остальное – не твоя забота. Я сейчас переговорил с командирами рот. Твой дом и тебя персонально с завтрашнего утра возьмут под особую охрану мои молодцы. А для окончательного спокойствия моей души я тут кое-что принес с собой.

Митрич встал, и, пройдя в прихожую, вынес оттуда длинный и на вид тяжеловатый сверток. Бережно водрузив на стол, отодвинув посторонь закуски, развернув брезент и промасленную бумагу, Митрич явил белому свету автомат. Правда, автомат какого-то странного вида, каких Боголюбову еще не приходилось встречать. С магазинным рожком, отнесенным чуть ли не к самому прикладу по схеме булл-пап, с толстым и коротким стволом, он смотрелся в этих стенах как пришелец из фантастических боевиков.

– Вот, – с какой-то затаенной любовью и гордостью сообщил полковник, – представляю вниманию широкой публике – ШАК-12, он же штурмовой 12,7-мм автомат Калашникова. Имеет сменный ствол, рожок на 20 патронов и планку Пикатини. Гордость отечественного ВПК.

– Откуда сие чудо чудное? – спросил Боголюбов, поправляя съехавшие на запотевший нос очки.

– Дык, о прошлом годе, приезжали тут вояки, все испытывали арктическое снаряжение, технику и новые образцы. Две недели, почитай бегали по скалам, да среди торосов. Вот я и выпросил у них парочку таких для дальнейшей проверки в экстремальных условиях. Покривились, конечно, но дали с условием, что я оформлю по итогам годичной эксплуатации свое экспертное заключение.

– Да-а, – протянул Боголюбов, любящий технику в любой ее ипостаси, – знатная должно быть вещица.

– А то! – согласился с ним полковник, прицокивая языком – Не перевелись еще на Руси «левши». Держи, Сергеич! Управиться сможешь?!

– Да я даже и не знаю, – растерялся Боголюбов. – Я ведь и простой 74-й «калаш» последний раз держал в руках лет десять назад – на сборах.

– Ну и ничего страшного. Принципиальных отличий от базового АК-74М нет. Просто улучшены все прежние характеристики за счет более качественного исполнения, да дополнительного «обвеса» в виде все той же планки Пикатини и тактического фонарика. Даже проблема большого калибра, который по идее должен своей отдачей валить с ног и задирать ствол кверху сводя на нет кучность попадания, решена в нем достаточно оригинально, – со знанием дела говорил комендант, прямо на весу разбирая автомат на части и складывая их прямо на скатерть стола, – хоть и не без откровенного заимствования идеи у АЕК-971.[10]

– Судя по калибру и мощному дульному тормозу, убойная сила должна быть весьма велика, – предположил Алексей Сергеевич, не отрываясь от ловко манипулирующего частями автомата полковника.

– Верно, говоришь, Сергеич! Бронебойный 12,7×55 патрон с закаленным сердечником с расстояния 50 метров запросто крошит кирпичную кладку. Сам пробовал. Результат ошеломительный. Магазин уже снаряжен. Я еще с собой в пачке принес штук тридцать патронов, да еще несколько – россыпью. Там в прихожей в узелочке оставил. Бери и владей, – сказал полковник, протягивая Боголюбову уже собранный автомат.

– А вы, Михал Дмитрич, точно уверены, что дела обстоят настолько серьезно, что мне придется его использовать по назначению? – спросил он, однако принимая подарок в руки.

– Сейчас ни в чем нельзя быть уверенным, но как говорит пословица «береженого Бог оберегает, а небереженого – «томагавк» настигает». Но и это еще не все…

– А что еще? – недоуменно спросил Боголюбов, прижимая автомат к груди и не зная, куда его положить.

– Да ты положи его, куды ни то, – видя трудноту ученого, подсказал комендант, – а сам садись. Думу будем думать.

– Да-да, – засуетился с автоматом Боголюбов, предчувствуя, что основной разговор начнется только сейчас.

– Прибери его куда-нибудь в шкаф, а лучше в сейф – под замок. А я пока остальное разолью, что осталось.

Пока хозяин дома относил в кабинет и запирал в сейф подарок коменданта, тот крякнув с сожалением от того, что бутылка рано показала свое дно, разлил остатнее по рюмкам. Когда Боголюбов вернулся, Виттель уже держал свою рюмку для заключительного на сегодня тоста:

– Остатнюю поднять хочу за женок наших, что десятилетиями делят с нами все трудности и невзгоды нашей житухи. Иной раз думаю, а есть ли в мире, что-либо сильнее духом и крепостью наших жен? И прихожу к однозначному выводу: нет. О них и пойдет разговор далее. А сейчас – выпьем.

Чокнулись. Выпили. Уже не шибко разбираясь в салатах и прочем, полковник наспех собрал вилкой с нескольких тарелок сразу, засунул в рот. К разварной картошке, что уже давно исходила паром в чугунке, поставленном на стол, даже не притронулись оба, налегая на холодные закуски. Наконец, прожевав, он продолжил:

– Давеча в обед, разговаривал я с Ивановым, – без лишних предисловий начал он. – Иванов прямым текстом заявил мне, что супостаты на этом не остановятся. И раз уж ты с большой вероятностью можешь оказаться в эпицентре предстоящих в ближайшем будущем событий, то и вместе с тобой в нем могут оказаться и те, кто находится непосредственно рядом.

– Вы полагаете, – с испугом начал этот, в общем-то, далеко не робкого десятка человек, но Виттель его тут же перебил.

– Я могу полагать, все что угодно, volens-nolens, другое дело, чем могут располагать они, и чем будут руководствоваться, – жестковато ответил он. – Исходя из того, что они демонстрировали до сих пор, та же самая «Дельта» или «Морские Котики» с «черной водой»,[11] ничего нельзя исключать, даже самого наихудшего. Эти нелюди не станут разбираться кто комбатант,[12] а кто нет – покрошат в сечку всех, кто им попадется.

– Но что вы предлагаете, Михал Дмитрич? – все еще не понимая, куда тот клонит, спросил Боголюбов.

– Наталья! – крикнул Виттель в чуть приоткрытую дверь соседней комнаты. – Ты там подслушиваешь?!

– А как же?! Конечно, Михаил Дмитриевич! – донеслось оттуда.

– Тады, подь сюды! Об тебе разговор вести будем, – улыбаясь каким-то своим мыслям, зычным голосом командира позвал он.

Наталья Константиновна не замедлила со своим появлением пред залитыми спиртным очами мужа и гостя. Тот же продолжал, как ни в чем, ни бывало:

– Я-то понятное дело – присягу давал, ты вон тоже Сергеич, весь, как есть, опутан тоже всякими расписками о «неразглашении» и «соблюдении». Оба мы знаем, чем занимаемся, и чем это нам грозит в случае чего. Но почему и за что должны страдать наши близкие, которым и так несладко живется рядом с нами?!

– А куда деваться-то, Михаил Дмитриевич!? Доля наша женская такова. Тут уж ничего не попишешь. Куда нитка, туда и иголка за ней, – спокойно восприняла полученную информацию супруга Боголюбова.

– Куда деваться, куда деваться! – прокаркал полковник, явно передразнивая ее. – А я скажу, куда деваться! Генерал Иванов конфиденциально сообщил мне, что в салоне самолета, на котором он завтра отбывает в Москву, есть свободные места, и он согласен принять на борт некоторое число гражданских пассажиров.

– А что, Наташ, Михал Дмитрич, пожалуй, правду говорит. Может тебе стоит прислушаться к его совету? – слегка щурясь после выпитого, попробовал уговорить Боголюбов свою благоверную.

– Да что ты такое говоришь, Лешенька?! – замахала на него руками Наталья. – Тридцать с лишним лет прожили бок о бок. Я и в прежние-то времена даже помыслить не могла о том, чтобы оставить тебя одного дольше, чем на сутки двое, а теперь-то, при нынешних обстоятельствах и подавно не оставлю.

Боголюбову было бесконечно приятно слышать такое от жены, но он все же сделал последнюю попытку отвести от любимой женщины грядущую опасность совместного проживания:

– Мы с Игорем Николаевичем еще днем уговорились, что через два месяца, как только закончим монтировать мобильный образец установки, я вместе с ним присоединюсь к нему. Так что долго в разлуке мы не пребудем с тобой.

– Ну вот, – подхватила мяч на лету Наталья Константиновна, – вместе и отбудем. И кончим на этом. Никаких разговоров на данную тему я вести больше не буду. Где ты, Кай, там и я – твоя Кая.[13] Что написано на роду, то пускай и будет. Вон, дали тебе автомат, им и защитишь меня в случае надобности.

Виттель и Боголюбов слишком хорошо знали эту упорную и принципиальную женщину, чтобы продолжать велеречивые уговоры. Посидев, ради светского приличия еще минут пятнадцать, Его Величество, обув валенки с калошами, побрело до дому, где его ожидал, он чувствовал это своей дубленой шкурой, еще один подобный разговор.