Читать книгу Муос - Захар Петров - Страница 2

Игорь скрючившись лежал на полу радиорубки и пытался заснуть. Было холодно и очень тесно. Старый твердый тюфяк едва помещался между стеной и тяжелым столом с тумбой. Когда-то эта крохотная комната являлась служебным помещением метрополитена, а сейчас гордо именовалась радиорубкой. На столе стоял неприглядного вида аппарат – явный самосбор – и постоянно издавал тревожный, бессмысленный звук. В этот тошнотворный шум Игорь вслушивался последние две недели.

Дело в том, что от руководства Полиса поступило распоряжение сканировать эфир «для установления возможного контакта с внешним миром». В Метро всегда теплилась надежда, что где-то наверху все еще существуют остатки цивилизации. Хотелось верить, что в каком-нибудь Урюпинске люди, как и раньше, живут на поверхности, что-то выращивают, строят, смотрят телевизор, слушают радио. Нет-нет да и возникали разговоры о том, что вот, мол, например, в Исландии, в Австралии или даже поближе – в Сибири – все осталось так, как было «до». Разум отвергал эти предположения: будь это так, бывшую столицу одной из самых могучих империй давно бы уже навестили паломники: с добром ли, из корысти или из любопытства – неважно. Однако за десятилетия сталкеры не встретили на поверхности ни одного чужака.

И все же люди надеялись. Надеялись вопреки здравому смыслу. Правда, дело не шло дальше мечтательных разговоров среди обывателей. Долгие годы радиосвязь была просто технически невозможна. Во время Удара электромагнитные импульсы вывели из строя почти все радиооборудование. Ядерный смерч нарушил магнитное поле Земли, на поверхности возникли новые магнитные поля. В первые десятилетия радиосвязь, даже при наличии продвинутой техники, нельзя было наладить. Радиоприемники стали ненужным хламом. Да и вообще в полуголодном, измотанном эпидемиями и наседающими мутантами Метро было не до науки и поиска братьев по разуму.

Со временем жизнь под землей не стала сытой и безопасной, но все же постепенно входила в зыбкую, но ровную колею. Была создана соответствующая новым условиям система энергоснабжения. Поставленное на поток грибовыращивание и свиноводство не насытило всех, но чуть потеснило голод. Освободилось немного времени, чтобы подумать о чем-то постороннем. Однако подрастающее поколение, рожденное в Метро, уже не проявляло такого острого интереса к внешнему миру. Для них Метро и составляло Вселенную, а существование других городов и стран было скорее абстракцией – примерно такой же, как жизнь на Марсе.

Однако среди людей всегда находятся энтузиасты и мечтатели, которым обыденность кажется слишком скучной и которые вечно смотрят куда-то вдаль вместо того, чтобы смотреть себе под ноги. Их занимают проблемы, не имеющие, с точки зрения людей здравого смысла, никакого практического значения.

В Полисе – передовом государстве Московского метро, объединявшем десяток станций и перегонов, – группа ученых-браминов добилась от властей осуществления их проекта «Цивилизация». Суть проекта заключалась в попытке установить связь с внешним миром. Способ осуществления этой идеи представлялся простым и сложным одновременно: сборка примитивного, но более или менее мощного радиоприемника, вынос радиоантенны на одно из самых высоких зданий на поверхности, прием и анализ поступающих радиосигналов, налаживание контактов с «внешними очагами цивилизации». «Внешними очагами» назывались гипотетически обитаемые страны или города. Так значилось в докладной записке, представленной учеными на рассмотрение руководству.

Сначала проект был отвергнут Советом Полиса. «Против» высказались экономисты и военные. Первые утверждали, что проект является бессмысленной тратой ресурсов. Вторые доказывали, что он ставит под угрозу безопасность Московского метро: «внешние очаги» могут оказаться технически более мощными, лучше вооружены и достаточно агрессивны, чтобы прийти с войной. Лишь молодой перспективный дипломат Александр Расанов заразился идеей проекта. Надо признать, что отчасти им руководили личные мотивы. Занимая пост министра внешних связей, он тонко продумывал и успешно осуществлял сложные политические интриги в интересах Полиса, лавируя между враждебными и дружественными режимами Метро. Его хорошо знали и ценили в пределах Кольцевой линии, но мечты Расанова не ограничивались авторитетом в Ганзе. Он видел себя Главой Полиса. Цель эта, как он самому себе признавался, была труднодостижимой. Тут все приоритеты были у военных-кшатриев, но поскольку он таковым не являлся, то для карьерного скачка ему просто необходимо было стать героем какой-нибудь опасной или громкой операции. Услышав на заседании Совета Полиса о проекте ученых, Расанов сразу понял, что это его шанс. Если отклоненный Советом проект будет, по настоянию Расанова, одобрен на повторном обсуждении, можно продвигать его дальше. Будучи оптимистом, он верил в возможность сенсационного открытия, которое заодно выявит его личные заслуги.

Расанов предложил поставить проект на повторное обсуждение. Его настойчивость всех удивила, но Глава, симпатизировавший способному дипломату, согласился. И вот день настал. Перед выступлением Расанов обвел взглядом присутствующих, заглянув поочередно в глаза своих оппонентов. В чьих-то он прочел интерес и сочувствие, другие смотрели недружелюбно или со скрытой завистью. Расанов был самым молодым министром Полиса. Его выразительное, можно сказать, красивое лицо и ладная фигура служили как бы предпосылкой его успеха. Энергия и красноречие завершали дело. Во время разговора Александр умел так толково расставлять слова, умно задавать вопросы и к месту употреблять случайно услышанные термины, что производил впечатление широко образованного человека. Расанов знал свои козыри и всегда был уверен в себе, хотя превосходства никогда не показывал, а возможно, даже и не испытывал. Держался ровно.

Расанов слегка тряхнул волнистыми волосами, отращенными чуть длиннее положенного в его должности.

– Я тоже голосовал против этого проекта и прошу авторов простить мою недальновидность и поспешность. Я долго думал над предложением ученых и пришел к выводу, что мы не оценили те серьезные выгоды и преимущества, которые оно нам сулит. Не могу не согласиться с министром экономики в том, что осуществление проекта связано с большими затратами. Его щепетильность, когда дело касается государственных ресурсов, заслуживает уважения. Я склоняю голову перед вашим талантом и талантом ваших предшественников, благодаря которым мы все живем в относительном достатке. Но прошу вас вспомнить, какой ценой это достигнуто. Люди, созданные природой для жизни на поверхности, уйдя под землю, оказались во враждебной среде. Многие из вас помнят времена Большого Хаоса. Сотни тысяч умерших от голода и болезней, погибших в бесчисленных войнах – таков итог приспособления к жизни под землей. До тех пор, пока подземелье станет нашим настоящим домом, пройдут еще десятилетия… А где-то – я в этом уверен – есть другие человеческие содружества, которые тоже решают, а может быть, уже решили проблемы выживания. Они могли бы помочь нам избежать многих ошибок, то есть новых жертв и страданий. Не воспользоваться их ценным опытом, их помощью было бы глупо. Я уверен, что проект «Цивилизация» – это не пустая трата денег. Этот проект – наш шанс выйти из тупика. Это дорога к восстановлению цивилизованного общества на нашей планете. И именно поэтому я нашел в себе мужество признать свою ошибку и прошу вас поддержать меня.

Александр смотрел прямо в глаза министру экономики и видел, как менялось выражение его лица. Кислую мину сменило желание перебить молодого выскочку, но в конце министр задумался. Лицо его еще оставалось недоверчивым, но мозг по привычке уже сводил дебет с кредитом… «Этот, кажется, склоняется…» – отметил про себя Расанов и повернул голову к седому Главнокомандующему.

– Товарищ генерал! В Полисе все знают, что вы человек настолько же мужественный, насколько и осторожный. Поэтому я понимаю, что вами движет отнюдь не боязнь, а именно огромная ответственность за безопасность Полиса. Но вспомните об основных принципах радиосвязи. Мы можем просто принимать сигналы из «внешних очагов», собирать информацию, не обнаруживая себя. Со временем, если в этом будет необходимость, можно выйти на связь. Думаю, вряд ли где-то в мире еще существует техника, которая позволит установить наше местонахождение. Таким образом, это мероприятие совершенно не угрожает государственной безопасности.

Главнокомандующий был не готов к такому повороту. «Основные принципы радиосвязи» всплыли в его голове туманным пятном, но признаться в этом он, конечно, не мог. Поэтому он не решился публично оспорить утверждение молодого министра. Мудрый генерал решил просто промолчать.

Расанов тем временем делал решающий выпад:

– Я обращаюсь ко всем! За последние пару лет территория влияния Полиса выросла вдвое. В нашей части Метро мы – самая сильная держава. К нам прислушивается большинство станций в пределах Кольцевой линии. Так представьте, насколько наше влияние усилится, если проект «Цивилизация» будет успешным! Мы, и только мы, станем рупором Метро во внешний мир. Помимо экономического эффекта, это даст нам психологическое и политическое преимущество над всеми враждебными и дружественными государствами. И все это – без единого выстрела! Я прошу вас: сделайте правильный выбор!

Ученые одобрительно кивали, министры слушали с интересом. После короткого обсуждения Глава, отрешенно постукивая пальцами по столу, провозгласил:

– Голосуем.

Сам он в голосовании участия не принимал, зато мог наложить вето на любое решение Совета. Между тем члены Совета научились по тону, каким произносилось слово «голосуем», почти безошибочно определять отношение Главы к предмету обсуждения.

Проект «Цивилизация» был принят с одобрения большинства.

Несмотря на кажущуюся простоту, осуществление проекта заняло более года. В Полисе не осталось действующей аппаратуры и радиомехаников. Чуть ли не единственным спецом был Степаныч, который когда-то закончил Институт связи и, действительно, «волок в этом деле». Главной его задачей теперь была починка раций близкого действия и восстановление телефонной связи. Второй мастер нашелся на Красной линии. Его пришлось вымаливать у коммунистов, и генсек Москвин разрешил воспользоваться знаниями «красного» радиомеханика в обмен на дальнейшее участие коммунистов в проекте «Цивилизация». Перед двумя специалистами поставили задачу собрать достаточно мощный радиоприемник, который мог бы принимать и очищать радиосигнал, если тот вдруг пробьется сквозь еще незатихшие возмущения в магнитном поле Земли.

В метро был объявлен сбор старых радиоприемников, магнитофонов, телевизоров и прочей радиоаппаратуры. Их оказалось немного. Основная надежда была на сталкеров. Именно они доставляли с поверхности проржавевшую, полуистлевшую технику, все, что, по их мнению, могло содержать необходимые радиодетали. Наконец из кучи этого хлама двум спецам с трудом удалось собрать действующий радиоприемник.

Антенну было решено установить на крыше уцелевшего шестнадцатиэтажного здания вблизи станции Арбатская. Отряд сталкеров почти сутки взбирался наверх через разрушенные взрывной волной и временем, заваленные железобетонными обломками лестничные проходы. Твари, обитавшие в заброшенном доме, беспрестанно атаковали людей, посмевших вступить на их территорию. Эта операция стоила жизни троим из сталкеров, еще несколько были тяжело ранены. И все-таки антенна теперь стояла на крыше высотки, а кабель от нее был спущен на станцию Полиса.

В день запуска проекта возле рубки толпился народ – высокопоставленные брамины и кшатрии, Расанов, оба радиомеханика и комитетчик от красных. Игоря, ученика связиста, никто сюда не приглашал, но он, как человек, лично приложивший руку к созданию радиоприемника, считал себя вправе присутствовать. Правда, на всякий случай, он скромно сел в угол рубки.

Пожилой брамин, официально руководивший проектом, хотел сначала сказать какую-то подобающую речь, но, увидев нескрываемое нетерпение на лицах, махнул рукой, что радиомеханик расценил как приказ начинать. Степаныч щелкнул тумблером.

Многие из собравшихся были людьми старшего поколения и помнили, что такое радио. Они с надеждой смотрели на безобразную конструкцию без корпуса с несколькими тумблерами и ручками регулировки, выведенными на какую-то панель. Как бы хотелось этим людям, чтобы после щелчка в тесную рубку ворвалась давно забытая какофония перебивающих друг друга радиостанций: музыка, новости, спорт…Это означало бы возможность их спасения и возврата в прежнюю жизнь. Игорь, вслушиваясь, как и все, в шипение эфира, обвел взглядом лица присутствующих. Они были напряженными и торжественными. Лишь Степаныч опустил глаза и почему-то виновато насупился. Из приемника доносились только громкий шум и треск, то есть, говоря профессиональным языком, «фон» и «помехи». Со слов спецов, помех снаружи во много раз больше, чем на глубине метро. Радиомастер стал нервно крутить ручку настройки частоты. Вдруг помехи прекратились, и из динамиков донесся ритмичный звук: «Тум-Тум-Тум…Хр-р-р». Словно кто-то стучал по включенному микрофону. Эта череда звуков повторилась с небольшим интервалом. Все замерли, как будто ожидая, что приветливый голос произнесет, как бывало: «Внимание! Начинаем нашу передачу…». Но в тишине лишь уныло раздавались одни и те же необъяснимые ритмичные щелчки. Через некоторое время «красный» радиомеханик высказал общую догадку:

– Это и не люди… Чертовщина какая-то…

Степаныч продолжал поиски, крутя ручку настройки до упора и потом обратно – медленно, миллиметр за миллиметром. Затем быстрее. И еще раз медленно. Опять ничего. Ничего, кроме помех и монотонного нечеловеческого сигнала на одной и той же частоте. В течение часа под нетерпеливым наблюдением присутствующих оба спеца что-то подкручивали и подтягивали в самом приемнике и даже иногда постукивали по нему от безнадеги. Ничего, кроме странного сигнала! «Красный» радиомастер робко сказал:

– Может, что-то с антенной? – хотя и сам понимал абсурдность этого предположения. Прием сигнала шел именно через антенну, а значит, как раз она тут ни при чем.

Еще минут пять общего молчания под шум помех из приемника. Первым не выдержал военный чин, приглашенный на сеанс.

– Я говорил, что все это бред! Сколько затрачено средств, погибли люди! И все из-за чьей-то сумасбродной прихоти! – Он сердито глянул на ученых.

– Мы не для себя старались, – робко парировал один из них.

– Может, попробовать по второму варианту? – поддержал другой.

– И не надейтесь! – отрезал военный. – Я буду настаивать на прекращении проекта и привлечении виновных к ответственности.

Выходя, он многозначительно посмотрел на Расанова.

Долгие часы радиомеханики бороздили эфир в надежде выудить оттуда хоть что-то. Ученые, теряя надежду и терпение, один за другим тоже покидали рубку.

В полночь особист, до этого невозмутимо наблюдавший происходящее, резко встал и сказал «красному» радиомеханику:

– Нам пора… Потрудитесь обдумать, что вы доложите товарищу Москвину, – и удалился. Тот, растерянно пожав руки своему коллеге и Игорьку, поспешил за «товарищем».

Расанов молчал, время от времени по-детски грызя ногти. Потом вздохнул, подошел к Степанычу, пожал ему руку и тихо сказал:

– Ничего, еще не все потеряно. Главное – не отчаиваться.

На Игорька он даже не взглянул.

Игорь с наставником, не оправдавшие надежд, пришибленные, остались вдвоем. Они, сменяя друг друга, еще двое суток сканировали эфир. На третий день в рубку зашел один из ученых и, хмуро поздоровавшись, сообщил:

– Правительство отказало в поддержке проекту «Цивилизация». Оно считает проект безнадежным. Нам не разрешено больше использовать штатных сотрудников. Вам, Николай Степанович, придется немедленно вернуться к своей прежней работе. Но Расанову удалось уговорить Главу продолжать прослушивание в ближайшее время. Поэтому начальником рубки назначаешься ты, – ученый неожиданно повернулся к Игорю.

Тот ошалело смотрел на него, пытаясь определить, с иронией говорит «начальник рубки» или всерьез.

* * *

Сначала сирота Игорь Кудрявцев обрадовался такому ответственному назначению. Но потом вспомнил, что все, что ни случается в его жизни, бывает только к худшему. Он тяжело вздохнул и тупо уставился на шипящий приемник.

Игоря, когда он был еще маленьким, забрали с Тверской – одной из станций, на которой к власти пришли фашисты. Он мало что помнил из своего детства. Например, совершенно не помнил лица матери. На его месте в памяти всегда возникал расплывчатый полуовал. Но вот ее густые светло-русые волосы Игорь помнил хорошо. Так же хорошо, как и черную униформу матери и красно-белую повязку с черной трехлучевой свастикой на рукаве. А еще помнил ласковые руки и ласковый голос, когда она пела ему какие-то песенки. Сына она обычно называла Игорек. И вообще, образ матери у Кудрявцева никак не вязался с теми представлениями о фашистах, которые рисовали в своих рассказах ветераны Полиса. Он считал бы их россказни неправдой, но память упрямо хранила один случай.

Игорь почти всегда по вечерам встречал мать с работы. Она выходила из двери, ведущей в какой-то коридор в дальнем конце перрона их станции. В тот коридор никого не пускали. Иногда оттуда слышались приглушенные, леденящие кровь, почти нечеловеческие крики.

Он дожидался мать у двери. Женщина выходила, ласково ему улыбалась, радостно брала на руки. Когда Игорь спрашивал, кто там кричит, мать отвечала, что это «плохие». Иногда она их называла «чурками». Для шестилетнего мальчика этого было достаточно. Воображение превращало этих чурок в страшных монстров.

Но однажды Игорь попал внутрь. В этот вечер дверь «маминой работы» была открыта. У входа стояли два охранника в черной форме. Обычно они находились за дверью и запирали ее изнутри. Сейчас оба вышли и ругались с каким-то рабочим, пытавшимся протолкнуть в дверь тележку. Тележка не лезла, и охранники благим матом орали на рабочего, потом вытолкали тележку и стали пинками прогонять бедолагу. Охранники привыкли к тому, что Игорь постоянно ошивается возле двери, и поэтому на него не обращали никакого внимания. В этот-то момент мальчик и проскользнул в коридор.

Он забежал в ближнюю комнату и увидел свою мать. Та была в белом халате, испачканном кровью. Мать и еще двое мужчин в таких же халатах склонились над почти голой и удивительно смуглой девочкой, привязанной к какому-то странному железному стулу. Девочка была лет шести. Ремни жестко притягивали ее к сиденью, не давая возможности пошевелиться. Выше уровня глаз черепная коробка девочки была срезана. На столике в лужице крови лежал верх черепа с пышной копной удивительно черных волос. Таких Игорь еще никогда не видел.

Девочка не могла кричать – у нее во рту торчал резиновый кляп, поверх которого шел еще один ремень, жестко вжимавший кляп в рот, а вместе с ним и прижимавший голову ребенка к подголовнику стула. Но девчушка, похоже, была в сознании. На окровавленном лице застыли ужас и невыносимая мука, глаза, казалось, сейчас вылезут из орбит.

Девочка увидела Игорька и как-то встрепенулась. Мать повернула голову, побледнела и зло крикнула: «Пошел вон!». Игорь не мог пошевелиться. Мать резко вытерла окровавленные руки в перчатках о свой халат, подошла к Игорьку, схватила его за руку, вытолкнула из операционной и потащила по коридору. Оба охранника, прогнав рабочего, удовлетворенно возвращались к посту. Увидев Игорька с матерью, они перепугались. Мать вывела Игорька из коридора и сдержанно сказала: «Жди меня дома». Игорь побежал со всех ног. До него доносилось, как мама, его ласковая добрая мама, кричала на охранников такими словами, которых он от нее раньше никогда не слышал.

Мать вернулась с работы раньше обычного. Это была снова его любимая милая мама. Она пробралась в угол палатки, в которой сидел и трясся Игорь, и сунула ему в руку конфету (где она могла ее достать?). Потом обняла сына и ласково зашептала прямо на ухо:

– Игорек, сынок. Та девочка очень больная, она – злая. Она – чурка. Я хочу ее вылечить. Она выздоровеет и станет красивой доброй русской девочкой. Она будет как мы. Ведь твой папа погиб на войне ради того, чтобы все детки были русичами…

Игорь почти поверил – а что ему еще оставалось делать? Правда, встречать маму с работы он больше не ходил. И вообще на ту дверь старался не смотреть.

Через несколько лет, когда он оказался в Полисе, Игорь случайно услышал рассказ одного из ветеранов войны с фашистами. Тот утверждал, что фашистские медики проводили секретные эксперименты над детьми. Они создавали управляемых, сильных зомби – идеальных солдат будущей армии. В качестве материала использовались дети восточных национальностей. При осуществлении операций медики не тратились на наркоз. В заключение ветеран добавил:

– Главой их медчасти была женщина-хирург. Видел я ее мертвой, когда уже в расход пустили. Красивая была баба. Такая маленькая, хрупкая… Ну, никогда бы не поверил, что такая может намеренно детей калечить! А сколько умерло при этих операциях… Кстати, говорят, что фашисты, уходя со станции, упорно прикрывали медиков с их подопытными – так они важны для них были. А детки, которым эта фашистка мозги вправила, уже повырастали, небось. Не хотел бы с ними встретиться…

У Игоря мурашки побежали по коже. Его маму, действительно, убили. Однажды Полис внезапно напал на их станцию. Мать уже вернулась с работы и что-то читала в их палатке. Когда началась стрельба, она схватила пистолет и хотела выбежать наружу, но уже на выходе вскрикнула и ввалилась обратно, упав на спину. Продолжая держать одной рукой пистолет, второй она зажимала рану в животе. Подняв глаза на Игорька, мама что-то зашептала, но он не слышал или не понял от испуга.

В это время в палатку вбежал незнакомый военный с автоматом. Увидев пистолет в руке раненой женщины, он спокойно поднял ствол и выстрелил ей одиночным в голову. От наполнившего его ужаса Игорь потерял сознание.

Он пришел в себя, когда какой-то бородатый мужик тащил его за шиворот в сторону туннеля. Впереди такой же бородатый с перевязанной рукой и автоматом на груди преградил дорогу.

– Куда ты его?

– А что ты прикажешь со щенком фашистским делать? На фарш, разумеется! Мать его знаешь кем была?

– Значит, и ты – такой же! А ну оставь дитенка! Слышишь, чего говорю?! – раненый боец потянулся к автомату.

– Да хрен с тобой! Забирай! – И мальчик покатился под ноги заступника от сильного толчка в затылок.

Игоря Кудрявцева переправили на Боровицкую, где был устроен приют для детей, потерявших родителей. Здесь было несладко: сверстники быстро прознали, чьим сыном он был. «Фашистский ублюдок», «нацистская сука» – эти слова Игорьку то и дело приходилось слышать в свой адрес. Часто его жестоко избивали. Особенно свирепствовали те, чьи родители погибли от рук фашистов во время войны. Учителя формально пытались защитить Кудрявцева, но они и сами испытывали к мальчику неприязнь за его прошлое, как будто он был в чем-то виноват. У Игоря не было друзей. Девушки его сторонились, хотя он рос высоким, приятной наружности юношей. Они боялись стать «фашистскими подстилками».

После очередного избиения Игорь даже думал покончить с собой. Он украл нож, чтобы ночью перерезать себе вены, но сделать это не хватило духу. Паренек завыл, давясь рыданиями без слез. Он ненавидел себя, ненавидел свою покойную мать и проклятую жизнь, сделавшую его изгоем.

Лучшие воспитанники приюта обычно поступали в распоряжение браминов. У Игорька не то чтобы не было способностей к учебе. Он просто не видел смысла заниматься этим. Для того чтобы оградить от сверстников, да и просто избавиться от Игоря, воспитатели приюта в двенадцать лет отдали его в ученики радиомеханику.

Так получилось, что владеющих этой специальностью в метро можно было пересчитать по пальцам. Починка же раций сталкерам и восстановление телефонной связи оказались делом весьма нужным и постоянно востребованным. Работы у Степаныча было много, а сам он становился стар и в последнее время часто болел. Ему нужен был помощник, а заодно и кто-то, кто мог бы его заменить.

Игорь перебрался в палатку Степаныча, которая была одновременно его мастерской и домом. Угрюмый радиомеханик разговаривал очень редко и еще реже улыбался. Он так и не принял новую жизнь в Метро и все еще жил прошлым. Тот день, когда в ядерном пекле погибли его жена и двое детей, был для него последним реальным днем. Иногда мастер доставал три замусоленные фотокарточки, раскладывал их на полу, закрывал глаза и начинал качаться из стороны в сторону.

Близкими людьми Игорь и Степаныч не стали. Но паренек был благодарен старику уже за то, что того абсолютно не смущало происхождение ученика. Правда, для других людей он так и остался фашистом. И если не считать пары фраз в день, которыми они перебрасывались с радиомехаником, Кудрявцеву случалось сутками не разговаривать вовсе.

Однажды Игорь заметил на лице наставника оживление: сталкеры с поверхности принесли целую стопку справочников по радиоделу. После этого Степаныч начал более основательно образовывать своего помощника: кое-что задавал учить по справочникам, объяснял основы радиодела и поручал нехитрый ремонт. За несколько лет Игорь освоил профессию.

Они жили в своей палатке, выходя оттуда только по необходимости. Но даже в эти редкие «вылазки» Кудрявцеву хотелось скрыться от чужого любопытства, остаться в тени. Как бы защищаясь, он натягивал на голову капюшон старой вылинявшей куртки, обвисавшей на его худых плечах, ссутуливался и становился почти незаметным. Мало кто обращал на паренька внимание. Правда, когда он скидывал свой капюшон, то раздатчица служебных пайков – некрасивая девчонка с заячьей губой – засматривалась на него. Бледное чистое лицо с едва заметными редкими волосками на щеках и подбородке, уклонившимися от щербатого лезвия, растрепанные темно-русые волосы и длинные, почти девчоночьи ресницы делали Игоря похожим на избалованного отрока. Но сжатый рот, напряженные скулы и смотрящие мимо всех серые глаза подсказывали, что жизнь его далеко не беззаботна. За все время он так и не встретился взглядом с бедной раздатчицей. Возможно, это было к лучшему для нее…

* * *

К исходу второй недели пребывания в должности «начальника рубки» Игорь стал понимать, что назначением он обязан лишь пренебрежению к нему окружающих и той маловажности, которую имел проект «Цивилизация» в глазах правительства.

Старый радиомеханик, хоть и считался снятым с задания, все-таки иногда заходил в рубку. Он кое-что перестроил в приемнике, и аппарат теперь автоматически сканировал эфир на разных частотах, так что Игорьку не надо было крутить ручки.

Игорь периодически выходил – по нужде или получить свой служебный паек – и вновь возвращался в рубку, чтобы круглосуточно слушать это утомительное шипение, перебиваемое писком и треском. Сначала он вслушивался внимательно, боясь что-нибудь пропустить, потом более рассеянно, а со временем привык и засыпал под этот шум.

Но сегодня треск из динамиков казался Кудрявцеву невыносимым. Он с тоской ощутил свое одиночество и заброшенность. Его совсем забыли в этой проклятой рубке. Пройдут долгие годы, и он состарится, неся свою бессмысленную вахту. Проваливаясь в дрему под шипение приемника, Игорь увидел, будто он стоит на платформе возле раздачи служебных пайков. Заметив его, люди разбегаются, а когда он подходит к палатке, то не видит на прилавке привычных грибов и вяленого мяса в бумажных пакетах. На столе лежит большое зеркало. Предчувствуя что-то страшное, он боится в него посмотреть, но пересиливает себя и нагибается. Игорь видит в зеркале свое отражение: череп, обтянутый полусгнившей кожей, с редкими волосами на макушке. Вместо рта и глаз – дыры. Он в ужасе выбегает из палатки, а люди, столпившиеся на перроне, отшатываются от него.

Вдруг он слышит знакомый голос и, обернувшись, видит свою мать в черной форме. За руку матери держится смуглая девочка без черепа – с вытаращенными глазами и дикой улыбкой на лице. Они подходят к нему. Мать, глядя поверх его головы, с отвращением шепчет: «На кого ты похож? Ты позоришь нацию, выродок! Тебе не место здесь!» Он переводит взгляд на девочку и видит, что там, где должен быть мозг, кишат черви. Девочка приближается к нему со словами: «Чурка, поцелуй меня, чурка, поцелуй меня». Она пытается обнять его. Игорь в испуге пятится, проваливается в открытый люк и падает в бездну. А сверху доносится голос матери, который вдруг становится жалобным и настойчиво повторяет: «Мы ждем вас…»

Игорь проснулся в холодном поту, быстро сел на тюфяке, ударившись головой о стол. Потирая лоб, он понял, что это обычный кошмар. И тут он услышал:

– …мы ждем вас…

Это был уже не сон. Слова донеслись из шипевшего динамика. Но приемник автоматически сменил частоту, и все пропало. Игорь вскочил и быстро дернул ручку назад, второй рукой отключая автоматический режим поиска. «…ждем…ш-ш-ш». Дальше обычный шум.

Сон как рукой сняло. Игорь несколько часов подряд жадно ловил каждый шорох в эфире. Он не пошел за дневным пайком, боясь пропустить долгожданный сигнал. К вечеру шипение стало менять тембр и сквозь него, как будто сквозь стену дождя, начал пробиваться женский голос: «Всем! Всем! Всем!… ш-ш-ш… вещает убежище Муос… ш-ш-ш… просим помощи… ш-ш-ш… атакуют… ш-ш-ш… гибнут дети…». Потом этот же голос заговорил на незнакомых языках, видимо повторяя тот же текст.

* * *

На заседание Правительства Полиса были приглашены люди, которые при других обстоятельствах вряд ли могли тут оказаться: командир спецназа Дехтер и все тот же угрюмый молчаливый особист с Красной Линии. Правительство Полиса, несмотря на напряженные отношения с красными, решило не идти на конфликт и выполнить условия договора об участии коммунистов в проекте. Скромно топтались в углу старый радиомеханик и его помощник Игорь Кудрявцев (на сей раз он был в списке приглашенных). Кроме того, здесь находилось несколько мужчин разных возрастов с военной выправкой.

Обсуждение длилось долго. Сначала один из ученых Полиса зачитал сообщение об обстоятельствах открытия источника радиосигнала, в котором, к молчаливой обиде Игоря, о его роли упомянуто не было. В докладе сообщалось, что неизвестная радиографистка два раза в сутки на определенной частоте посылает миру сообщение продолжительностью 2 минуты 27 секунд на трех языках: русском, немецком и английском. Несмотря на плохую слышимость и благодаря тому, что сообщение трижды повторяется на разных языках, удалось восстановить его большую часть. Так, уже известно, что оно посылается из города Минск – бывшей столицы одного из славянских государств, граничившего с Россией. В тексте указывается адрес и описание места, где установлен передатчик. В послании сообщается, что значительной части жителей города удалось спастись в Минском метро и других подземных укрытиях, но в настоящее время они испытывают какие-то трудности, грозящие гибелью всему населению. Они просят о немедленной помощи.

После ученого выступил торжествующий Расанов. Ни разу не сказав в докладе о своей роли, он тем не менее сумел напомнить, благодаря чьей дальновидности и настойчивости проект осуществился. Тем не менее о полном успехе проекта говорить рано, так как сообщение является односторонним и, очевидно, посылается с радиопередатчика, работающего в автоматическом режиме. Таким образом, достигнутое нельзя назвать установлением контакта в полном смысле этого слова.

Затем Расанов, немного понизив голос, сообщил новость, которая взбудоражила всех. Он уполномочен Главой известить присутствующих, что Полис имеет возможность доставить группу в количестве тридцати человек практически в любую точку земного шара. Технический аспект данной возможности до определенного времени, по понятным причинам, разглашению не подлежит. В связи с этим Совету Полиса предлагается обсудить целесообразность экспедиции в город Минск.

Расанов сделал паузу, наслаждаясь недоумением на лицах тех, кто был до сих пор не посвящен в самый свежий секрет Полиса. Совсем недавно сталкеры нашли на поверхности плотно закупоренный ангар. Это странное приземистое строение без окон и дверей долгое время не привлекало ничьего внимания во время вылазок на поверхность. Но найти наверху что-то ценное становилось все тяжелей, и какой-то дотошный сталкер все же выискал замаскированную дверь, а во время следующей вылазки взломал ее. В ангаре стоял вертолет. Кто-то давным-давно его специально здесь спрятал: система сухой пассивной вентиляции ангара и заботливая консервация сохранили машину почти в первозданном виде. Куда делись те, кто прятал вертолет или знал о нем, неизвестно: скорее всего, они погибли во время Катастрофы или же умерли в Метро, а может быть, еще живут, так и не рассказав никому о своем секрете по только им известным причинам. Вскоре был найден и второй выход из ангара, соединявший его с системой подземных коммуникаций (со стороны подземелья он был настолько замаскирован, что найти его оттуда было просто нереально). Роли Расанова в обнаружении столь ценной находки не было никакой, и именно поэтому он придавал в своих речах ей огромную значимость. Именно он первый связал воедино обнаружение вертолета и поступивший сигнал из Минска, преподнося это как Божий знак, рассмотренный им лично. И как-то само собой получилось, что о настырном сталкере, явившем Полису летающую машину, все забыли, считая это заслугой самого Расанова.

Несколько минут все молчали, пораженные этой новостью. Затем начали бурно высказываться и пытаться прямо или косвенно выяснить у докладчика характер данной возможности. Но министр внешних связей стойко отклонял все вопросы.

К настоящему времени вылазки на поверхность даже в пределах Москвы являлись очень рискованным и технически сложным мероприятием. Усугублялось это нехваткой боеприпасов, все более ощущавшейся в последнее время. На таком фоне экспедиция в другой город и тем более другую страну казалась чрезвычайным расточительством. Поэтому в начале разговора мысль о реальности подобного похода, казалось, была полностью отброшена. Трезвые головы настаивали на неоправданности рисков, несоответствии целей и затрачиваемых средств. Когда все вроде бы согласились с этим, молчавший Глава Правительства взял слово. Он заявил, что поддерживает проект. Приглушенно, с длинными паузами говорил он о том, что, несмотря на нехватку боеприпасов, продовольствия и прочие сложности, нужно осуществить эту экспедицию. Все знают, что моральный климат в Метро падает. Депрессия и отчаяние охватили абсолютное большинство населения. Людьми движет в основном инстинкт самосохранения, а не разум, и в этом их трудно винить. Едва удается сдерживать сползание окраинных станций в пучину дикости и анархии. Междоусобные войны делают и без того трудную жизнь невыносимой. Мир Метро стоит на пороге Большого Хаоса.

«Нужна идея, которая дала бы людям надежду выбраться когда-нибудь из подземелья и объединила бы всех, – веско убеждал Глава собравшихся. – Метрожители не верят ни в бога, ни в справедливость. Нужна новая религия. Нужно дать мощный позитивный вектор их эмоциям и устремлениям. Итак, надо сообщить населению Метро, что они не единственные уцелевшие на планете. Весть эта обрадует большинство здравомыслящих людей, поднимет дух, прибавит оптимизма и сил для борьбы за выживание.

Другой аргумент в пользу экспедиции – возможность в ходе операции примирения и объединения враждующих режимов Метро. Силами одного Полиса этот проект поднять невозможно. Проведение экспедиции потребует ресурсов многих станций, заставит нас сотрудничать, и это может послужить первым шагом к сплочению.

И последнее. В человеческой природе заложено отзываться на крик о помощи. А ведь мы пока еще люди. Или?»

После речи Главы в помещении воцарилась тишина, которую первым нарушил особист:

– Я доложу ситуацию Генсеку и буду ходатайствовать об участии Красной Линии в миссии.

И тут все, кто еще десять минут назад кричал о безнадежности и ненужности экспедиции, как ни в чем не бывало стали обсуждать ее детали.

Сообщения о намечаемом походе в Минск пошли на Красную Линию, в Ганзу и другие государства. Вопреки пророчествам Расанова большого энтузиазма это предприятие у правительств не вызвало. Но в то же время они боялись, что неопределенные выгоды, которые, может быть, сулит этот проект, безраздельно достанутся Полису, поэтому предоставили помощь, согласившись поддержать экспедицию бойцами и вооружением. Однако костяк экспедиции составлял спецназ Полиса – во избежание конфликтов и разногласий, которые могли бы просто погубить и без того опасное предприятие.

Расанов настоял на своем участии в экспедиции, хотя Главный долго не соглашался. Но только это могло дать министру статус кшатрия-воина, а значит, снимало единственный барьер на его пути к вершине. Он был молод, смел, уверен в своих силах. Он чувствовал, что удача на его стороне. Красный комитетчик также был включен в группу, но отказался называть свою фамилию, поэтому был окрещен Комиссаром.

Полуголодная Арбатская Конфедерация предоставила прибор ночного видения и какого-то доходяжного раскосого мужичка с большой головой и уродливым перекошенным лицом. Сначала ему придумывали всякие издевательские клички, но ученые, по настоянию которых он был включен в группу, охарактеризовали новомосковца как «индивидуума с уникальными ментальными способностями». Значение этих слов спецназовцы не совсем понимали и стали называть вновь прибывшего Менталом.

Министры, военные и ученые долго спорили об объеме задач экспедиции. Наконец в приказе они были определены следующим образом:

1. Найти источник и инициатора радиосигнала.

2. Наладить постоянный радиоконтакт с Минским метро.

3. Оказать помощь минчанам.

4. По возможности вернуться в прежнем составе.

Но существовала еще другая, секретная часть задания, в которую посвящены были только Расанов и Дехтер. Они (главным образом первый) должны были собирать разведданные о Минском метро для оценки его возможной угрозы, а равно пригодности для колонизации в будущем. Особое внимание следовало уделить обороноспособности и политической системе, создать почву для формирования в будущем агентурной сети. При этом Расанову и Дехтеру были даны практически не ограниченные полномочия. Не исключалась возможность «в интересах «безопасности Полиса и при наличии к тому благоприятных предпосылок принять меры к упреждению угрозы, в том числе вооруженным путем». Что это значило на самом деле, Расанов прекрасно понимал, а Дехтеру было все равно. Ну и еще одним побочным заданием было контролировать действия представителя красных, планы которых были неизвестны, но вполне предсказуемы. Его возвращение в Москву Советом Полиса было признано нежелательным. Выслушав эту часть задания, Дехтер едва заметно кивнул.

Каждый член группы был строго предупрежден о необходимости принятия исчерпывающих мер для выполнения задач, причем к осуществлению следующей разрешалось приступать только после выполнения предыдущей.

Непоследней фигурой в экспедиции должен был стать радиомеханик. Оба спеца, собиравшие приемник, были слишком стары, да и слишком ценны для своих государств. Поэтому принять участие в экспедиции было предложено Игорю Кудрявцеву.

Сказать, что Игорька обескуражило пожелание руководства Полиса, – значит ничего не сказать. Ученик радиста не на шутку испугался и нутром почувствовал, что, если ему все-таки придется участвовать в экспедиции, обратно он уже не вернется. Он был физически слаб, практически не умел обращаться с оружием, а кроме того – придушен комплексами и сознанием своей никчемности.

В раздумьях Игорь забрел в рубку. В ней по-прежнему стоял радиоприемник. Он с грустью посмотрел на этот уродливый прибор и на тюфяк на полу. Что его ждет, если он откажется? Ведь во всем Московском метро он никому не нужен. Если он умрет, этого никто не заметит. Да, в принципе, он ничего не теряет.

На следующий день Кудрявцев дал согласие. Какой-то чиновник равнодушно сообщил, что сегодня же он должен идти с основной группой на подготовительные сборы, на «полигон» – с вещами.

Вещей у Игоря не было и собирать ему было нечего, а прощаться – не с кем. Он подошел к своему учителю, который, как всегда, сидел в мастерской и рассматривал близорукими глазами старый аккумулятор, надеясь его каким-то образом оживить, переложив свинцовые платины. Игорек в двух словах рассказал ему о том, куда идет. Как ни странно, Степаныч выполз из своей нирваны. Он не стал охать и отговаривать, только как-то необычно засуетился, схватил потрепанный рюкзак и стал собирать туда инструмент. Игорек заметил, что руки старика трясутся. Он, не жалея, ссыпал в рюкзак отвертки, припой, коробку с редкими деталями. А когда туда же отправился и единственный рабочий тестер, Игорек не выдержал:

– Степаныч, а как же ты?

Мастер усмехнулся:

– А я языком проверять буду…

Затем он сбросил с полки несколько томиков по радиоделу, выбрал самый, на его взгляд, толковый и тоже засунул в битком набитый рюкзак. Потом задумался и сказал:

– Жаль, что я старый такой. Я б с тобой пошел.

Степаныч смотрел не то ученику в глаза, не то сквозь него. Может, он вспоминал своего сына, а может, просто думал, не забыл ли чего. Игорьку безумно захотелось обнять этого человека, но он постеснялся, повернулся и пошел. Хотя и чувствовал, что старик еще долго смотрел ему вслед…

* * *

Кудрявцев шел шестым в группе. Они направлялись к заброшенной станции, которая являлась учебным лагерем для спецназовцев и сталкеров. Товарищи по отряду сначала категорически отказывались принимать Игорька. Ему открыто объявили, что он – даже не слабое звено в цепи, а просто-таки «разрыв». Но потом с ним все же смирились и, даже решив, что спецназовца негоже называть «Игорьком», дали ему прозвище Радист. Радисту выдали АКСУ со съемным штык-ножом, три снаряженных патронами магазина и две ручные гранаты. Кроме того, на спину ему водрузили мешок с провизией. Радист еле шел. Он видел, как его товарищи несут такие же по объему мешки, но нагруженные тяжелыми боеприпасами, и стыдил себя за слабость.

Группа состояла из двадцати пяти человек. Старшим был назначен Дехтер – молодой, широкоплечий капитан. У него не было левого глаза, а щека и скула были изуродованы рубцами. Об этом человеке в Метро рассказывали легенды.

В одной из вылазок на поверхность на его группу напала стая бульдогов – двуногих тварей двухметрового роста. Несмотря на свою травоядность, бульдоги были очень агрессивны и не упускали случая затравить какую-нибудь несчастную жертву. Название свое эти твари получили за их огромные головы и массивные, выступающие вперед нижние челюсти, позволявшие питаться даже древесиной. Отряд Дехтера шел за приборами для ученых-химиков в развалины фармацевтического завода. Бульдоги окружили цех со всех сторон. Через кольцо тварей пробивались с боем. Пока сталкеры, отстреливаясь от мутантов, отходили, закончились боеприпасы. Почти на спуске в метро один из группы, новичок, споткнулся. Бульдоги кинулись к нему, готовые разорвать. Дехтер, приказав остальным уходить, бросился на помощь товарищу. Одному чудовищу, которое уже вцепилось клыками в ногу молодого сталкера, он раскроил голову ударом приклада, второму всадил в горло штык-нож. Но в этот момент третий прыгнул на него и с размаху ударил лапой по лицу, разорвав резину противогаза. Пока монстр готовился к новой атаке, Дехтер проткнул ему автоматом живот («Это какой же силой надо обладать, чтобы вбить ствол АК в брюхо!» – неизменно качали головой все слышащие впервые эту историю). Признав силу человека, другие бульдоги не решались напасть. Дехтер поднял на плечо раненого сталкера и, шатаясь, пошел ко входу в метро. Мутанты оставались на местах и дали ему уйти.

Врачи Полиса не смогли спасти глаз спецназовцу, да и лицо зашили кое-как. Увидев после снятия бинтов свое отражение в зеркале, Дехтер долго пил. Своей девушке он сказал, чтобы в лазарет она к нему не приходила. Она пару раз передавала ему записки, утверждая, что любит его не за лицо. Но уже через месяц ушла в палатку к симпатичному фермеру. После этого Дехтер постоянно носил спецназовскую маску с прорезями для глаз и снимал ее только в присутствии близких друзей из своей команды.

Игорь, понятное дело, близким не был. Дехтер взъелся на него с самого начала. В отличие от своих подчиненных, он отказывался называть его Радистом или по имени. Дехтер ненавидел фашистов, потому что в стычке с ними когда-то погиб его старший брат. Кроме того, для капитана Игорек был слабым необученным щенком, который мог подвести всех. Роль Кудрявцева в экспедиции Дехтеру объяснили, но он считал это ошибкой и категорично заявил руководству, что не доверяет всем фашистам, в том числе – бывшим. Говорил, что раз минчане прислали сигнал, значит, у них есть чем его присылать, а брать с собой обузу в столь опасную экспедицию – это ставить операцию под угрозу провала.

Кто-то из высших военных дал понять Дехтеру, что определять состав участников – не его дело. Капитан огрызнулся, мол, потом не обижайтесь, и при первой встрече с Игорьком прямо объявил ему:

– Ты – говно! У тебя есть только один способ выжить: признай, что ты – говно, и проваливай!

Кудрявцев промолчал.

На подготовку к миссии у них было около месяца. В то время как остальные члены группы занимались стрельбами, отрабатывали тактику боя в замкнутом помещении и на открытом пространстве, приемы владения холодным оружием и рукопашного боя, Дехтер заставлял Радиста часами таскать рюкзак с кирпичами, бегая от станции к станции, подгоняя его матом и тычками. В качестве «отдыха» Игорю разрешалось приседать и вставать с тем же рюкзаком. Когда он не мог приседать, ему разрешалось скинуть рюкзак и ползти. Занятия длились с утра до обеда и с обеда и до вечера. Радист поклялся себе, что от него никто не услышит ни звука за время «тренинга», и он сдержал слово. Только губы распухли от постоянного закусывания.

Но самое страшное было вечером:

– Эй, ползи сюда, я тебе колыбельную спою!

«Колыбельной» Дехтер называл спарринг с Радистом, который длился до тех пор, пока парень не терял сознание. Во время спарринга Дехтер дрался только одной левой рукой, а Радисту разрешалось пускать в ход и руки и ноги, хотя это ему мало помогало. Как заводной чертик, он десятки раз кидался на Дехтера и после каждой стопудовой оплеухи отлетал на несколько метров. Сквозь кровавый туман доносились злые слова:

– Ну что, недоносок, как «колыбельная»? Спать не хочется? – А потом не так сурово. – Просто скажи: «Я – говно!» И иди себе с богом.

Радист не раз хотел уйти. Тогда Дехтер сообщил бы руководству, что радиомеханик не выдержал, и экспедиция обошлась бы без него. Только вот к пожизненному приговору «фашист» тогда добавилось бы еще клеймо труса и слабака. Поэтому Радист молчал, сопя, подымался, шел к Дехтеру или полз на карачках. Лишь для того, чтобы получить очередную оплеуху с левой. Утром он просыпался от пинка капитана и вопля:

– Харэ дрыхнуть! На, пожри и запрягайся!

И все начиналось сначала.

В конце второй недели занятий, во время обычной «колыбельной», что-то пошло не так. Когда Радист лежал, придавленный очередной пощечиной, сквозь кроваво-болезненную пелену он услышал гогот Дехтера:

– Ну что, ублюдок фашистский, скажи: я – говно, я – недоносок фашистской суки, и проваливай…

В голове что-то щелкнуло. Кажется, Дехтер еще никогда его так не задевал. Он тихо поднялся. Боль и усталость отошли. Непонятно, что у него было на лице, но Дехтер насмешливо произнес:

– О-о-о! Ща-а-ас будет что-то интересное…

Радист видел перед собой только ненавистную черную спецназовскую маску и желал только одного: чтобы на ней проступила кровь. Он подошел ближе. Левая рука Дехтера, как кистень с лопатой на конце, начала приближаться. Все было как в замедленном кино. Игорь заметил руку. Но тупо ожидать очередного удара, как обычно, он не стал, а резко шагнул назад. Дехтер, все удары которого до этого достигали цели, не ожидал такого маневра. По инерции он повернулся к Радисту левым боком. В этот момент Кудрявцев, сцепив руки в замок, подпрыгнул и опустил их что было силы на голову противника. Может, особого неудобства тому это не доставило, но от неожиданности он отступил еще на шаг. В это время кулак Радиста уже несся к голове капитана и через мгновение врезался в то место маски, за которым был нос. Тут же чудовищная кувалда ударила Радиста под левый глаз. В доли секунды, пока он не отключился, Игорек понял, что это был хук справа.

Когда правый глаз открылся (на месте левого глаза Радист чувствовал только огромную лепешку, которая очень сильно болела), он увидел лица спецназовцев. Мужики мочили тряпку в воняющей самогоном миске и прикладывали ему к лицу. Один из них тихонько обратился к Игорю:

– Очухался, блин. Мы уже перепугались… Чем же ты так командира разозлил… Он чуть не убил тебя…

Голова раскалывалась. Игорь с трудом вспомнил последний спарринг. Он услышал голос Дехтера, заглянувшего в палатку:

– Как Радист?

– Жить будет, командир…

Снова погружаясь в небытие, Игорек отметил, что Дехтер впервые назвал его Радистом.

На следующий день Дехтер, не дав Радисту отлежаться, повел его на стрельбы. Игорь с чугунной головой семенил за командиром к их «стрельбищу». Сначала он стрелял из пневматического ружья по близкой мишени, потом Дехтер дал ему АК с пятью патронами в рожке. Радист выпустил их все в мишень, которая располагалась на расстоянии в пятьдесят шагов. Они подошли и не нашли в мишени ни одного попадания. Молча вернулись назад. Дехтер зарядил еще пять патронов, но перед тем, как передать магазин, презрительно посмотрел в глаза Радисту:

– На дальних станциях сейчас голод и мор. За пару патронов покупают дневной рацион пищи. Пригоршней патронов можно спасти от голода семью. Считай, что каждая очередь – это чья-то жизнь. А лучше, что каждый патрон – это чья-то жизнь.

Радист выстрелил снова, попав два раза в «молоко». Дехтер, оглядев мишень, махнул рукой и заключил:

– Ладно, хватит души губить. Надеюсь, что радиотехник ты не такой плохой, как солдат.