Читать книгу Второй день на царствии - Юрий Витальевич Яньшин - Страница 6

Уже подходя к дому, заметил толпу людей – военных и штатских. Сразу екнуло сердце, и он поспешил присоединиться к ней, чтобы узнать о случившемся. К счастью ничего страшного не произошло. Просто в маленьком поселке слухи распространяются с околосветовой скоростью. И сведения, сообщенные им на построении, моментально облетели весь населенный пункт, включая еще пару соседних галактик. Всем было одновременно любопытно и в то же время немного боязно от нежданного соседства. Встречи с белыми медведями не были редкостью в этом заполярном краю. Более того, бывали случаи, когда хищные хозяева этих мест забредали в поселок в поисках халявного пропитания. Но все эти случаи носили спорадический характер, являя собой отпечаток чего-то чрезвычайного. А тут, на, тебе. Мало того, что хищник забрел в поселок, так оказалось еще, что к этому причастен сам комендант. Поэтому люди хоть и толпились, возле комендантского дома, однако к сараю изнутри которого то и дело доносилось басовитое порыкивание растревоженной людским вниманием постоялицы, близко подходить не решались. Растолкав плечом зевак, Митрич кинув мимолетный взгляд на свой дом, где в окнах горел свет (Фроловна, значить, была уже дома), протиснулся вперед – ближе к сараю. Заглянув внутрь и убедившись, что там тоже все в порядке, за исключением нервно вздрагивающей и прижимающей к себе передней лапой малыша медведицы, Митрич повернулся к толпящейся массе людей.

– Ну и чего вы тут устроили столпотворение, будто цирк лилипутов к вам пожаловал на гастроли – проездом из Фриско в Сызрань?[14] – ворчливым голосом обратился он к собравшимся. – Или живого медведя никогда не видели?

Из толпы раздался смех и задорные выкрики, предлагавших свою помощь в организации первого и единственного в этих широтах зоопарка. Было видно, что настроение людей, упавшее было после утренних событий, заметно поднялось после выступления по телевидению главы новоиспеченной хунты. Не обращая внимания на выкрики и подначивания острых на язык новоземельцев, полковник продолжил, хоть и громко, но без надрыва, а так, чтобы слышали без напряга из задних рядов, да не пугалась еще больше новая жиличка:

– Я, конечно, понимаю всю меру ответственности, взятую на себя в силу некоторых обстоятельств. Случай, разумеется, выходящий за рамки общепринятого. Оно так. Да и то сказать, – продолжал рассуждать вслух пьяненькое Величество, – сами понимать должны, что не мог я оставить в таком плачевном положении, хоть и о четырех лапах, а все ж таки женщину с дитем малым. Раненая, голодная, потерявшая не только силу, но и веру в светлое будущее. Совсем как наша страна – затравленная со всех сторон и от того обозленная на весь белый свет.

Толпа еще больше притихла. Виттель не поднимая головы, сосредоточив взгляд на своих калошах, будто никого не замечая, прохаживался вдоль сгрудившихся посельчан. Кое-где послышалось хлюпанье сердобольных женских носов. Но его слушали внимательно и не перебивали. Виттель пользовался неподдельным авторитетом у посельчан и военнослужащих. А он продолжал говорить, ни к кому явно не обращаясь, погруженный в свои думы:

– По закону, оно вроде и не положено. Как-никак, а все ж дикий зверь, да еще хищник к тому. И я, как воинский начальник, всю жизнь придерживавшийся Устава и дисциплины, как никто другой обязан это понимать и принимать. Но с другой-то стороны, как прикажете быть? Бросить? Пройти мимо, не обращая внимания? Как же! Человек – царь природы! Ему ли обращать свое высочайшее внимание на проблемы братьев наших меньших?! А вот, пройди раз мимо чьей-то беды, а затем вдругорядь и сам не заметишь, как сердце начинает покрываться шерстью. Сегодня ты прошел мимо сироты, отведя глаза, чтобы, значит душу свою не терзать, а завтра, глядь и уже не сироту, а мать родную, старую и немощную в дом престарелых налаживаешь, не забыв прибрать к рукам ее скудные метры жилплощади. А ведь она тебя ро́стила, лелеяла, ночами не спала и последний кус хлеба тебе отдавала, сама порой не доедая.

Мужчины, слушая откровения своего коменданта, который вообще-то говоря, был скуповат на такие излияния, молчали, стискивали челюсти, играя желваками на скулах. Каждому было что вспомнить. Сразу припоминались случаи из жизни, за которые было стыдно даже перед собственной памятью. Женщины же, как существа более ранимые уже нисколько не стеснялись своих слез стоящих в глазах и то и дело сморкались в концы своих платков. Хитрющий, как еврейский банкир, Митрич шестым своим чувством понимал, что толпа собравшихся уже достаточно подготовлена для того чтобы впасть в массовую истерику, поэтому продолжал накручивать:

– Все это было вчера, сегодня и будет завтра. А что будет послезавтра? Не знаете? А я вам скажу. Как там, в письме протопопа Аввакума к Симеону? «И сказал Господь наш чадам своим – Како вы со мной, тако и я с вами». Вот так и я вам скажу. Завтра некоторые из вас сдадут престарелых родителей в богодельню, а послезавтра ваши дети уже сдадут вас самих. А медведица, что ж? Она и так едва не при последнем издыхании, как та мать, уже махнула на себя рукой, лишь бы уберечь свое чадо родимое. Уже ни на что, не надеясь для себя, пришла к вам. И вам судить: жить ей и ее чаду на этом свете или нет. А вы как римские патриции вольны поднять большой палец кверху, либо опустить его.

Толпа зашевелилась, засопела. Из нее послышались нестройные выкрики самых нетерпеливых:

– Митрич, итить твою в кочерыжку!

– Не наматывай душу на кулак!

– Бабы вон, обрыдались уже, нервотреп ты этакий!

– И так от твоих слов тошнехонько! Ты лучше говори, что делать?! Чем подсобить?!

– Чем подсобить говорите? – делая вид, что призадумался, проговорил полковник, почесывая переносицу, хотя сам, втайне, уже вовсю ликовал.

– Да! Да! Будку ей, какую ни то сладить!

– Аль съестным, каким снабдить требуется?! – загомонили со всех сторон разом, как полярные гагары.

– Ну, ин, ладно-кось! – крякнуло Его непомазанное Величество и, огладив вздыбившуюся бороду, перешло к сугубой конкретике. – Будку не надо. У меня сарай почти пустой стоит – как-нибудь перекантуются. От вас же, дорогие сограждане, прежде всего, требуется ответственное понимание текущего момента. А для сего попрошу вас, во-первых, соблюдать технику личной безопасности. А именно – не толпиться и не подходить близко к сараю, потому как обилие посторонних запахов исходящих от вас пугают дикого зверя, а она мало того, что дикая и голодная, да к тому же еще и нервная до крайности, как собственно говоря, и каждая мать. Поэтому не давайте ей повода проявлять свою нервозность. К тому же не надо давать ей привыкнуть к людям, а то потом греха не оберешься. Ее дом – тундра. Оттуда она пришла, туда же она и вернуться должна.

Люди это и сами понимали без наставительных речей полковника, поэтому не возражали, а кивали, соглашаясь. Однако, говоря все это, Виттель в душе ясно осознавал, что врет, причем безбожно, ибо прекрасно знал, что прикормленный единожды белый медведь уже никогда не уйдет от человека по доброй воле. Привыкнув к дармовой пище, медведица уже никогда не сможет выйти на настоящую охоту. И это сулило поселку массу всяческих проблем в будущем. И тут возможны были только два выхода: договариваться через некоторое время с каким либо зоопарком, либо ждать трагического ЧП с печальным исходом для кого-то из местных жителей, которое положит конец и ее существованию. Но об этом сейчас не хотелось даже и думать. Ему, на данный момент, хотелось просто сохранить ей и ее ребенку жизнь, а там… как Бог укажет.

– Во-вторых, – загнул он второй палец, – постарайтесь все это как можно доходчивее объяснить детям и… собакам. Не подпускайте к зверю близко ни тех, ни особенно этих, потому как зрение у медведей не слишком хорошее, зато нюх отменный. А для них, что собака, что песец – все одинаково, любимое лакомство. Да. Так вот. Что же касается до благотворительных взносов в виде продуктов питания, то они не возбраняются. Это завсегда – пожалуйста. Рыбки там, тушенки, а паче того – сгущенного молока. Уж больно медведи до него охочи. Единственная просьба с моей стороны – не делать это стихийно и самостоятельно. Желательно чтобы вы прежде договорились между собой о том кто, когда и чего сможет внести в фонд охраны животного мира. Ну и что, вполне, само собой, разумеется, делать взносы настоятельно рекомендуется исключительно через меня. Сегодня я их уже покормил. А завтра, после вечернего развода, прошу ко мне, мы не гордые, от подношений сознательных граждан никогда не отказываемся. А сегодня попрошу вас разойтись и не создавать ненужного ажиотажа вокруг банального спасения несчастной животины.

После этих произнесенных слов, наиболее сознательные элементы из числа военных и гражданских, потянулись восвояси, на ходу договариваясь о том, чем и когда смогут пополнить рацион нежданной гостьи. Вслед за ними, немного погодя, двинулась и женская часть, горестно вздыхая и сочувствуя кормящей матери, попавшей в трудные условия. Проводив взглядом последних из доброхотов, Митрич еще раз проверил, как себя чувствует Мария Потаповна и, убедившись, что она уже начала успокаиваться, стал подниматься на свое невысокое крылечко. Стучать не стал. Пошарив по карманам, достал ключ на брелке в виде патрона и отпер дверь. В прихожей, предполагая, что жена сегодня будет не в духе от его выходки, стараясь не производить лишнего шума, разулся и разделся. Пытаясь придать своему виду немного благообразия, перед зеркалом прилизал на обе стороны редкие и клочковатые свои седины и вошел бочком на кухню, где за столом восседала хмурая Серафима Фроловна.

– А, Фимушка?! – делая удивленное лицо, козлом проблеял он. – Пришла уже?! Ну, вот и славненько! Как роды прошли? Ксения-то благополучно ли от бремени разрешилась?

– Благополучно, – буркнула супруга, не желая вдаваться в подробности, и привычно повела носом в сторону благоверного. Учуяв знакомый запах, привычно скривила недовольную гримасу. Его Величество опасалось, что верноподданная Фимушка (как ласково называл он ее в минуты хорошего настроения) прямо с порога начнет орать на своего монарха, по привычке уперев руки в крутые бока, но вот же странное дело, ничего такого не происходило.

– Садись есть, – хмуро предложила она, вставая с табуретки и направляясь к электроплите, на которой стояла кастрюля с борщем.

– Это хорошая идея! – обрадовано воскликнул он, хотя на его душе кошки уже не то что скреблись, а вовсю царапались. «Это что же это, значить, намечается? – недоумевал он про себя. – Если она с порога не кинулась, то, стало быть, злости еще не накопила в достаточном количестве, что ли? Охти ж, мне, несчастному». Он уже стал прилаживаться к столу, но жена, не оборачиваясь от плиты, повелительным тоном оборвала его намерения:

– Кво вазис, инфекция (что в переводе с божественной латыни должно было означать: куда прешь, зараза)? Иди руки хоть сначала вымой! Учишь, тебя учишь всю жизнь, а все без толку. Телевизор вон, с утра до ночи талдычит, чтобы мыли руки после улицы, да маски носили. Где твоя маска?

– Да иду я, иду, не шуми, – не стал артачиться он, направляясь к рукомойнику. – А на счет маски, ты мать зря говоришь. В наших широтах никакой вирус-шмирус не приживается.

Поплескавшись больше для порядку, чем для мнимой гигиены, он опять уселся за стол, где его уже поджидала большая тарелка до краев наполненная исходящим ароматом свеклы и сметаны борщем. Жмурясь от вкусного запаха, Митрич придвинул к себе еще одну тарелку, на которой лежали крупно порезанные, как он всегда любил, ломти ржаного хлеба, который супруга всегда пекла сама, игнорируя хлебобулочные изделия местной мини-пекарни. Круто посолив, выбранную горбушку (хоть зубов и порядком недоставало, но он с детства любил горбушки и ничего не мог с этим поделать), поднес, уже было, ее ко рту, но спохватился:

– А ты что же, мать, сама-то не ешь? Чай оголодала весь день в больнице-то?

– Да я в амбулаторской столовой перехватила на скорую руку между ее схватками, – отмахнулась Фроловна, польщенная, тем не менее, мужниной заботой.

– Ну и как там оно? Как Ксюха мальцом-то разродилась?

– Да все, слава Богу. Роды, правда, тяжелые были. Никак не хотел головкой вперед идти. Они обычно к этому моменту уже сами принимают нужное положение, а энтот, то ли запутался, то ли просто заупрямился.

– Ну-ну, – сделал заинтересованное лицо полковник, на мгновенье даже переставший хлебать наваристый борщ.

– Пришлось соваться туда, да за левую пяточку его проворачивать, – улыбнулась супруга, вспоминая дневные перипетии.

– Ишь, ты, за левую! Да как там определишь-то, какая у него левая пятка, а какая правая? – покачал он головой, усмехаясь в бороду, с застрявшими в ней хлебными крошками.

– Так на то меня и позвали, что я специалист, а потому и должна разбираться в таких тонкостях, – не без гордости парировала она сомнения мужа.

– Да, кто сомневался то?! – вскинулся Митрич.

– Ты мне, старый, зубы-то не заговаривай. Я ведь все твои увертки за полвека вдоль и поперек изучила, – невесело покачала она головой. – Ты лучше скажи, что там у вас в верхах говорят про сегодняшнее? Наверняка ведь по вашим каналам что-то уже известно. А то, я как услыхала про это дело, утром еще, так у меня будто оборвалось все внутри.

«Слава Богу, кажется, пронесло над головой» – с облегчением подумал комендант, бодро работая ложкой в тарелке. Однако, принял серьезный вид, решив разом убить двух зайцев – отвести угрозу скандала из-за медведицы и уговорить жену хотя бы на временную эвакуацию.

– Ну, – начал он нарочито хмуря брови, – телевизор то наверное и сама смотрела, значит видела, что там и как.

– Да уж насмотрелась по всем каналам. Весь день показывают, – закивала Фроловна, соглашаясь. – А все ж таки может среди вас-то военных известно больше чем нам, раз генерала поставили начальником?

– С чего это ты взяла? У меня прямого телефона с Генштабом нет.

Но жена не обращая внимания на его реплику, продолжала изливать в пространство свои страхи:

– Нам от – людям простым чего ожидать от новых властей? Я ведь не за себя волнуюсь, мне уж семь десятков, я за детей да за внуков с правнуками переживаю. С бабами давеча в амбулатории разговаривала, так все бают, кто во что горазд. Одни говорят, что-де раз военные пришли к власти, то значит, порядок навести должны. Другие иное думают. Вроде того, что раз военные при власти, то и сама война недалече. Вот я вся в сомнениях и сижу тут одна, пока ты со своими медведями дружбу водишь, дурень старый.

– Насчет того, что война недалече, так она и так ходит вокруг нас, да около. Что оттуда, что отсюда, все равно все ракеты через нас полетят. География у нас такая, – проворчал он, раздумывая попросить еще добавки или воздержаться, перейдя к чаю, что остывал в огромной фарфоровой кружке, присланной в подарок внучкой на его семидесятилетие.

– Так делать-то нам что?! – требовательно воззрилась она на своего старика. – Зачем мне бежать? За сахаром или за мукой?

– За умом, дурында! – встопорщился он нежданно. – Ты еще те пятнадцать килограмм гречки не слопала, что по весне хапанула! Ни што, мыши помогут!

Серафима Фроловна уже совсем было ринулась в контратаку на Его плешивое Величество, но неожиданно для себя самой сдулась прямо на взлете. Хитрым своим бабьим умом смекнув, что в смутные и от того опасные времена негоже ссориться с человеком в родне у которого стоит, почитай, все НАТО, да и привыкла она за уже пять десятков лет к его храпу на соседней подушке. Обиженное выражение на лице, однако, все же изобразила, присовокупив к нему, как мелкое подрагивание губ, так и трепет ноздрей, что говорило о ее готовности разрыдаться от несправедливых попреков в любую минуту. Это всегда было ее оружием и козырным аргументом в любых семейных спорах. И оно зачастую срабатывало, чем Фроловна пользовалась беззастенчиво уже на протяжении более полувека. Митрич, который, несмотря ни на что, сохранил в себе сентиментальность германских бюргеров, был внутренне человеком мягким и добрым, а потому не любил семейных скандалов, ни в каком виде, считая их чем-то чужеродным в семейной жизни. И видя, в каком пограничном состоянии, находится, все еще любимая им женщина, решил сбавить обороты, считая, что с последней фразой, слегка дал лишку. Как привести дражайшую супругу в благодушное расположение, не затратив слишком много усилий, он тоже за полвека совместной жизни вполне научился и на этот раз не задержался с применением верного рецепта:

– А хорош, однако, борщ, ты мать сварганила! Ничего не скажешь – молодец! Мастерица! Так бы вместе с тарелкой и съел!

– Да зачем же с тарелкой?! – зарделась польщенная похвалой хозяйка, живо вскакивая с табуретки для того, чтобы верноподданнейше подать мужу из кастрюли добавки. – Вон целую кастрюлю наварила!

Его Величественно, довольно оглаживая бороду, милостиво, кивком головы, разрешило ей налить в тарелку еще одну порцию, что и было моментально исполнено. Отметив про себя, что муженек опять вернулся к состоянию благодушия, граничащего с нирваной, она все ж таки не утерпела и решила зайти с другого бока. Подперев рукой, несмотря на прожитые годы, все еще пухлую и упругую щеку и с теплотой, но, все же по-хозяйски оглядывая своего, знакомого до последней кровиночки старика, завела льстивым голосочком Лисы Патрикеевны:

– Говорят сегодняшние испытания установки прошли в штатном режиме и без замечаний.

Комендант кивнул, не отрываясь от наваристого борща. Затем решив, что кивка, пожалуй, будет маловато, добавил:

– Да. Все прошло на редкость удачно. Москвичи из комиссии были довольны.

– Вот-вот, – подхватила Фроловна, – а то мы уж испереживались все. С предыдущих-то испытаний фокусировку-то отладили, чай нет? Да и со вторым контуром по герметичности были проблемы, опять же.

Митрич от неожиданности аж поперхнулся, зайдясь в долгом старческом кашле. Заботливая супруга постучала кулачком по его спине.

– Да ты в своем ли уме, старая?! Ведешь такие речи! Это же военная тайна с тремя нулями![15] – продолжая кашлять, возмущался полковник. – И откуда ты, находка для шпиЁна, нахваталась такой информации?!

– Да, что же я чурка безглазая, да глухая, что ли?! – сразу набычилась супружница. – Бабы с утра в магазине, да амбулатории только о том и говорят – о теракте, да об испытаниях. У всех ведь мужья, так или иначе, с этим связаны. Вот дома с женами и делятся под одеялом.

– Боже мой! – схватился Виттель за реденькие височки. – И как тут прикажете соблюдать режим секретности, если каждая баба, стоя в магазине, обсуждает тонкости и детали военных экспериментов?! Да врагам и шпионов на объект засылать не надо и предателей вербовать. Проще договориться с продавщицей из сельпо.

– Да, ладно тебе, старый! Разбушевался, тут, как холодный самовар! Все же кругом свои. Сколько лет тут уже вместях обретаемся. Кого чужого уж давно бы выявили. Сами. Без вас.

– Всё! Ухожу в отставку! По причине профнепригодности! – деланно взрыднул он, яростно раздавливая ложечкой лимон, плавающий в чае.

– Как же! Ты подашь, жди! Я уже все жданки съела! – проворчала она.

Подождав, пока не на шутку расстроенный утечкой информации муж успокоится и придет в себя, она, нисколько не смущаясь, решила продолжить уже начатое ей дело по подрыву престижа и обороноспособности страны:

– Однако ж, бабы говорят, уж больно страшенное оружие выдумали Николаич с Сергеичем. Вроде как оно все живое и неживое изничтожает на большом расстоянии. Правда, ай нет? – глядя в глаза, вкрадчиво спросила она мужа.

– Гмм, – глубокомысленно промычал полковник, а затем махнув рукой на все подписки и расписки, данные им в свое время, тем более, что ранее никаких таких бесед на данную тему он себе с Фроловной не позволял, приблизил к ней близко-близко свое, заросшее бородой лицо и делая страшные глаза, начал тихо, едва не шепча:

– Ну, раз уж ты и так почти все знаешь, мать, то скажу напрямки и по чести, хоть и не сносить мне головы опосля, если ты меня выдашь по своей женской дурости…

– Да, что ж ты батюшка такое говоришь-то? – закудахтала она. – Да когда это я тебя выдавала?!

– Клянись, что никому, ни единой душе не скажешь об этом, – смастерив донельзя печальное и серьезное лицо прошептал он, с трудом сдерживаясь, чтобы самому не расхохотаться.

– Вот как Бог свят! – истово перекрестилась она на кактус, стоящий на подоконнике, за неимением иконы.

– Чтой-то ты крестишься?! – ехидно заметил он ей. – Комсомолкой ведь была.

– Была, была, батюшка! – охотно закивала она, снедаемая любопытством. – А ить комсомол от был-был, да и сплыл, а Боженька-то при своей должности, так и остался. Вот и меркуй, что почем – резонно заметила она мужу в ответ на его сомнения.

– Ну, ладно, – не стал он с ней спорить. – Слушай тогда сюда. Аппарат, созданный ими, действительно может стать самым грозным оружием, когда-либо придуманным человеком. Это факт, – поднял он указующий перст кверху для вящей убедительности. – Это типа лазера, что выжигает на своем пути все, что ни попади. И против него у супостата нет и никогда не будет ничего, чтобы противопоставить ему. Это тоже факт.

– Да, ну! – в восхищении воскликнула половина баварского Величества.

– Вот, тебе и ну! – передразнил он ее. – Однако же и тут есть своя закавыка, – сделал он многозначительную паузу и строго поглядел на нее, еще пуще нагоняя страху и восхищения.

– Какая!?

– Но все это при одном условии – если мы первые закончим испытания и примем его на вооружение. И это тоже, к сожалению, факт.

– Почему к сожалению?!

– Потому что враги тоже об этом знают. А значит, постараются изо всех сил не допустить этого, – уже на полном серьезе сообщил он.

– Как это не допустить?! – изумилась еще больше Фроловна. Ей как-то и в голову не могла прийти мысль о том, что такие вопросы могут решаться сверхдержавами быстрым и радикальным способом.

– А вот так! Зная, что у нас вот-вот на подходе такое оружие, которое может не просто поставить Америку на колени, а и вовсе уничтожить ее за пару-тройку минут, причем без последствий в виде радиации или еще чего-либо, они, пользуясь тем, что у нас временная неразбериха во власти, могут просто разбомбить нас. Именно сейчас. Потому что, как только мы примем аппарат этот на вооружение, нас уже ни с какого боку укусить будет нельзя. А это люфт, примерно в год-полтора.

– Да как же это так?! – вновь закудахтала она, округляя в изумлении глаза. – Вот так, запросто и безнаказанно разбомбить?!

– Конечно. Пока там, наверху делят портфели, никто не решится, не только ответить, но и попытаться остановить выпущенные по нам ракеты.

– А как же генерал-то, который выступал днем? Как бишь его? А, Афанасьев! – не сразу припомнила она. – Его же вроде как поставили командовать? – не переставала удивляться и в то же время засыпать вопросами жена.

– Поставить-то поставили, да ведь власть от такая штукенция, мать ее ети… – почесал он за ухом. – Её мало объявить. Надо чтобы с этим еще и все согласились. Мы тут сидим и не знаем, что там в столицах-то творится. Кто признал, кто не признал. Да и на международном уровне.

Митрич еще немного посопел, задумчиво оглаживая бороду, а затем добавил, как бы про себя:

– Да и то сказать, по закону, вишь, не в свой черед он за царский венец ухватился, вот беда. Могут ведь и вовсе не признать. Так что, смутно сейчас на Руси-матушке. И боюсь, что этим постараются воспользоваться наши недруги.

– Охти ж, страсти Господни! – мелко закрестилась бывший комсорг медучилища.

– Вот и я к тому. Днем разговаривал с Ивановым…

– Это который военпред из Москвы с комиссией по приемке прилетел? – перебила мужа всезнающая жена. – Он там, в генерал-лейтенантах бегает.

– Ну, ты, мать, и скажешь, – хохотнул он. – Слово то, какое придумала: «бегает»! Да не сбивай меня с толку. Так вот. Он настоятельно рекомендует тебе завтра лететь с ним на материк.

С этими словами он посмотрел на свою «половину» долгим и слегка печальным взглядом, как бы уже не прощаясь. Она, перехватив этот взгляд, только широко разинула рот в полном и неподдельном изумлении, как будто он сморозил какую несусветную глупость, на которую-то и ответить сразу не мочно. Наконец, через некоторое время, придя в себя, выдала на гора:

– Вот смотрю я на тебя, старый, и все больше убеждаюсь: чем старей – тем дурней ты становишься. Да неужели ты хоть на миг мог подумать, что я тебя оставлю тут одного, а сама уеду, как ни в чем не бывало?!

– Уезжала же… – не преминул он вставить ей шпильку.

– Да. Уезжала. Не спорю. Но по другим причинам, а не из страху. Детей надо было устраивать, да и здесь ничего не было. Все позакрывалось. И тебе тогда ничего окромя твоих пьянок ежедневных не угрожало. Так что ты кислое с пресным не смешивай.

– Не поедешь, значит? – пряча в бороду теплую улыбку, строго спросил он.

– И-и, не думай даже об этом! – замахала она на него руками.

– А ежели ракеты полетят на нас? – хитро прищурился он, втайне гордясь своей супружницей.

– Ну, так что ж? Полетят и полетят, – спокойно и без лишних эмоций согласилась Фроловна, а затем принахмурив брови, соображая что-то про себя, выдала. – Баллистические – вряд ли. Чай там тоже не дураки сидят, в америках этих. Знают, поди, что обратка завсегда будет. Не нынче, так опосля. А крылатые? – тут она опять немного задумалась, но быстро нашлась. – У «томагавков»[16] от энтих, я слышала, в последней модификации дальность от менее 2000 километров. Да и то производство мелкосерийное только началось. Сыроватая, вишь, модель. Так что вряд ли их задействуют. С Востока – далеко, не дотянутся, да и «Клевер» на Котельном[17], в случае чего прикроет. С Западу – не пройти, тамотко на Кольском стоит едва не дивизия С-400, ужо не пропустят, да и флот – того, всегда спит вполглаза. Остается – Север. «Лансеров»[18], у американцев в этом районе, нет и не предвидится, да и мало их, на запчасти все растащили ужо. «Спириты»[19] – не катят, потому, как не приспособлены для войны в широтах высоких, покрытие у них малозаметное уж больно сильно обледеневает, а значит и проку от него никакого нетути, да и могут нести токмо бонбы, брюхо у них, вишь, под ракеты не приспособлено. Остаются тока «пятьдесят вторые», которые мне ровесниками будут. С энтими – смех и грех. Ну да их и видать за тыщу километров, как муху на стекле. Ежели наш «трилистник»[20] не проспит, то отобьемси. Скоростенка-то у «топоров» не ахти будет. Дозвуковая. Не чета «Кинжалам»[21] будут. Наши летуны, что на «МиГах»[22] у нас тут околачиваются, если допрежь того не вылакают весь спирт[23], то завсегда успеют перехватить все ихние ракеты. Так что, батюшка, я так по-старушечьи прикидываю, с воздуха нам не грозит ничего. А за море – не скажу. Не знаю. «Подсолнух»[24] то еще тока-тока смонтировали, а в деле не проверяли. Или проверяли, да я не усмотрела?

Митрич как открыл рот в начале монолога супруги, так и сидел с ним, выпучив глаза и делая судорожные движения челюстями, чтобы его хоть как-то захлопнуть. Всякого мог он ожидать от своей «половины» за полвека «мирного сосуществования», как иногда в шутку называл он их брак, но тако-о-ого! Сидел, чувствуя себя дурак дураком, и никак не мог понять, кто сидит напротив него, подперев в задумчивости щеку рукой – фельдшер-акушер или Начальник Главного оперативного управления, умело скрывающийся под личиной простоватой на вид и в речах пожилой женщины. Он, в свое время, окончивший академию, и то с трудом мог оперировать подобными сведениями и тактико-техническими характеристиками вооружений. Она – баба абсолютно безграмотная в воинском деле, не отличающая танк от бэтээра, дала полный стратегический расклад всего Северного ТВД.[25] Наконец, сделав над собой невероятное усилие, он кое-как, при помощи руки сумел вправить отпавшую челюсть и с нескрываемым опасением, рискнул поинтересоваться у глубоко законспирированного сотрудника КГБ, в этом он уже почти не сомневался, которого ему подсунули пятьдесят лет назад:

– Ты, это, мать, где же успела нахвататься таких секретных сведений?

– Дык, – ухмыльнулась та, – чай не в пустыни живем. Люди-то кругом военные шарахаются. А в магазине-то пока стоишь в очереди, чего только не наслушаешься. Не от самих мужиков, так от женок ихних.

– Вот так вот живешь-живешь с человеком и не знаешь, что он и не человек вовсе, а ходячий «сборник индексов ГРАУ»,[26] – покачал он головой, не переставая, однако, удивляться аналитическому складу ума этой кочки, что сидит напротив него.

– Так что, никуда я не полечу. А тем более сейчас не оставлю тебя один на один с этой страшилищей, старый ты греховодник! – кивнула она в окно, где виднелся край сарая. – Всюю то жизнь, норовишь мне какую ни то свинью подложить, аспид проклятый, и вот на тебе. Дождалась. При живой-то жене в дом медведицу приволок. Срам, да и только! Что люди-то скажут?!

– Пустое, мать, баешь, – пристрожил он начавшую было заходиться неправедным гневом супругу. – Никаких таких срамных мыслей на ее счет у меня не имеется. Просто пожалел, пропадет ведь сама и дите ее с нею. И народ ничего не скажет. Проинструктировал уже. Люди с понятием, в отличие от некоторых несознательных элементов.

Все же желая как-то смягчить вновь чуть было не вспыхнувшую перепалку и желая потрафить своей Фроловне, Митрич опять хитренько пряча улыбку в бороду спросил:

– И как это ты, Фимушка, не испугалась-то ее? Я ведь сарай-то закрывать не стал, думал, что раньше тебя до дому вернусь.

– Как не испугалась? Испугалась, конечно, спервоначалу. К дому подхожу, ан глядь, на талом-то снегу во-о-т такенные лапищи медвежьи, – развела она руки в стороны. – Пригляделась и вижу, что они, следы энти, вровень с твоими идут. Ага, думаю, значит рядом шли. Следы ровные, да размеренные, значит шли не торопясь, вроде как на прогулке. А там уж и маленькие углядела, – принялась она охотно пояснять. – Еще ближе подошла, смотрю, вроде как кровь на снегу, будто драли кого. Опять испугалась. Пригляделась. Думаю, если бы моего сожрали, то протез от наверняка бы остался валяться, да и калоши, а тут только копыта и видать. Вспомнила я про полть оленины в сараюшке. Да и след твой усмотрела, к крылечку ведет. Ну, думаю, живой значит окаянец. А из сараюшки, слышу, ворчанье, да сопенье. Думаю про себя «раз старика моего не тронул, то и мной может побрезгует». Заглянула. Смотрю, она там забилась внутри, скалится, а передней лапой к себе медвежонка прижимает, вроде как сама опасается. Я ее не стала дразнить, конечно, духом своим, развернулась, да и пошла до дому. Потому как женщина женщину, какая бы она не была, а завсегда понять сможет, и войти в ее положение. А там, немного погодя, и народ стал собираться, в курсе видать. И агитацию твою слушала опосля. Ажно чуть не прослезилась сама. Вот, – закончила она свое повествование, чинно сложив руки на коленях.

– Купер[27] ты наш Фениморушка! – засмеялся старик, вставая и обнимая за плечи свою ненаглядную бабку. Та, в ответ зашмыгала носом, накладывая на его узловатые руки свои пухлые ладошки.