Читать книгу По морю памяти. Рассказы - Юрий Якунин - Страница 9

И вот, двухмесячные военные сборы в Сал-оглы. Сал-оглы – это полупустыня, почти пустыня с вкраплениями зеленых проплешин в Азербайджане – арбузный рай. Три палатки для трех взводов на сорок человек каждая были установлены прямо на песке. Воды не было, по утрам во флягу наливался «чай», который надо было растягивать до обеда, а жара за сорок. Первый месяц у нас начальником сборов был полковник Глазков, которого мы раньше не знали. Полковник оказался мужиком что надо, и нас не прижимал и мы его не подводили. Этот был месяц щадящих занятий, постоянных розыгрышей и даже небольших пьянок. Женатики, как я, в субботу утром тихонько сматывались на ЖД станцию и попутными товарняками добирались до Тбилиси, а вовремя перекличек сто двадцать человек «прикрывали» отсутствующих и все было с этим в прядке, главное в понедельник на утренней перекличке быть на месте. Начальство это знало, но семейным делало поблажку.

Из-за нещадной жары были просолены, как вобла к пиву, вся одежда в соленых разводах, а стираться было негде. Недалеко от части я узрел пожарку и подбил Левика Шнейдера (Лев Шнейдер, сегодня один из руководителей энергетики Израиля), который постоянно по утрам на построении получал замечания за небритое лицо, хотя брился ежедневно, просто щетина была такая черная и густая, что создавалось впечатление небритости, постирать лоснящиеся и искрящиеся от соли на солнце робы в пожарной пене, благо там вода, правда техническая была в изобилии. Пожарников упрашивать особо не пришлось, они даже чан какой-то предложили. Сложили мы туда свою зеленую форму, залили пеной и пока она отмокала загорали на редкой травке, покрывавшей двор пожарной. Часа через полтора мы форму вынули из чана и ахнули! ХБ стало почти белого цвета и напоминало не то зимнее спальное белье, не то парадную форму моряков, а в панамы… хоть перья вставляй. На построении полковник Глазков сначала слегка опешил, потом заставил выйти из строя, обошел вокруг, не понимая откуда у нас неуставная форма. Услышав рассказ хохотал до слез. Так весь месяц в белых робах мы и проходили как альбиносы.

Мы студенты и сама часть жили как бы в параллельных мирах, почти нигде не пересекаясь. Но однажды, когда срочники уехали на учения, а на оставшихся накатила дизентерия, стоять на постах стало почти некому и тогда решили попользовать студентов. Кому пришла эта лихая идея не знаю, но представьте, что ничего не смысливших в воинской службе студентов вооружили автоматами и отправили заступать на посты в круглосуточное дежурство. На территории самой части еще куда ни шло, а вот с КТП (автопарк), который находился на расстоянии километра от части – были проблемы. Недавно часовой застрелил чью-то корову, которая ночью не захотела остановиться на окрик постового, а тем более осветить лицо, а при выстреле в воздух рванула с перепугу на часового, ну тут служивый нарушителя и пристрелил. Все по закону, выдали хозяевам коровы стоимость мяса по цене хвостов, а бдительного солдата наградили десятидневным дневным отпуском домой. По возвращении в часть, бедняжку, когда он снова был на посту на КТП хозяин коровы – застрелил. Поэтому этот пост был самый опасный, страшный своей отдаленностью и безлюдьем.

Разделили нас на команды по три человека. Одна смена стояла в карауле (два часа), другая спала, а третья – бодрствовала. Все, как в обычном карауле. В обычном, но мы же были студенты и все для нас было что-то вроде игры и все вроде бы ради развлечения. Географически Сал-оглы располагалось так, что телевизор в части принимал все три республики и в дни футбола телевизоры в ленинской комнате были выставлены экранами на улицу три телика и свободный от всего народ, наблюдал три футбола одновременно. Я во время футбола был в бодрствующей смене, значит спать было нельзя. Я с сумкой, с автоматом и запасными рожками пошел тоже смотреть футбол. Когда смотрели уже второй тайм по части стали носиться срочники, с криками, что кто-то сбежал с оружием и боезапасом из части. Я очень удивился, кто бы это мог быть, а главное зачем. Сначала стали шестом прощупывать отхожие места, потом с фонарями бегали вокруг части, но это было уже далеко и я, досмотрев матч, поплелся в караулку. Каково же было моё изумление, что сбежавшим оказался я. Лейтенант Студенников, по кличке студент, теребя круглые очки кричал, что студенты доведут его до инфаркта или петли. Это происшествие он спустил на тормозах, так как от начальства ему досталось бы больше, чем мне.

В караулке мы получили инструктаж:

– При приближении к посту развода (если не очень точно запомнил прошу не пинать, давненько было), постовой требует остановиться, потом требует осветить лицо и скомандовать, мол, разводящий ко мне, остальные на месте, и потом произвести смену караула. Мне выпал «счастливый случай» – пост на КТП, а до меня там заступил Тодрадзе (Тодрадзе был просто ходячий анекдот и был приспособлен к армии, как я к родам). Подходим значит мы к КТП, там освещённая широкая из старых дубов аллея, а посредине вышка. Тодрадзе нигде не было видно. Студенников начал нервничать, окрикнул постового по фамилии, ничего, осветил себе лицо, ноль. Тогда он приказал нам стоять, а сам пошел по освещённой аллее. Мы замерли, памятуя историю с коровой. И вдруг из-за толстенного дуба выскакивает Тодрадзе (имени его не помню) и, тыча автоматом в грудь лейтенанта, кричит:

– Фамилия?

Студенников никак не ожидая таких действий постового, а тем более неуставного вопроса, да еще под дулом автомата, завопил:

– Студент я, идиот, студент!

– Проходи! – сказал Тодрадзе – Я, товарищ лейтенант, ваше лицо не помнил, а фамилию знал, потому спрятался за деревом.

Лейтенанта била мелкая дрожь.

Развод ушел, а я заступил на пост. Быстренько залез на вышку и устроившись посередине лестницы, чтобы если что, меня было бы видно, выкурив в рукав сигарету, устроился поспать, но не тут-то было. Из части раздались выстрелы, сначала очередь, а потом одиночный. Вся часть ожила. Люди стали бегать, туда-сюда, по части засуетились фонарики. Спать уже не хотелось и стоять на посту так далеко от части, когда там какие-то боевые действия, да еще ночью, было жутковато. Я поднялся на вышку там меня было не видно, но я видел все очень хорошо. Пачка сигарет опустела быстро, курил в открытую и очень хотелось, чтобы кто-то увидел снял с караула и отправил на губу.

Утром узнал, оказывается, придя в караулку и поставив автомат под 45 градусов к стене, Тодрадзе не сняв рожок и поставив переключатель на автомат, разрядил пол рожка в стену (это было 2 часа ночи). Студент с выпученными глазами выхватил у него автомат, вынул рожок, но забыв про патрон в стволе, опять нажал на курок, прогремел выстрел. В общем, ночь была веселая.

Теперь о Тодрадзе:

Я говорил, что он к армии был просто не приспособлен, на плацу, он ходил- иноходью, то есть если левая нога вперед и также рука вперед и хоть ты тресни. На плацу лейтенант доходил до истерики. Он ставил у Тодрадзе вперед левую ногу и правую руку. По команде Тодрадзе не мог сдвинуться с места. Немного покачавшись, он резво переходил на иноходь и как рысак скакал по плацу. В общем, и поэтому поводу ржачки было вдоволь. Служба шла без надрыва и весело, но все хорошее когда-нибудь кончается. На второй месяц начальником сборов к нам приехал уже успевший стать майором, Терцвадзе. Вот тебе бабушка и Юрьев день!

У нас проходил сбора студент Каладзе, который знал Терцвадзе, «лютовавшего» годом раньше на аналогичных сборах в Бенагады (под Баку). Тогда, студенты в знак протеста, на плацу не гашеной известью написали большими буквам «Терцвадзе ***». Кока за это пострадал за всех, так как у него папа был генерал и единственный кого могли бы отмазать, поэтому ему просто пришлось проходить сборы еще раз. Так вот, все мы от Коки все это знали и соответственно точно такая надпись встречала уже майора на плацу у нас.

При построении, между строем и командованием сборов, красовалась белая четкая надпись с размером букв примерно метр (трудились всю ночь), очень точно характеризовавшая нового начальника сборов. Кто-то из офицеров как-то неестественно дергался, пытаясь сдержать смех, кто-то делал вид, что разглядывает небо, в надежде увидеть НЛО, а майор Колбасенко, вдруг заговорил по-грузински, давая понять, что по-русски читать забыл. Студенты, вообще, не реагировали никак. Воцарилась зловещая тишина. Зная, что про эту шутку мог рассказать нам только Каладзе, майор сверлил его взглядом, обдумывая видимо как отреагировать.

Потом перевел взгляд на второго врага, меня. Я понял, что райская жизнь закончилась и если Каладзе отделается легким испугом, то мне достанется по полной, скомандовал:

– Якунин и Каладзе три шага вперед.

Мы чеканя шаги старались встать так, чтобы не закрыть надпись.

– Якунину, четверо суток ареста за четыре самоволки в Тбилиси в течение прошлого месяца! (Всегда есть тот, кто только и мечтает поглубже лизнуть начальника, заложив кого-нибудь).

– Каладзе, выяснить кто участвовал в художествах на плацу и к вечеру доложить, в противном случае пять суток ареста.

Как я уже говорил, Каладзе был сын действующего генерала и влепить ему просто так пять суток коротышке Терцвадзе было страшновато, карьеру можно похерить, поэтому, как мне кажется командование сборов пришло к консенсусу, пять суток губы, зачет автоматом и… домой!

Гауптвахта в части была одна на два места. Утром Каладзе посадили, а для меня места не осталось, так как на губе уже сидел боец. Так у меня оказались первые четыре дня отложенной ареста. Кто слаб в устном счете, запасетесь калькулятором, чтобы легче было считать суммарное количество дней моего ареста. Если глумиться над Каладзе его душонка побаивалась и, как потом будет видно не зря, то уж на мне он решил отыграться за все, и за прежнюю нашу стычку, и за Каладзе. Так как Терцвадзе, к моему великому сожалению, знал, что шефа ЗАКВО перевели в Чехословакию и с ним вместе туда отбыл мой дядя, так как майор мне сказал:

– Уверен, что из Чехословакии тебе твой дядя прапорщик Швангерадзе, как два года назад, не поможет.

Его изуверский план мести был шедевром мелочного мщения.

На третий день появился генерал Каладзе. Ему, конечно, сообщили, что проблемы с сыном. Кока все еще сидел на губе и его отец был явно взбешен. На плацу нас построили прямо на надписи. Видя, что сына в строю нет у генерала заиграли желваки и он скомандовал:

– Рота, пять шагов назад.

Мы быстренько отошли, обнажив вожделенную надпись, понимая, что команда дана не спроста.

– Товарищ майор, вы не сообщите мне куда девался мой сын и если он сидит на гауптвахте, то за что?

– За то, что он не сказал, кто написал эту надпись.

– Какую?

– Эту!

Генерал прошелся вдоль надписи.

– Майор, неужели Вы думаете, что если я проглотил то, что в прошлом году Кока был наказан один и из-за того, что ему не засчитали прошлогодние сборы он не смог поступить в институт, то я спущу вам сегодняшнее над сыном издевательства?

Терцвадзе стоял в окружении офицеров кафедры, пунцовый, но по стойке смирно.

Генерал Каладзе на этом не закончил и перейдя на грузинский, чтобы русские по национальности офицеры не поняли, разразился такой бранью, что переводить не буду, так как в русском языке аналогов тех ругательств просто нет.

– После сборов в Тбилиси, поговорим.

Потом плюнул на надпись, обратился к дежурному по части, стоявшему поодаль с командой освободить Коку. С тех пор мы Коку больше не видели.

На вечернем построении Терцвадзе вызвал старшину, с меня сняли ремень и в сопровождении старшины меня отправили на губу. Видимо и командир части получил от генерала нагоняй за то, что на солдатской губе сидели и студенты. Сразу же, как уехал генерал он издал приказ примерного содержания:

– Сажать на губу студентов лишь в том случае, когда она будет свободна, а лучше гауптвахту для студентов заменить работами на территории.

В связи с тем, что сидевший на губе солдат был еще там, меня вернули назад, отложенный штраф продолжался.

Видимо, все маленькие офицеры мнят себя «наполеонами», но у нашего майора были замашки и Муссолини.

Мы плохо знали майора. Что он маленький мудак знали, но что он большой изверг, не догадывались.

Надпись стиралась ежедневной двухчасовой маршировкой по ней. Однажды кто-то из марширующих выкрикнул:

– Товарищ майор, присоединяйтесь к нам! Надпись быстрее сотрется.

В тот день мы маршировали до вечера. Но когда уезжали домой, надпись все равно просматривалась.

Мои поездки к жене накрылись, на занятиях сидел нем как рыба, брился ежедневно, ночью ХБ держал под матрасом, чтобы выглядели глаженными и, вообще, старался не попадаться майору на глаза, но все равно к концу первой недели у меня было двенадцать суток отложенного ареста, хотя была возможность посидеть – не сажали. Я сначала не мог взять в толк, чего это он меня не сажает, но потом понял его коварный план. Этот изверг решил насобирать как можно больше суток ареста и посадить меня в конце месяца, чтобы я сидел после сборов, когда все уедут домой. Я получал сроки, когда, выходя из сортира и застегивая ширинку не отдал честь, проходившему мимо лейтенанту, за плохо выдраенный котел, когда я дежурил по кухне, хотя котел был не моя обязанность, но для него это значения не имело. Однажды на плацу, сняв со студентов сапоги, он увидел, что у всех одеты шерстяные носки, я за всех получил новый срок, так как вовремя не доложил об этом командованию?? В общем, имей я шапку невидимку, мой срок все равно бы рос, только из-за того, что меня нигде не видно.

На следующей неделе у нас были стрельбы – лафа! Пистолет ТТ, расстояние до мишени пятнадцать метров, мишень №4 на натянутой веревке, которая качалась на ветру туда-сюда. Выстрелов давалось три и оценивалась стрельба так: 16 очков – 3-ка, 19 очков – 4-ка и 22 очка – 5-ка. Пол дня проходили инструктаж: на человека оружие не наводить, при стрельбе глаза не закрывать, при вопросе поворачивать только голову, руки с пистолетом не поворачивать. Зрелище стрельбы напоминало посещение цирка, так как многие никогда не стреляли из боевого оружия, не то что из ТТ 1935 г. выпуска, курок которого был настолько тугой, что пока на него жали, дуло уже почти упиралось в землю.

В общем, из 27 человек 10 вообще не попали в мишень, пятерки тоже отсутствовали. Когда выкрикнули мою, последнюю по алфавиту фамилию, я спросил:

– Товарищ майор, если я выбью не 22 очка, а 23, у меня же не будет 6-ка, может снимите за это трое суток ареста?

Как уже писал, я занимался подводным плаванием, а в то время это был военизированный вид спорта и одним из видов троеборья была стрельба из «Марголина» на 25 метров, так что я стрелял прилично и по мишени №4 с пятнадцати метров с учетом даже веревки 27—28 очков выбил бы точно. Но этого майор не знал. Он думал, что я буду стрелять, так же как и все, на удачу. Немного поколебавшись, на всякий случай поднял «планку» до 27 очков. Я сказал, что это очень много и за это надо бы снять весь срок ареста. Во взводе, с подачи Николаева, который прекрасно знал, что я умею стрелять, прошел ропот, мол, трепло, куда ему 27, накажите его тов. Майор прибавьте ему еще пару суток за хвастовство. Так и решили, если я выбью 28 очков, то с меня снимется 6 суток, если 29 или 30, то все 12, а если я не смогу выбить 28 очков, то за каждое ненаборное очко до 28 прибавляются трое суток. Обратившись к взводу, он сказал примерно так:

– Я думаю, это справедливое решение, боец должен с оружием в руках уметь искупить свою вину.

Он еще долго говорил, а потом приказал стрелять. Результат был 29 очков. Майор долго смотрел на мишень, а потом заявил, что я его обманул, так как не сказал, что умею стрелять, на что я возразил:

– Во – первых, вы не спрашивали, а во – вторых вы хотели, чтобы я впервые взяв в руки оружие побил мировой рекорд?

Взвод был в кайфе, все кричали – снять весь арест, но Терцвадзе решил иначе. Он сказал, что будем стрелять из всей обоймы и с расстояния 25 метров. Если он проиграет, то снимет с меня все аресты, а если выиграет, то аресты удвоятся. Стреляли по обойме. Я выиграл 2 очка и внутри ликовал, майор был зеленый, как его пилотка, но держался, только ус подрагивал.

После обеда было построении и на нем Терцвадзе скомандовал мне выйти вперед и произнес речь, что за отличную стрельбу я награждаюсь значком «Стрелок – отличник» и дополнительно в знак поощрения с меня снимается 12 суток ареста. Все кричали ура, хлопали меня по плечу.«Как ты его», но я знал – главное впереди.

Как – то пришел в часть азербайджанец и спросил. Кто – нибудь из студентов умеет чинить телевизор? Я обрадовался, что можно подзаработать, домой попасть уже не получается, денег на магазинчик и сгущенное какао нет – пошел ремонтировать. Неполадка была ерундовая, да и запасной неработающий телик как склад деталей имелся, через полчаса все было в ажуре. Хозяин сорвал мне пару груш, пару яблок и поблагодарил. Магазин накрылся, но теперь сразу несколько человек из села пришли за мастером. Я собирал друзей по 3—4 человека. Шли, сначала хорошо кушали, а потом я ремонтировал телик, так мы и кушали вкусно и телевизоры ремонтировали, все были довольны, но тот, кто сообщил о моих самоволках за прошлый месяц, видимо не попал в число «обедающих» и малява пошла наверх.

За вымогательство обедов из местного населения и оскорбление звание комсомольца мне влепили пять суток, а когда я заявил, что не являюсь комсомольцем, то получил еще трое суток. За то, что после просмотра кино (в части был летний кинотеатр) пошел провожать домой жену командира роты, когда тот был на курсах повышения квалификации и опоздал на перекличку получил еще торе суток, но то стоило того, хорошая была у ротного жинка и провожать сама напросилась, а задержаться пришлось, так как не только же мужу повышать квалификацию.

За восемь дней до окончания сборов начались экзамены. Сдавали повзводно, я был в первом взводе, но у меня экзамен не приняли. Вздыхая майор Васильев сказал, что этот чудак на букву М хочет тебя продержать до последнего дня, принять экзамен последним, а потом посадить на губу на все сутки, что у тебя будут. К началу экзаменов у меня уже собралось 18 суток. Кто сдавал экзамены, собирал манатки и уезжал домой. Потом сдавал 2-й взвод, потом 3-й. Затем повторилось все тоже самое, только уже сдавали те, кто не сдал с первого раза. Потом был третий круг.

Тогда я расслабился, у меня было почти 5—6 бесконтрольных дней (Терцвадзе был на экзаменах). Навещал жинку ротного, шастал на бахчи тех, кому ремонтировал телики и пару раз притаскивал громадные арбузы и дыни, ели с удовольствием. Эта неделя была самая спокойная. Настал последний день экзаменов, осталось три студента и я. Наконец, и у меня приняли экзамен! Ну, что я знал – то знал, экзамен сдал на отлично.

Там же на экзамене, я и глазом моргнуть не успел, Терцвадзе вызвал старшину. У меня от перспективы волосы дыбом встали, а эта зараза майор пишет и издевается, мол молодец Якунин, ответа на отлично я от тебя не ожидал. Пришел старшина, снял с меня ремень и повел на губу. И тут пришло дерзкое решение, говорю: