Читать книгу Про собаку - Юрий Воротников - Страница 6

Ж или мы тогда на самой границе бутовского леса, и с Боней было где гулять и зимой, когда лес засыпал белый, не покрытый здесь городской пылью и сажей снег, и летом, когда лес шумел листвой и звенел птичьими голосами. И всё бы хорошо, да только жители нашего района портили картину, и портили ужасно. Летом по выходным лес кишмя кишел жарящими, а потом пожирающими шашлык компаниями, к концу этого пожирания уже напивающимися до поросячьего визга и, как и положено свиньям, оставляющими после себя горы мусора. А убирать его после них было, естественно, некому. И это вообще-то прекрасное место отдыха превращалось к концу лета в вонючую свалку. Почему мы такие свиньи? Не знаю. Что-то подобное я видел в Дагестане, в пригородах Махачкалы, в Бурятии, на берегах Байкала, а за границей – в Монголии, ну и ещё в Камбодже, Непале и Индии, пожалуй. А больше – нигде. Даже в экваториальной Африке намного чище. Про Неаполь и не говорю. Подъезды к Везувию тоже замусорены, но разве так?! Конечно, в Индии, Непале и Камбодже совсем плохо. И всё же, по-моему, мы в умении гадить там, где живём, если и не чемпионы, то занимаем одно из первых мест.

А для Бони эта свалка была раем. В одной книге я прочитал очень точное определение лабрадора: «мусорный бак на четырех лапах». Отучить этого красавца и умницу жрать всякую дрянь – невозможно. Можно только пытаться не дать ему какую-нибудь вонючую кость ухватить, а уж коль ухватил – не вырвешь. Вот и было летом моей задачей, если я шёл гулять с Боней в лес (а так хотелось порадовать его природой, а не вонючим асфальтом!), уследить, чтобы он не сожрал ничего гнилого. А особый восторг вызывали у Бони объедки вяленой рыбы или – верх счастья! – селёдочные головы. Водку, вино и даже пиво Боня, в отличие от бунинского Чанга, не уважал. Когда я в шутку совал ему под нос рюмку с водкой или стакан с пивом, он, что называется, морду категорически воротил, а вот солёную рыбку потреблял с превеликим удовольствием, и огурчиками солёными хрустел с аппетитом. Впрочем, и свежими огурчиками не брезговал, да и морковочку мог схрумкать, и даже сырой картофель жрал вполне охотно. А красную икру – нет, не ел. Такой вот был аристократ и гурман. Но о солёной рыбе. С этим связана тайна происхождения Бониной породы, действительно тайна: откуда «есть пошли» лабрадоры, никто толком не знает.

То, что предки лабрадоров попали в Европу с канадского острова Ньюфаундленда – факт. А вот как они оказались на Ньюфаундленде – покрыто мраком неизвестности. Первое английское поселение возникло на этом острове в 1504 году. До этого здесь жили только эскимосы, у которых никаких собак не было. Так что же, англичане завезли? Не факт. Есть даже экзотическая гипотеза некоего доктора Майкла Вудса, что в формировании породы приняли участие собаки викингов, прибывших на Ньюфаундленд аж в Х веке, и пиренейские горные собаки басков, занимавшихся здесь китобойным промыслом с 1500 по 1700 год.

Возможно, и португальцы замешаны в возникновении породы: у них была уже в начале XIV века такая специальная порода собак, которая разводилась и дрессировалась для помощи рыбакам, так называемая водяная собака. И вот её, возможно, португальцы, тоже у Ньюфаундленда промышлявшие китов и рыбу, на остров завезли. Надо сказать, что похожую на лабрадора собаку изобразил на одной из своих картин сам Тициан ещё в 1552 году.

Как бы там ни было, но на Ньюфаундленде стали развиваться две линии собак: большая и малая ньюфаундлендские собаки. Большую длинношерстную собаку использовали для подвозки к домам дров. Она дала впоследствии начало породе «Ньюфаундленд». Малая ньюфаундлендская собака помогала рыбакам, занимавшимся береговым рыболовством на небольших плоскодонных лодках. Она должна была запрыгивать и выпрыгивать из лодки, находить в воде и приносить хозяину выпавшую из сетей рыбу или какие-нибудь снасти. Называли эту собаку по-разному: Лессер Сент-Джонс, Лессер Ньюфаундленд или Лабрадор. Почему лабрадор, если родом она с Ньюфаундленда? Кое-кто считает, что это название происходит от португальского labrador – «рабочий», «работник». Однако похоже, что это имя собака получила от Третьего графа Малмсбери около 1840 года, и дано оно было, чтобы отличить эту породу от крупных ньюфаундлендов. А слово это было выбрано, возможно, потому, что в Канаде есть полуостров Лабрадор, и это рядом с Ньюфаундлендом, сейчас даже одна из канадских провинций так и называется: Ньюфаундленд и Лабрадор.

Так предки Бони из собак викингов, или пиренейских горных собак басков, или португальских водяных собак, или всех их вместе превратились в малую ньюфаундлендскую собаку Сент-Джонса, а потом – в английскую охотничью подружейную собаку лабрадора-ретривера. На Ньюфаундленде собака Сент-Джонса уже давно исчезла. Да и английская порода лабрадоров несколько раз почти полностью вымирала. Но страсть ко всякой рыбной дряни – хребтам, рёбрам, шкуре, вонючим селёдочным головам – лабрадоры свято хранят вот уже столько веков в память о своём славном рыболовецком прошлом. Преуспел в этом деле и Боня, молниеносно сжирая всё рыбное, что удавалось ему ухватить на нашей бутовской свалке, когда хозяин терял бдительность и разевал рот на какой-нибудь нежданно вылезший среди мусора ландыш.

* * *

Кроме всякой съедобной вонючей дряни, сулящей Боне поносы и даже острые желудочные отравления, таилась в бутовском лесу для него и ещё одна опасность: здесь обитало некое чудовище, чёрная бестия с горящими жёлтыми глазами, а точнее – совсем чёрная, овчаристого вида псина с торчащими острыми ушами. Не собака Баскервилей, конечно, но всё равно тварь очень опасная. Был этот кобель совсем не бездомным, но разгуливал по лесу почему-то всегда один, без хозяина, хоть и в дорогом кожаном ошейнике. Мне рассказали местные собачники, что хозяин давно уже отпускает его гулять в одиночестве, и умный пёс, нагулявшись, сам в урочное время возвращается домой. Для людей он опасности не представлял: выдрессировали его прекрасно. Но встреча с этим чёрным зверем всё равно приятной никогда не казалась, а для Бони так была просто опасной. Боню этот пёс не любил, как не любил и всех других кобелей, разгуливавших по его территории. Но догов или каких-нибудь там ротвейлеров, а уж тем более приземистых, как крокодилы, зубастых бультерьеров с налитыми кровью поросячьими глазками он злобно сторонился, а что ему был тюфяк лабрадор, пусть даже и при хозяине?

Когда Боня был ещё совсем пацаном, во время наших прогулок он доверчиво бросался знакомиться со всеми встречными-поперечными собаками. Но не всем взрослым псам его щенячьи приставания нравились. И когда какой-нибудь солидный ротвейлер, занятый, может быть, сладкими раздумьями, как бы половчее подкатить к той вон симпатичной овчарочке, осаживал Бонины восторги сердитым рыком, Боня, взвизгнув, во все лопатки бросался ко мне, смешно размахивая на бегу ушами, и прятался у меня в ногах, жалобно потявкивая: «Ай-ай-ай, папа, спасай! Этот большой дурак чуть меня не сожрал!» И я даже иногда подхватывал его на руки, и Боня, успокаиваясь, благодарно лизал меня в нос.

С годами Боня свою дружелюбную общительность поубавил, но и злым драчуном тоже не стал. Да и какой из лабрадора драчун? А когда нам встречалась «гуляющая сама по себе» чёрная бестия, Боня на неё, конечно, «для понта» грозно порыкивал, но предусмотрительно забегал так, чтобы между ним и острыми клыками этой твари с горящими жёлтым огнем глазами оказывались мои ноги, и поближе ко мне жался, а я брал его на короткий поводок.

Но вот однажды зимой случилась беда. Мы благодушно прогуливались с Боней по свежевыпавшему снежку, скрывшему все неприглядности нашего замусоренного леска, и вдруг нам навстречу выскочил чёрный мерзавец. А я замешкался и не успел, как обычно делал в таких случаях, взять Боню на короткий поводок и занять позицию между ним и чёрным, и тот молча бросился на моего пса. Боня подпрыгнул, визгливо залаял и начал бестолково щёлкать клыками. А чёрный молча кружил вокруг него, выбирая удобный момент для броска. Но первым успел броситься вперёд я, загораживая собой Боню. Чёрный злобно сверкнул на меня жёлтыми глазами и неторопливо, не оглядываясь, удалился. И только тут я увидел, что он успел-таки цапнуть Боню: у моего неповоротливого храбреца из верхней губы сочилась кровь, но, слава богу, ранка оказалась совсем не опасная, ничего серьёзного не случилось, а могло бы случиться. Вот так прошла первая и единственная в жизни Бони схватка с настоящим, опасным врагом.

* * *

Уже после Бониного ухода в лабрадорский рай я как-то случайно попал в Северное Бутово и забрёл в наш старый двор. Деревья здесь стали уже большими. Боня бы их не узнал. Я посмотрел на окна бывшей нашей квартиры и чуть погрустил. Прогулялся я и по нашему с Боней леску, и порадовался. Маленький прудик, который в наши времена был свалкой, заваленной бутылками, пластиковыми пакетами и прочей дрянью, преобразился и напоминал теперь пруд в усадьбе какого-нибудь мелкого подмосковного помещика. И по его подёрнутой ряской глади скользили уточки, выписывая на густо-зелёной поверхности замысловатые вензеля и кренделя.

Стояли симпатичные деревянные скамейки, выкрашенные в зелёное, и такой же зелёный деревянный мостик был переброшен через ведущий к прудику маленький овражек. Дорожки были заасфальтированы, и вдоль них были расставлены урны, и щиты на металлических ножках были установлены, и на них красовались изображения разных цветочков, грибов, птичек и зверушек, растущих, летающих, бегающих и прыгающих по Подмосковью. А на деревьях висели кормушки для белочек. Да, эти хвостатые симпатяжки и в наши с Боней времена жили тут, и доныне, значит, живут.

Асфальтовую дорожку мёл дворник-гастарбайтер, широко размахивая своей экологически чистой, сработанной из древесных прутьев метлой. И лесок не был завален бутылками, пакетами и прочими остатками шашлычных выпивонов и закусонов. Неужели мы всё-таки избавляемся от наших свинячьих привычек? Ведь уже и вся Москва стала почище Чикаго или Парижа, уж тем более – Рима или, того хлеще, Неаполя. Ну что ж, дай бог, дай бог…

По дорожкам лесочка… нет, теперь уже, конечно, – настоящего маленького парка прогуливалось, как и в наши времена, много собачек, собак и собачищ – один даже такой, с телёнка мастиф попался. И кое-кто из этих хвостатых и бесхвостых мог бы ещё помнить, наверное, маленького Боню…