Читать книгу Работорговцы. Русь измочаленная - Юрий Гаврюченков - Страница 3

в которой ватага наконец-то встречается с разбойниками и вступает в Великий Новгород

– На нём же форма была!

– Кто её знает, эту форму, – ответствовал Щавель. – Кафтан только на одном надет, а по виду все они разбойники типичные. Да и не был я в Новгороде лет -дцать.

– Узнают… ведь повесят!

– Ну ты же не скажешь, – Щавель некоторое время шёл молча, а потом покосился на лекаря. – Или расскажешь?

– Нет! Нет! Что вы! – замахал руками Альберт Калужский. Вокруг был тёмный лес, а дорога всё не кончалась и не кончалась.

Весомая мытарская мошна пояс не тянула. «На базаре лук Жёлудю куплю, – тешился Щавель, – у нас-то хороших луков не делают. Тугой лонгбоу килограммов на тридцать пять и стрел к нему навощённых, пусть радуется парень, заслужил нынче. Тетив куплю про запас. А если будет, и катушку драконового волоса. Должны же в Новгород привозить из Швеции, да из Греции. В Греции всё есть». Под такие думки шагалось легко, а время летело быстро.

– Обедать будем? – спросил старый лучник, покосившись на солнце.

– Чего-то не хочется, дядя Щавель, – выдавил Михан.

– Как знаешь…

И тут все увидели разбойников.

Семеро тёртых и битых жизнью охальников в драных мытарских кафтанах ждали прохожий люд под щитом «Береги лес от пожара!».

– Кто-нибудь ещё жаждет крови? – с полным безразличием спросил Щавель.

Крови не жаждал никто. Молодые ею вдосталь накушались, а разбойники при виде накушавшихся крови молодых мигом расхотели. Одно дело купчина с полной телегой барахла и парой-тройкой охранников, и совсем другой коленкор – ватага оружных молодцов с окровавленными бородами и без купца с телегой. Позырили друг на друга: разбойники мрачно, а Щавель с расчётливым интересом, от которого сердце уходило в пятки, да так и разошлись.

За деревьями показался просвет. Дорога свернула.

– Вот и тракт, – сказал Щавель.

Перед тем как выйти на люди, привели себя в порядок. Разоблачились, вытряхнули вшей (пяток на жменю, а иные поболее!), умылись свежей водой из канавы и вышли на большую дорогу.

Великий Новгородский тракт, издревле носящий нечистое имя «Московское шоссе», являл собою широкий торный путь по грязи и гравию. Местами на обочине попадались замшелые куски мягкого диковинного камня асфальта, чудом уцелевшего с времён допиндецовых. Лечить асфальтом умели немногие. Главным образом невежественное быдло носило асфальт в кармане, тупо веря в чудодейственные свойства. Лишь отдельные понимающие выпаривали с него ароматный мумиё для примочек. Примочки от ушибов и потёртостей, да зацепить мумиё на кончик ножа и растворить в молоке от кашля, вот и вся его целесообразность.

Речи Альберта Калужского вливались в уши воинов и плавно текли себе дальше.

– Другой мумиё делают в тайге за Уралом, – вещал целитель. – Смешивают лосиное добро с целебной глиной тех мест и толкут в заячьих погадках, добавляя живицы пыхты. Сей мумиё действует как отхаркивающее и рвотное средство, но, между нами говоря, никуда не годится. Есть горный мумиё, он полезный от всех болезней. Собирают его под сводами пещер. Ентот качественный мумиё есть горный сок, который застывает на воздухе как сосновая смола. Стоит он десять крышечек от ньюкаколы за грамм или меняют по весу на золото один к одному.

На тракте шла обыденная движуха. Ехали возы и телеги, тянулся в обе стороны разношёрстный люд: мужики, козлы, бродяги, нищеброды, калики перехожие, свободные копейщики, готовые незадорого воевать на чьей угодно стороне, проходимцы всех мастей, падшие женщины, холодные сапожники, гастарбайтеры, греки, китайцы и прочая шлоебень. Но была особенность – попутно ватаге двигалось значительно больше оружных, чем навстречу. Новгородский князь стягивал наёмников в войско.

До темноты прошли полпути.

– Заночуем в лесу, – сказал Щавель, когда миновали Мясной Бор. – Народец у тракта живёт смирный, но проходимцев кто знает. Не будем мутить судьбу. Мы нужны князю.

Канули в чащу, затащив за компанию Альберта Калужского. Не бросать же доктора, оказавшегося приятным собеседником, а то как сглазит! Лепил и ведунов должно держать на коротком поводке и прикармливать. Наварили густой похлёбки из солонины. Съестного не жалели, обедать намечали в Новгороде.

– Балтийского моря соль, – определил Альберт с первой ложки. Лжица у него была как маленький черпачок.

– Так, – подтвердил Щавель.

– Йодистой сути не имеет, посредственна в лечении ран и жара, хотя невская вода сама по себе вкусна, – поведал лекарь. Он со смаком навернул нажористого варева и завалился спать, окутавшись, будто коконом, епанчёй.

– Во избежание палева дежурим по очереди, – постановил Щавель.

– А его? – кивнул на доктора Михан.

– Пусть его, – отмахнулся старый воин. – Ты сам-то как думаешь?

– Ну, да, – сообразил молодец. – Знаем же человека всего день. Туплю.

– Я не сплю, я всё слышу, – подал голос Альберт Калужский.

– Спи, – Щавель растянулся у костра, подоткнув под голову сидор. – Сначала дежурит Михан, потом Жёлудь. Сынок, разбудишь меня, когда зазнобеет.

– Понял, батя, – отозвался Жёлудь, но долго сидел у костра, болтая с товарищем и неслышно отлучаясь за дровами.

От нечего делать хвороста наготовили гору.

– То-то разбойники порадуются, – усмехнулся Щавель, меняя на посту сына.

Царил гадкий час трясунца, когда робкие предрассветные демоны, осмелев за ночь, вылазят наружу и заползают путникам под рубашку. Щавель ёжился от их зябкого шныряния по спине. Он подкидывал дров, но даже большой костёр демонов не прогонял. «Огонь неподходящий, – подумал Щавель. – Добыть бы чистого огня, он поможет. Да как его добудешь, солнца-то нет. Да и лупы нет. Вот бы солнце не взошло, тогда было бы клёво. Быстро бы предрассветные демоны вошли бы в силу? А если вошли, то какими бы стали? Говорят, после Большого Пиндеца солнце не всходило три месяца кряду, обиделось, но ничего, люди выжили. Что демоны… Есть мнение, что не из-за демонов озноб, а потому что за ночь воздух остывает и тело студит, пока его солнечные лучи не прогрели. Глупое мнение, ведь это не тот озноб, который от холода. Это озноб, который колотит ранним зимним утром, когда темно, но надо вставать и идти. Если вставать обязательно, то колотит, даже если в постели лежишь. Это демонический озноб, а вовсе не воздух остыл».

Так думал он, шуруя в огне палкой, прислушиваясь к обстановке за спиною. Лесные звуки Щавель знал все, он даже знал, как разговаривают души солдат в Синяве и мёртвые атомщики в пойме Припяти. В лесу для него не было тайн, и Щавель мог не напрягаясь пасти любого чужака, вздумавшего подкрасться во мгле.

Он сидел и глядел, как дрожат во сне парни, шёпотом ругал демонов. Но предрассветные осмелели, и матом их было не прогнать. Только доктор благодушно похрапывал в коконе из епанчи. Щавель даже завидовал ему, незнатному невоенному человеку. Лекаря демоны избегали касаться, ведь знание – сила!

Огонь унялся, небо светлело на глазах. Щавель замастрячил козырное хлёбово с перцем, чтобы жралось до отвала. Шагать придётся много, зато один переход, и на тебе – городская стряпня! Забурлило, дал прокипеть на углях, снял, отставил в сторонку, накидал хвороста. Огонь полез вверх и взвился. Щавель попинал молодцов:

– Ауфт, швайнен, шнель-шнель!

– Я не сплю, я всё слышу, – немедленно отозвался Альберт Калужский.

– Тебя тоже касается, почтенный доктор. Жрать готово. Подавать в постель не буду, у нищих слуг нет.

Парни одуплились, сразу полезли чуть ли не в самый огонь. Кряхтели, разминались, потягивались. Наконец, спереди обдались жаром и пересели боком, доставая из сапога лжицы. Альберт Калужский вынырнул из кокона с ложкой наготове и присоединился к столующимся.

– Мне сны про немцев снились, а я даже толком не знаю, кто они, – сказал Михан, очистив котёл. – К чему бы?

– К тому, чтоб ты бежал, добро роняя, и пропал, Россией проклят, – ввернул Жёлудь.

– Молчи, дурак!

– Место такое, – сказал Щавель. – Здесь давно была большая война, вот и снятся.

– А голосов нет, – заметил Жёлудь.

– Их здесь хоронили много. Долго после войны ходили специальные люди, искали кости и погребали по христианскому обряду. По тому древнему, что со звездой. Пока все кости не выкопали, не унялись. Говорили, что, пока остался последний непохороненный солдат, война не кончилась. Неправильно говорили. Сразу, как нашли всех, так пришёл Большой Пиндец.

– Не надо было хоронить? – спросил Михан.

– Надо было чутка оставить. Наши павшие как часовые, – сказал Щавель. – Земля хочет солдатских костей. Земле нужны солдатские кости. Если отнять у неё и дать другому богу, земля возьмёт новых сама. Когда все кости поднесли звёздам, земля рассердилась и устроила Пиндец всему.

– Я, натюрлих, – закивал Альберт.

– Давайте-ка уматывать отсюда, – вздохнул Щавель. – Хреновое тут место.

Поднялись. Зассали костёр. Впряглись в сидора. Вышли на тракт. Не к обеду, конечно, а много позже прибыли в Великий Новгород. Обогнули испоганенное БП место и вступили в светлый град.

– Ух и охрененское же здесь всё! – только и вымолвил Михан.

В городе пахло нечистым дымом, испражнениями и ржавчиной. Печные трубы вздымали серое облако, которое не спеша уплывало по ветру. Подметённые мостовые не радовали глаз ни единой былинкой, лишь редкие клочки сена да свежие конские яблоки напоминали о привычной доселе жизни. Парни, кроме леса ничего не видевшие, были придавлены в каменных улицах массами гуляющего народа. Казалось, что люд бездельничает и в то же время торопится по неотложным делам. Горожане были неприветливы и никак не отвечали парням, хотя те вежливо старались здороваться с каждым встречным. Альберт Калужский, конечно, не смутился, видал и не такое. Щавель только посмеивался.

Он привёл ватагу на постоялый двор, сняли в складчину комнату на четверых вместе с доктором. Спустились в трапезную, пустую в межвременье.

– Супа нет, – просветил их давалец. – Сожрали весь. Рекомендую гречневую кашу со шкварками. Её как почнёшь метать, так пока не кончится.

– Давай кашу, – сказал Щавель. – И пива.

– Шведского, чухонского? Есть греческие крепкие напитки.

– Домашнего, нефильтрованного.

Половой умёлся. Щавель отвязал от пояса мошну, распустил устьице и вывалил добычу мытарей. Чего здесь только не было! Шведские серебряные кроны, медные копейки, золотые греческие драхмы, гривны, полушки, вольфрамовые ордынские рубли и даже выломанный с кровью зуб в золотой коронке.

– Не хило! – сказал Михан.

– На оснащение хватит, – заключил Щавель.

Настроение сразу поднялось.

– Вы, парни, после обеда спите. Тебе, доктор, я не указ.

– Я тоже предамся в объятия Морфея, пожалуй, – сказал Альберт Калужский. – Но позвольте узнать: что же вам мешает обрести покой после нелёгкого пути?

– Долг, – обронил Щавель. – Я должен по прибытии сразу предстать пред очи светлейшего князя.