Читать книгу Навязчивость, паранойя и перверсия - Зигмунд Фрейд, Josef Breuer - Страница 8

«Я думаю начать сегодня с переживания, которое стало для меня непосредственным поводом для того, чтобы к вам обратиться. Дело было в августе во время военных учений в ***. До этого я себя плохо чувствовал и мучил себя всякими навязчивыми мыслями, которые, однако, во время учений вскоре отступили на задний план. Мне хотелось показать кадровым офицерам, что я не только чему-то научился, но и кое-что могу выдержать. Однажды мы выступили в короткий поход из ***. На привале я потерял свое пенсне и, хотя я мог бы легко его найти, я все же не хотел задерживать выступление и от него отказался, но телеграфировал моему оптику в Вену, чтобы он срочно прислал мне замену. На том же привале я присел между двумя офицерами, один из которых, капитан с чешским именем, был для меня значимым человеком. Я даже несколько его побаивался, ибо он явно получал удовольствие от жестокости. Я не хочу утверждать, что он был плохим человеком, но за офицерским обедом он постоянно выступал за введение телесных наказаний, из-за чего мне пришлось ему решительно возразить. Итак, на этом привале между нами завязалась беседа, и капитан сказал, что прочел о совершенно ужасном наказании, применявшемся на Востоке…»

Тут он прерывается, встает с места и просит меня избавить его от описания деталей. Я заверил его, что и сам не склонен к жестокости, безусловно, не хочу его мучить, но, разумеется, не могу подарить ему то, на что не имею права. С таким же успехом он мог бы меня попросить подарить ему две кометы. Преодоление сопротивлений – это требование лечения, с которым мы не можем не считаться. (О понятии «сопротивление» я рассказал в начале этого сеанса, когда он сказал, что должен многое в себе преодолеть, чтобы сообщить о своем переживании.) Я продолжил: «Но что я мог бы сделать, чтобы догадаться о том, на что вы намекнули? Быть может, вы имеете в виду сажание на кол?» – «Нет, неверно: преступника связывали, – он выражался настолько невразумительно, что я не смог сразу догадаться, в какой позе, – его ягодицы накрывали горшком, а затем в него запускали крыс, которые… – он опять встал, выказывая все признаки ужаса и сопротивления, – пробуравливались…» «В задний проход», – посмел я дополнить.

Во всех более важных местах рассказа можно было заметить, что его лицо принимало весьма необычное смешанное выражение, которое я могу истолковать только как ужас от своего собственного неизвестного ему удовольствия. Он с превеликим трудом продолжает: «В этот момент меня озаряет представление, что это происходит с неким дорогим мне человеком»[15]. На прямой вопрос он сообщает, что не он сам осуществляет это наказание, а что оно осуществляется обезличенно. После непродолжительного угадывания я узнаю, что человеком, к которому относилось то «представление», была уважаемая им дама.

Он прерывает свой рассказ, чтобы убедить меня в том, сколь чужды и неприятны ему эти мысли и с какой необычайной стремительностью проносится в его голове все, что с ними связывается. Одновременно с мыслью всегда тут как тут «санкция», то есть защитная мера, которой он должен следовать, чтобы не осуществить такую фантазию. Когда капитан говорил о том чудовищном наказании и у него возникали те мысли, ему еще удавалось защититься от них обеих с помощью своих привычных формул, с помощью «но», сопровождавшимся пренебрежительным движением рукой, и с помощью фразы «Что это тебе приходит в голову?».

Употребление множественного числа меня озадачило, как, должно быть, остается непонятным и для читателя. Ведь до сих пор мы слышали лишь об одной идее – о наказании крысами, которому подвергается дама. Теперь он вынужден признать, что одновременно у него возникала и другая мысль – наказание касается и его отца. Поскольку его отец давно умер, это навязчивое опасение было еще намного бессмысленнее, чем первое, и еще какое-то время пыталось скрываться.

Следующим вечером тот же капитан вручил ему пришедшую по почте посылку и сказал: «Обер-лейтенант А.[16] оплатил за тебя почтовое отправление. Ты должен ему вернуть деньги». В посылке находилось заказанное по телеграфу пенсне. И в этот момент у него оформилась «санкция»: если не вернуть деньги, то это случится (то есть фантазия о крысах осуществится в отношении отца и дамы). И тут же для предотвращения этой «санкции» по известному ему типу возникло приказание, похожее на присягу: «Ты должен вернуть обер-лейтенанту А. 3,80 кроны», которое он произнес чуть ли не вполголоса.

Через два дня военные учения подошли к концу. Все это время он пытался вернуть обер-лейтенанту А. небольшую сумму, чему препятствовали все новые сложности на первый взгляд объективной природы. Сначала он пытался уплатить деньги через другого офицера, который пошел на почту, но когда тот вернул ему деньги, объяснив, что не застал обер-лейтенанта А. на почте, очень обрадовался, ибо этот способ исполнения клятвы его не удовлетворял, поскольку не соответствовал ее дословному тексту: «Ты должен возвратить деньги обер-лейтенанту А.». Наконец он встретил нужного ему обер-лейтенанта А., который, однако, отказался принять деньги, заявив, что ничего за него не платил и что вообще почту получает не он, а обер-лейтенант Б. Он был очень расстроен из-за того, что не может сдержать свою клятву, потому что ее предпосылка была ошибочна, и придумал весьма необычный выход из положения: он пойдет с обоими господами на почту, там А. даст почтовой служащей 3,80 кроны, она отдаст их Б., а он затем в соответствии с дословным текстом клятвы вернет А. 3,80 кроны.

Я не удивлюсь, если в этом месте читатель утратит свою способность к пониманию, ибо даже подробное описание внешних событий этих дней и своих реакций на них, которое дал мне пациент, страдало внутренними противоречиями и выглядело ужасно запутанным. Только после того, как он рассказал эту историю в третий раз, мне удалось донести до него эти неясности и обнаружить ошибки памяти и смещения, которые он совершал. Я избавлю себя от воспроизведения этих деталей, самое основное из которых мы сможем вскоре наверстать, и только замечу, что в конце этого второго сеанса он вел себя так, словно был не в себе и спутан. Он неоднократно называл меня «господин капитан», вероятно, потому, что в начале сеанса я ему сказал, что сам я не такой жестокий, как капитан М., и не имею намерения его понапрасну мучить.

Во время этого сеанса я получил от него только еще одно разъяснение: с самого начала всякий раз, когда у него возникало беспокойство, что с дорогими ему людьми что-то случится, он переносил это наказание не только в настоящее, но и в вечность, в потусторонний мир. До четырнадцати или до пятнадцати лет он был очень набожным, но с тех пор прошел путь развития до своего нынешнего вольномыслия. Он улаживал противоречие, говоря себе: «Что ты знаешь о жизни в потустороннем мире? Что знают о ней другие? Ведь о ней ничего не известно, ты ничем не рискуешь, а потому делай это». Это умозаключение столь проницательный в остальных отношениях человек считает безупречным и использует ненадежность разума в данном вопросе в пользу преодоленного религиозного мировоззрения.

На третьем сеансе он заканчивает весьма характерную историю своих попыток исполнить навязчивую клятву. Вечером состоялось последнее собрание офицеров перед завершением военных учений. Ему выпало произнести тост от «господ из запаса». Он говорил хорошо, но словно сомнамбула, ибо на заднем плане его беспрестанно мучила мысль о своей клятве. Он провел ужасную ночь; аргументы и контраргументы боролись между собой. Главный аргумент, разумеется, состоял в том, что предпосылка, на которой основывалась его клятва: обер-лейтенант А. заплатил за него деньги, – была неверной. Но он утешал себя тем, что еще не все потеряно, поскольку А. проедет верхом вместе с ним часть пути до железнодорожной станции П., так что у него еще будет время попросить его об одолжении. Он этого не сделал, позволил А. отъехать, но дал своему денщику поручение оповестить его о своем визите после полудня. Сам он добрался до станции в 9.30 утра, отдал свой багаж, сделал в небольшом городке всякого рода покупки и намеревался затем нанести визит А. Деревня, в которой располагался А., находилась примерно в часе езды от города П. Поездка по железной дороге к месту [Ц.], где находилось почтовое отделение, заняла бы три часа; стало быть, думал он, после выполнения своего сложного плана еще можно было бы попасть в Вену отходящим из П. вечерним поездом. Мысли, которые боролись между собой, с одной стороны, гласили: он просто боится, явно хочет избавить себя от неудобства попросить у А. об этой услуге и предстать перед ним дураком и поэтому отказывается от своей клятвы; с другой стороны, наоборот, будет трусостью, если он исполнит клятву, поскольку он хочет этим лишь добиться того, чтобы навязчивые представления оставили его в покое. Когда в ходе размышления аргументы уравновешивали друг друга, он обычно позволял распоряжаться собой случайным событиям, словно Божьим решениям. Поэтому, когда носильщик на станции его спросил: «Вы на десятичасовой поезд, господин лейтенант?», он сказал: «Да», отъехал в 10 часов и, таким образом, создал fait accompli