Читать книгу Сибирские рассказы - Юрий Зобнин - Страница 4

С десяток мужчин и толпа женщин возвращались с сельского кладбища. Только что они похоронили двухмесячного ребёнка: маленькую, крошечную девочку, только получившую имя Света. Болела она с самого рождения и до своей кончины – все два месяца. Её мать Мария Ивановна работала в начальной школе учительницей. Молодая, красивая и сильная женщина родила очень трудно, а после родов здоровье её резко пошатнулось. Она заметно похудела, появилась слабость во всём теле, стала жаловаться на головокружение.

Мужики шли впереди, у некоторых были в руках лопаты. Они негромко разговаривали. Позади них под руки шли Мария, её мать Секлетинья Николаевна и две сестры – Анна и Ника. Шли они молча до самого дома. Только подходя к дому Мария сказала своей матери, что у неё очень кружится голова и ноги совсем не держат. Мужики, войдя в ограду, расселись: кто на завалинку, кто на лавку, а кто на ступеньки крыльца. Они молча курили и ждали, когда их позовут помянуть малютку. Женщины же почти все прошли в дом помогать в поминках. Секлетинья Николаевна с Анной и Ниной увели Марию в дальнюю комнату и уложили на кровать. По лицу Марии было видно, что она очень ослабела – лицо было бледное, а губы чуть вздрагивали. Анна, выйдя на крыльцо, послала своего сына, восьмилетнего Стёпку, за фельдшером Игнатом Кузьмичом Ковалёвым. Он был в их селе недавно, с полгода. В городе закончил курсы медиков и его направили в деревню. Надо сказать, что авторитета в деревне как медик он не заработал и люди в основном обращались к бабкам, которые лечили по старинке – травами, наговорами. Для самого́ же молодого Ковалёва за это время авторитетом стало пьянство. Вот и сегодня, придя на вызов в дом Ивана Григорьевича, он уже знал про поминки. Когда здоровался с мужиками, от него несло самогоном.

«Ну где больная?» – спросил он.

«Там, в доме» – ответил кто-то.

Ковалёв зашёл в дом, а один из мужиков сказал с усмешкой: «Этот вылечит со стаканом в руке».

Ковалёв, осмотрев больную, достал из своей медицинской сумки какой-то порошок, спросил полстакана воды и дал выпить микстуру больной.

«Вечером перед сном дайте ещё, организм ослаб, нервное перенапряжение. Дайте ей потом куриного бульона» – наказал он и вышел к мужикам на крыльцо. Вскоре позвали всех в дом на поминки.

После поминок мужики вышли на улицу, сели покурить, и вскоре один по одному разошлись по своим делам. Женщины, убрав со стола, перемыв посуду, тоже разошлись по домам. В доме остались только все свои. Анна с Ниной пошли в комнату к Марии, возле которой на стуле у кровати сидел её муж Григорий. Он после поминок дремал. Сёстры, подойдя к кровати Марии, удивились её перемене. Лицо уже не было бледным, а имело вид какой-то отрешённости, неживой строгости. Губы были плотно сжаты. Дыхания не было. Сёстры стали тормошить Марию, но она не подавала никаких признаков жизни. Григорий встал, наклонился к кровати и попытался приподнять Марию, чтобы посадить на кровать, но она была недвижима. Анна с Ниной закричали. В горнице, где были родные, все всполошились и ринулись в комнату. Григорий опустил голову Марии на подушку и заплакал. Её лицо всё так же было строгим, отрешённым, как будто она думала какую-то свою сокровенную думу. Секлетинья Николаевна упала на кровать, обняла дочь за голову и запричитала в голос. Вслед за ней женщины подняли такой крик, что было слышно далеко на улице. Побежали за фельдшером. Тот после поминок сидел в доме у Григорьевых, где он снимал комнату, со своим собутыльником, счетоводом Петром Клабуковым, и тихо о чём-то с ним спорил за бутылкой самогона. Ковалёв не сразу понял, что от него хотят, а когда понял, то взял свою сумку и пошёл к дому Ивана Григорьевича. Когда он вошёл в комнату, где лежала Мария, то там было битком народу. Он крикнул: «Выходите все; и откройте окно, надышали как в хлеву». Вышли все, кроме Григория, Секлетиньи Николаевны и Ивана Григорьевича. Фельдшер присел на стул и стал выслушивать Марию. Поднял ей веки, пощупал пульс. Он слегка покачивался на стуле, голова его поворачивалась медленно, заторможено. Был он не в себе, но на вид этого не скажешь. Держался он крепко. Через несколько минут он сказал: «Я, Иван Григорьевич, ничего сделать не могу. Сердце. Она мертва, к несчастью». Мужики молча заплакали, а Секлетинья Николаевна снова запричитала. Выйдя в горницу к людям, Ковалёв сказал: «Всё кончено, сердце», и пошёл к себе на квартиру, где его всё ещё ждал Клабуков. Через некоторое время вышел Григорий: «Можете заходить». Все, кто был в горнице, пошли в комнату, где лежала Мария. Григорий пошёл к куму плотнику Семёну Семивёрстову заказать гроб.

В те годы в одном селе жили почти все родные, поэтому и сообщать-то некому было о смерти Марии. Когда в горницу вышел Иван Григорьевич, то там стояли его брат Николай и двоюродный брат Степан.

«Летнее время, мужики, надо завтра всё сделать, жара» – прошептал он. «Бабы сегодня обмоют, соберут как надо, а уже завтра…» – и он опять молча затрясся, сел на скамью и уронил свою седую голову на стол, закрывшись руками.

«Да, правда сказано, что беда не приходит одна» – тихо сказал Николай.

«Утащила Света за собой свою мамку».

Помолчали. Степан, вставая, сказал: «Иван, я запрягу Гнедка, поеду в Берёзовку, сообщу там родным, пусть приедут.» Иван Григорьевич только махнул рукой. Уже к вечеру Марию обмыли, одели и положили на сдвинутые лавки. Когда обмывали, то одна из старушек удивилась: «Я, бабы, впервые обмываю такое тело. Она как живая, глядите» – и она взяла руку Марии, согнула её и опустила. Рука Марии плавно опустилась на грудь.

«Она всё равно как спит» – добавила она.

«Да врач же был, сказал, что мёртвая, с сердцем что-то, не видно разве?» – возразила другая.

Привезли гроб, и Марию, убрав, положили в него. Вскоре пришла баба Фёкла читать молитву. Зажгли свечи. Уже в сумерки приехали родные из соседнего села. Вновь поднялся плачь, слёзы, причитания. Утром мужики с лопатами пошли на кладбище копать могилу, теперь уже матери малютки Светы. Выкопав могилу рядом с могилой малютки, мужики сделали ещё подкоп сбоку, чтобы ставить гроб. Никола привёз доски для навеса над гробом. К полудню всё было готово.

Хоронить Марию собралась без малого вся деревня, школьники и родня из ближайших деревень. На кладбище произнёс речь школьный учитель Василий Петрович, старый, худощавый высокий человек, прошедший всю гражданскую войну. Выступили с речью и председатель сельсовета и молодая учительница. Родные попрощались с Марией, и гроб опустили в могилу, в подкоп, а сверху из досок соорудили навес. На могилу поставили временный деревянный крест, такой же, как на могиле Светы.

Постепенно люди стали расходиться с кладбища. Часть мужиков и женщин пошла помянуть Марию, а часть отправилась по своим делам. Пора была сенокосная и каждый погожий день был дорог. И снова в ограде у Ивана Григорьевича было людно. Поминали Марию.

К вечеру люди стали расходиться. Надо было идти встречать с пастбища скотину. Остались только самые близкие. Мужики сидели в ограде, часто курили, негромко разговаривали. Женщины прибирались в доме.

Село было расположено на взгорке, а внизу бежала небольшая, но быстрая речка. В стороне от села росла берёзовая роща, где находилось сельское кладбище. Сельское стадо встречали за селом у крайних домов. Собирались здесь заранее, чтобы обсудить все деревенские новости, да и просто поговорить. Стадо пас наёмный пастух – деревенский Гришка Петух. Вообще-то он был Петухов Григорий Иванович, но так уж повелось, Петух да Петух, на что Григорий не обижался. Был он инвалид. Хромал на правую ногу, и когда шёл, то казалось, что он прыгает. Может поэтому к нему привязалось это прозвище.

Гришка был ещё не старый. У него были две страсти – игра на самодельной свирели и собаки. Играл он на этой своей дудке здорово. Только он заиграет рано утром, когда ещё туман не прошёл, а коровы уже начинают ломиться в ворота, мычать. Гришка ещё очень любил своих собак. Они у него были какие-то особенные, умные. Он мог спокойно спать на пастбище, постелив на траву полушубок, пока его собаки зорко пасли коров. Только какая-то нацелится на посев пшеницы, тут же одна из собак её возвращает громким лаем на пастбище. Всё не могли понять, как они догадываются, что в полдень надо сгонять стадо к речке на водопой. А вот гоняли.

Стадо Гришка гонял мимо кладбища. Была у Григория одна самая любимая собака – Пальма. Умная собака. Она верховодила всеми тремя собаками, что были у Григория.

В тот вечер, когда похоронили Марию, Григорий прогонял стадо так же мимо кладбища. Некоторые коровы замедляли шаг, останавливались, чесали свои бока о деревянную, сломанную в некоторых местах ограду. Пальма с лаем кинулась, чтобы прогнать красную – с белым пятном на лбу – корову, но внезапно остановилась и дико завыла, повернув голову в сторону кладбища. Через мгновение она уже пролезла в ограду и кинулась к могиле Марии. Выла она страшно. Все остальные собаки, тоже воя, кинулись к могиле, у которой была Пальма. Все собаки, подняв головы и воя, рыли лапами могилу Марии.

Григорий, поняв неладное, стеганул коня и понёсся в деревню к дому Ивана Григорьевича. Людям, что на взгорке у крайней избы ждали коров, он крикнул: «Сами разбирайте коров!»

Когда подскакал к дому Ивана Григорьевича, то увидел в ограде сидящих мужиков, а с ними хозяина. Он, не слезая с лошади, крикнул: «Иван, там у Марии на могиле мои собаки роют и дуром воют, неладное что-то, давайте мужики быстрее!»

Возле дома стояла запряженная лошадь родных, которые собирались ехать домой. Мужики, ещё не совсем поняв в чём дело, схватили лопаты и побежали к запряжённой лошади. Одна из женщин, что стояла на крыльце, кинулась в дом, крича: «Что-то там на кладбище, беда какая-то!». Все женщины, что были в доме, выбежали на улицу и побежали в сторону кладбища.

Когда мужики подъехали к кладбищу, то увидели, что собаки вырыли могилу настолько, что пал крест. Похватав лопаты, стали быстро откапывать могилу. Быстро откопали до настила. Кое-как лопатами отдёрнули доски и вытащили из-под подкопа гроб. Долго не могли лопатами вскрыть прибитую гвоздями крышку гроба. Но вот наконец оторвали крышку и подняли её.

Сначала ужас сковал всех, а затем раздался душераздирающий крик. Это кричал отец Марии Иван Григорьевич, который стоял у края могилы.

Страшное зрелище предстало перед глазами людей. В гробу лежала Мария на боку, подтянув под живот ноги. Она была вся в крови. Лицо исцарапано, ногти на руках поломаны, колени все в крови. Белое покрывало, что закрывало её тело, было смято и лежало в ногах. Когда перевернули уже теперь мёртвое тело, то увидели в левом углу рта запекшуюся струйку крови. Все пальцы на руках были в крови, подушка, что ей подкладывали под голову в гробу, тоже была залита кровью.

Подбежали женщины и подняли невообразимый плач. Гроб с телом Марии вытащили наверх. Весь о случившемся мгновенно облетела всю деревню. Приехали председатель сельсовета и местный милиционер.

Участковый, осмотрев труп Марии, составил протокол и приказал везти её в поселковую больницу на станцию на судмедэкспертизу, туда же он отправил и арестованного фельдшера Ковалёва.

Сколько лет жизни отняла смерть Марии родителям знает только время, которое, как говорят, заживляет душевные раны. Но такое горе – похоронить заживо собственное дитя – залечить никаким временем невозможно.