Читать книгу Посткарантин - Злата Косолапова - Страница 2

Это место ужасно. Оно ужасно, начиная с подступов к гермодверям и заканчивая поросшими красным мхом стенами высотой в девятиэтажный дом. Это место отняло у меня почти три года моей жизни – и мою жизнь в целом, ибо долго мне здесь не протянуть. Взамен это место, эта их возлюбленная Адвега подарила мне лишь то, что дарит всем подопытным, оказавшимся здесь, – мечту о посткарантине.1

– Когда‑нибудь мы выберемся, – любил повторять Лёнька, сидя за низким, заляпанным маслом и густыми пятнами жира столом. – Точно тебе говорю. Эта яма останется за нашими спинами, а там дальше – свобода! Машка, слышь, чё говорю?.. СВО‑БО‑ДА!

Я всегда улыбалась, но мне было горько от этих слов.

Адвега за спиной!..

Жизнь в посткарантине!..

Свобода…

Это разве про нас? Кто‑то выбирался, конечно, отсюда. Двое сбежали – о них тут легенды ходят, а остальных пустили под расстрел или допытали до последнего, выжали всё, что можно, и всё, с концами.

Я угодила сюда из‑за болезни, а нужна была им из‑за крови. Болезнь была нестрашная, но нужно было лечение, иначе я бы не смогла дышать. Лечение они мне дали и вылечили без всяких последствий. А вот отпустить домой – не отпустили.

«Четвёртая отрицательная с альфа‑места частицами… – всё шептал тогда Спольников, ходя из стороны в сторону с горящими глазами. – Поверить не могу, что у нас теперь есть такой экземпляр… Такая кровь нам позволит наконец проводить полноценные исследования».

Вот так вот. Экземпляр. Так я теперь называлась, думала я в тот страшный день, сидя в углу его кабинета и закрывая ладонями зареванное лицо. Предыдущий день был самым счастливым – я больше года провела в Адвеге на лечении, и вчера оно было благополучно окончено. Больше я не болела радиационной аллергией, и сегодня должна была вернуться домой – в Купол, в свой родной город. Должна была.

Я зашла к Спольникову в кабинет, едва сдерживая ликование и готовая нестись в свой домик за дорожной сумкой на всех скоростях, на какие только была возможна. Спольников тогда стоял у стеллажей, расставляя в раздражающе безупречном порядке свои склянки, затем повернулся ко мне и улыбнулся. Как это часто бывает у негодяев, Антон был весьма привлекательным внешне: голубоглазый мужчина со светлыми волосами и приятной улыбкой. Антон носил квадратные очки в чёрной оправе, очень похожие на те, что носил Шурик – герой старых советских фильмов. Тем не менее внешность зачастую бывает обманчива – гадом он был ещё тем. Вот только мой папа и управитель нашего Купола Михаил Соболев не знали об этом, не знали, что Спольников предатель, такой же, как и Сухонин, которые взяли меня на лечение не просто так, а именно потому, что им нужна была моя кровь.

«Прости, Маша, – развёл тогда руками Спольников, глядя на меня со своей вечной издёвочкой. – Но ты не покинешь Адвегу. Боюсь, что уже никогда».

***

Сначала я отказывалась есть, принимать какие‑то дурацкие сыворотки для иммунитета и поддержки здоровья и вообще впала в прочую апатию. Мне было так плохо, что я сразу заявила: «Хотите бить – бейте. От меня вы участия не получите».

На самом деле я не была такой уж смелой, просто знала, что они не могут мне ничего сделать, раз уж я им нужна была живая‑здоровая. А живой‑здоровой меня нужно было продержать как можно дольше – слишком большая ценность была у моей крови.

Спольников не мог ничего не сделать. Хмурился, скрипел зубами, ходя из стороны в сторону. То поправлял светлую чёлку, то крутил свои очки в руках.

Ни‑че‑го.

Три дня я провела в абсолютно апатичном состоянии в научном центре Адвеги. Почти не ела, не спала и не пила. Тоска и ужас выжигали меня изнутри, и на это никто никак не мог повлиять.

А потом приехал он. Бест. Он приезжал в Адвегу раз в год или два. Мог не приезжать и несколько лет. А тут примчался, несмотря на то что был здесь месяц назад.

Я до сих пор хорошо помню этот день. Они отвели меня в какую‑то комнату – почти пустую, мрачную. Не знаю, может, это специальная такая комната, чтобы на психику воздействовать. Втолкнули меня и заперли дверь.

Помню всё, как сейчас. Минут десять я пробыла там одна, потом дверь со скрежетом открылась, и я в коротком испуге дёрнулась в сторону, однако уже через секунду застыла, вжимаясь в стену, у которой стояла. В помещение вошёл высокий человек, одетый в тяжёлый плащ из черной кожи. Его голову покрывал капюшон, и я не видела его лица. Дверь почти сразу снова затворилась, неприятно громыхнув. Все голоса, которые я успела услышать из коридора, пока человек входил в помещение, снова утонули в страшной тишине.

Здесь, в этом месте, где я находилась, единственным источником света была маленькая настольная лампа, стоящая на табуретке. Этот белый свет раздражал. Как и серые, давящие на меня стены. И в этой страшной и таинственной полутьме образ пришедшего незнакомца казался мне особо зловещим. Судя по всему, это и был Бест. Я внимательнее пригляделась к нему. По‑моему, в жизни он ещё страшнее, чем в историях про него.

– Ну, здравствуй, Мари, – с невозмутимым спокойствием спросил незнакомец. У него был низкий голос с хрипотцой.

Бест был надменен и властен, но это меня как раз и не удивило. А вот какой ужас он вселял в меня сейчас – это просто уму непостижимо.

– Здравствуйте, – выдавила из себя я, ненавидя этого козла всей душой. Из‑за него мне не попасть домой, я у него в плену, а ещё должна быть вежливой и тактичной со скотиной, которая будет медленно меня убивать своими опытами.

Разглагольствовал он долго.

– Подумай только, Мари, какая это ценная жертва, – заканчивая речь, произнес Бест. – Подумай, ведь ты станешь прологом к созданию лекарства, спасающего жизни тысячам людей.

– Вы создаете не лекарство, а наркотик. Они будут приходить к вам ещё и ещё за ним, пока не умрут.

– Это лекарство выводит радиацию из их организма, пусть и не сразу, пусть и не быстро, и да, его нужно достаточное количество, чтобы оно хорошо работало. И да, зависимость есть, но она не смертельна – человек вполне может сам ее преодолеть. Если это сильный человек, если ему это надо.

– Вы хотите, чтобы они вас обогащали! – рявкнула я. – Хотите посадить их на крючок! Сильные обогатят! А слабые вымрут – очистят мир от лишней шелухи, так, небось, а?

Я сжалась, когда Бест двинулся ко мне. Он шёл нарочито медленным шагом, и его фигура колебалась в отблесках белого света. Эта страшная властность – жестокая, острая, словно бы металлическая, буквально светилась в его льдистых глазах. Бест подошел достаточно близко, чтобы я теперь смогла увидеть его лицо. Он был красив. У него были густые темные брови, тонкие губы и циничная усмешка. Прядки довольно длинных волос чернели, касаясь скул его сурового лица.

Он был красив, даже несмотря на то, что его лицо было изуродовано глубоким кривым шрамом. Я смотрела на Беста, затаив дыхание – с одной стороны, я была до ужаса напугана, с другой – восхищена его внушающим величием.

– Пойми, Мари, это не пройдет тебе даром, – прохрипел Бест, чуть склоняя голову. Взгляд его был холоден и страшен. – Я не буду бездарно пугать тебя худшей участью, хотя, предполагаю, ты прекрасно знаешь, что все мы тут способны на многое. Но я обещаю тебе, что если ты не приложишь усилия к тому, чтобы нам помочь – я привезу тебе голову твоего отца.

У меня тогда волосы на затылке встали дыбом. Нет, даже не от его слов. Но от того, как он это сказал. В том, что Бест не шутил и не блефовал, у меня не было ни одного сомнения, потому что теперь я по‑настоящему осознавала, что его лучше не злить. Да, не пойди я им навстречу – ссохнусь тут намного быстрее, чем им хотелось бы, но мой отец не должен платить жизнью за это. Такого не будет. Никогда.

***

Вода, заполняющая витиеватый ручеек, поблёскивала, переливалась, словно довоенная гирлянда. Я смотрела на неё, завидуя её свободе. Мне тоже хотелось просто взять и побежать, куда мне надо, не думая о том, что кто‑то будет меня искать и преследовать.

Ручеек прыгал между гладкими камнями, поросшими плесенью.

Пахло илом. Подняв голову, я прищурилась, ощущая, как больно яркий свет белёсых ламп бьёт по глазам. Скоро уже выключат, до вечернего часа оставалось не так много, поэтому скоро ослепляющий свет жужжащих прямоугольников сменится на рыжеватые отблески уличных фонарей.

«Это они так здесь имитируют смену дня и ночи? – бурчала я про себя, впервые с неприязнью осознавая особенности жизни в закрытом городе. – И в сравнение не идет с реальностью…»

Но теперь я не видела неба уже почти три года. Почти три года не видела солнца. Почти три года не знала жизни за пределами карантина. Кто‑нибудь обязательно сказал бы мне, что я невероятно спокойно говорю об этом, но нет, не спокойно, даже сейчас, спустя много лет, нет никакого спокойствия в моих словах о том, что три года моей жизни в Адвеге я не видела жизни за её пределами. Тогда же разъедающая тоска, убийственная, липкая и холодная, буквально уничтожала меня. Она съедала меня каждый день, вгрызаясь в моё сердце и каждую мысль, не давая мне думать ни о чём другом, кроме свободы, до которой мне было не добраться. Меня крутило в агонии каждую ночь, и каждое утро скользкий ком терзал моё горло, не давая дышать. Каждый день я открывала глаза и видела всё те же ненавистные трещины, ползущие по низкому потолку моего маленького дома, одиноко сереющего в квартале карантинников.

Знаете, какая она, Адвега?

Закрытый город.

Центральный дворец высился над бурлящей, ныне вспенившейся от притока лишней воды горной речкой, пересекающей всю пещеру. Тонкие антенны, словно иглы, блестели на покатых крышах домов и на ржавых вышках. Огни фонарей, костров и прожекторов сверкали в самых разных точках города.

Скоп серых домов‑коробок, исчерченный черной паутиной улиц, растянулся по огромному пещерному пласту. На возвышениях дома поднимались и уже вскоре, на склоне, уходили вниз, можно подумать, проваливаясь куда‑то глубоко‑глубоко.

Ещё до войны эти помещения, которые нынче стали для нас жилищами, использовались для содержания какого‑то научного оборудования, а сейчас для нужд закрытого города Адвеги.

В довоенные годы этот город был одним из самых масштабных научных центров. И с тех самых пор, как Адвега была основана, вход сюда был закрытым, а проекты, которые здесь велись, являлись одной из самых ценных государственных тайн. Впрочем, сейчас, спустя семьдесят лет с начала войны, ситуация не слишком‑то и поменялась.

Адвега была моей тюрьмой. Я прожила здесь уже три года – и до сих пор не знаю, как это так произошло: я выдержала здесь уже три года! Мне было сложно в это поверить. Каждый день казался мне здесь отвратительно тошнотворным, как и всё вокруг. Я до глубоких ран в сердце скучала по папе и родному Куполу, я скучала по свободе, по небу… И ещё по одному человеку. Так сильно скучала. Так сильно… Жив ли он ещё? Вернулся ли? Узнал ли, что со мной произошло?

Я знаю, что им сказали, что я умерла. Я знаю. Но я боялась об этом думать. Я боялась думать о том, как пережил эту «новость» мой папа. Но Спольников снизошел до того, чтобы сообщить мне о том, что мой отец жив. И я искренне надеялась, что он не сошел с ума от горя…

Вынырнув из ленивого марева мыслей, я скорее на автомате коснулась места на шее под левым ухом. Три года назад мне, как и всем жителям Адвеги, сделали татуировку. Я до сих пор помнила, как жгучая боль въедливо жалила мою кожу в те минуты, когда тонкий лазер выжигал мне на шее герб подземного города.

Я мечтала о том, что сбегу, но это было невозможно. У нас у всех были датчики в руках – они отслеживали, где мы находимся, и любого из нас могли бы по ним найти где угодно. Не спрячешься. А датчики, эти чертовы датчики, вшиты нам, подопытным, в руки.

Никто из жителей закрытого города не знал о том, что происходит. Здесь следили за этим так, как не следили бы больше нигде. Каждый из жителей работал, развивая город, не зная, на каких костях он стоит. Карантинники считались людьми на лечении – кто‑то был из города, кто‑то из‑под неба. В обществе Адвеги считалось, что добрые дяди – управитель Сергей Сухонин и «самый добрый доктор» Антон Спольников – из самых лучших побуждений лечили карантинников от всякой разной хвори просто потому, что это гуманно. Просто потому, что у них есть возможность, и поэтому они помогают другим. Да и вообще, в нынешнем мире так мало гуманности, но только не в Адвеге. Тут её с лихвой. Правда, только для тех, кто не знает правду.

Кровь из меня качали размеренно: каждый день по сколько‑то там. По счастью, ничего не кололи кроме витаминов и каких‑то поддерживающих сывороток. Как я уже говорила, кровь им нужна была чистая, а я – как можно дольше живая и здоровая. Но организм всё равно сгорал. Мы все так сгорали от бессилия и постоянной нагрузки. Просто кто‑то быстрее, кто медленнее. Мои вены разве что не лопались от катетеров, синевато‑серые синяки облепили все запястья и плечи, а руки иногда было невозможно согнуть из‑за бесконечных игл, ежедневно раздирающих мою кожу.

Я не знаю, что именно они делали с моей кровью, но знала, для чего она была им нужна.

«Они ищут какой‑то элемент в своей дурацкой формуле, способный подсадить любую задницу на наркоту, которую они тут варганят. У них ничего не выходит, – сказал мне Лёнька, имея в виду под «любой задницей», конечно же, человеческий организм. – И не выйдет. Но кое‑кто им платит мешки жетонов за эти исследования».

А вот «кое‑кто» – это уже Бест. В этом секрета не было ни для кого. Адвега занималась тем, что наколачивала самопальную наркоту под видом лекарств, которые продавались за большие деньги. На эту дрянь подсаживали людей под небом – нищих, бродяг, отшельников, бандитов, жителей поселений и городов. Подсаживались не все, многим удавалось слезть. Все, кто «сел» крепко‑накрепко, в конце концов мучительно умирали, а сколько людей померло от опытов для этих «лекарств» – я лучше промолчу.

Но то, что они искали сейчас, было важнее всего остального. Оно должно было работать на сто процентов, то есть с него нельзя было так просто слезть, а попасть в зависимость можно было слёту. Именно это лекарство Бест ждал больше всего.

Только вот сделать его без моей крови было довольно трудоёмко.

И из‑за этого мне на самом деле вообще сильно повезло. По крайней мере, в отличие от других карантинников у меня были все самые лучшие условия, которые мне только смогли предоставить. Всеми этими условиями я старалась делиться с другими собратьями по карантину. Конечно, разгуляться мне никто не давал, но выпросить что‑то важное для меня было вполне реальным.

Но, кстати, нам всем перепадало. Если не от озлобленных горожан, а среди них были те, кто люто ненавидел карантинников, то от научных сотрудников. И если от первых нас могли защитить вторые, то от вторых – никто. Мне больше всего повезло именно в том, что научные сотрудники меня не трогали. Не могли, хотя наверняка парочка из них точно не прочь была бы отметелить меня. Однако я всегда могла пожаловаться Бесту, а они этого боялись.

Ладно, всё. Хватит думать об этом.

Я выдохнула и увереннее зашагала вперед, стараясь не отвлекаться и не терять бдительности. Час уже поздний, а в переулках Адвеги то и дело шныряют подозрительные личности, так и норовящие сотворить какую‑нибудь пакость. Особенно здесь, на этих извилистых и смрадных улочках, ведущих в самый опасный кусок худшего жилого района всей Адвеги, где мы, подопытные, все и жили. Это нас специально сюда запихнули, чтобы обычные жители к нам поменьше носы свои совали из любопытства.

Мало того, сегодня на улицах нашего района стояла темень хоть глаз выколи. Помню, как час назад Эдуард Валентинович Рожков, главный инженер Адвеги, ругался на Кольку, своего младшего помощника, мол, что из‑за его безалаберности теперь весь Крайний район без света остался, а им теперь, то есть Рожкову и Кольке, ещё и придется идти всё восстанавливать на ночь глядя.

Да уж, наши места и так были не слишком приветливы, а без света и того хуже.

«Хорошо бы не нарваться на Дэна», – думала я, отчаянно вжимая голову в плечи, словно бы пытаясь спрятаться в теплом воротнике куртки.

Хорошо бы. Да только много хорошего на каждый день не бывает.

Их было шестеро. Денис, его сестра Настя, Сашка Цветков и его сестра Ира Цветкова, Нильс, Ромка Шарапов. Они стояли на углу проспекта и почти наверняка ждали меня. Замедлив шаг, я досчитала до трёх и плавно свернула на узкую улочку, протянувшуюся между низким одноэтажным складским помещением и какой‑то хибарой из дерева, предназначенной для неизвестных мне нужд. Можно было бы вздохнуть с облегчением, но я не спешила. И правильно. Просочившись мимо покосившегося фонаря и ржавой, истёртой таблички с каким‑то громким предупреждением, я перескочила через огромную лужу, рябь в которой не давала красоваться в воде сводчатому потолку пещеры, и застыла на месте.

Моё сердце ухнуло куда‑то вниз. Я вздрогнула, ощутив, как в одну секунду меня до дрожи пробивает едкий озноб. Дэн перегородил мне дорогу, уперев ладонь в стену прямо перед моим носом.

– Ну надо же, а, – гадко ухмыляясь, протянул Сухонин. – Гляньте‑ка, ребят, редкое явление: Орлова – и без охраны. Чё, Машка, мужиков цепляешь? Сразу скажу тебе по чесноку, они и за «бесплатно» не согласятся.

Заливистый смех Дэна и его шестерок звенящим эхом пронёсся по улицам, отражаясь от стен бетонных домов. Я почувствовала, как мои скулы начинают гореть от стыда и раздражения. Но стыд и раздражение – это всё мелочи. Страх. Меня резал страх. Ледяной и пронзительный. Он резал меня настолько сильно, что у меня подгибались колени.

И не зря.

Кстати, знакомьтесь, Денис Сухонин – обожаемый сынок управителя Адвеги Сергея Сухонина и просто изверг. К общему несчастью многих жителей Адвеги этому придурку было позволено делать всё, что ему заблагорассудится, и это всё, кроме особо редких случаев, легко сходило ему с рук. Денис был, пожалуй, самым жестоким и самым чудовищным человеком из всех, кого я встречала в своей жизни. Даже его отец рядом с ним казался добрым дядей.

Дело в том, что, вообще‑то, по‑хорошему за моё избиение Дэн мог подписать себе приговор со стороны Спольникова и Беста. Но он был туповат – во‑первых; во‑вторых, отчего‑то Сухонин был уверен в том, что его отец влиятельнее этих двух вместе взятых, поэтому, если по мне и пройтись пару раз кулаками, то он выйдет вполне себе сухим из воды. Тут он, конечно, жёстко ошибался. Впрочем, я думаю, что они надеялись уйти неопознанными. Подумаешь, кто‑то в Крайнем районе избил Машку Орлову. Что уж, район такой. Сами поселили, сами и расхлебывайте.

Но если Дэн Сухонин был дураком, то Спольников дураком не был.

Конечно же, подлавливая меня в переулке, Дэн не забыл и про свою любимую компанию. Это меня не удивляло, он вообще редко появлялся на людях без своей свиты.

Дэн хмыкнул. Цинично улыбаясь, он смотрел на меня с таким видом, будто он был здесь королём. Будь он действительно королём или хотя бы джентльменом, я бы не переживала: вряд ли бы ему было какое‑то дело до меня. Ну, или, по крайней мере, будь в нём хоть что‑то от джентльмена, он мог бы вспомнить о том, что я отношусь к той половине человечества, которую, стало быть, бить не очень хорошо, а во‑вторых, может быть, он бы даже припомнил, что я ещё и младше него на два года. Но, увы, увы, в данной ситуации Сухонину было плевать абсолютно на все причины, по которым меня можно было бы оставить в покое, в том числе и на то, что я была куда слабее его, ровным счётом как и на то, что я была одна, а их было шестеро… Главное, что у Сухонина‑младшего была возможность хорошенько взмылить меня этим вечером, а всё остальное подождёт.

Денис, кстати, сегодня был, как всегда, в своем стиле: несмотря на выпачканные в грязи кроссовки и истёртые джинсы, он был одет в белую рубашку с распахнутым воротом, на манжеты которой он прицепил какие‑то потёртые запонки. Но красоты это ему не прибавляло. Помимо скверного характера Сухонин, в отличие от своей сестры, обладал ещё и весьма непривлекательной внешностью: с вечно намеренно надутыми и без того пухлыми губами, густыми, почти сросшимися бровями и слишком тяжёлой челюстью. Настя, сестра Дениса, ещё более обожаемая дочка управителя Адвеги, напротив, была как специально чересчур хороша собой: на смуглом личике девушки красивые глаза светились, словно два больших янтаря, а на чувственных губках почти всегда играла мягкая улыбка. Свои длинные тёмно‑коричневые волосы Настя обычно собирала в высокий хвост. У неё была очень изящная фигурка, и запястья – тонкие, словно у фарфоровой статуэтки.

Что касается остальной свиты Дениса, то тут лишнего не скажешь: его банда состояла из его злобных и циничных шестёрок, потакающих ему во всех его делах. Прихвостней у Дэна было четверо: Сашка Цветков, занимающий почетное место главной Денисовой шестёрки, сестра Сашки, Ирка – задира, каких поискать, Дима Нильсов или Нильс – мускулистый здоровяк, редко выходящий из спортзала, и Рома Шарапов – высокий тощий парень, который таскался за Дэном и его друзьями, только потому, что он их боялся.

– Что примолкла, мышь?

– Оставь меня в покое, Денис, – прохрипела я.

– Дэн, да чего ты церемонишься? – голос Насти был похож на ядовитый шелест. – Врежь ей уже как следует, а я добавлю.

На губах Сухониной играла сладкая улыбка, а в глазах мерцали искорки игривой жестокости, точно такие же, как и в глазах её брата. Они оба были садистами.

– И я не премину, – то ли ласковым, то ли жестоким тоном добавила круглолицая Ира Цветкова. Её светлые кудряшки, вьющиеся мелким бесом, как всегда, торчали в разные стороны.

Я вроде бы ещё как‑то держалась, всё надеялась, что смогу выкрутиться, но тут, когда, поглядев на меня исподлобья, здоровяк Нильс похрустел пальцами и широко улыбнулся, у меня внутри всё окончательно стянуло от нервной судороги. Может быть, они решили меня убить?..

Нет, стоп, надо успокоиться, а затем попытаться вырваться и унести ноги, это единственный вариант спасения. Хотя нет, можно ещё попробовать позвать на помощь.

– Слышала, Орлова? – хмыкнул Дэн. – Пора тебе попрощаться со своими зубами.

Денис сощурил глаза и чуть склонил голову набок. Рука его взлетела вверх, и он одним ловким движением попытался схватить меня за нижнюю часть лица.

– Не трогай меня, Сухонин! – в отчаянии воскликнула я, отталкивая руку Дениса и затравленно вжимаясь в стену. Сердце болезненно сжалось от ужаса. – Оставьте меня в покое, уроды! Чего вам надо от меня?

Яростно сверкая глазами в сторону Дэна и его дурней, я почувствовала, как горячие слёзы начинают заливать моё лицо. Я прекрасно понимала, что всё это может зайти слишком далеко: если они все вместе начнут избивать меня, то могут и не остановиться. Стремглав мелькнувшая в моей голове мысль о печальном исходе моей жизни этим вечером заставила меня предпринять маломальскую попытку спастись. Я с отчаянным рыком попыталась рвануть в сторону на негнущихся ногах, но безуспешно – Сухонин сразу же выставил руки по бокам от меня, не давая уйти.

– Э, не‑не‑не, Орлова, – зацокал он языком. Одним сильным движением Дэн вернул меня обратно к стене. – Мы ещё не закончили…

– Помогите кто‑нибудь! – надрывно закричала я, по‑прежнему пытаясь вырваться. – Прошу, кто‑нибудь помогите мне!..

Шестёрки Дэна испуганно замерли и нервно закрутили головами.

– Заткнись сейчас же! – рявкнул Сухонин, наотмашь ударив меня по лицу.

Резкая боль обожгла щеку и тяжело впечаталась в скулу. На несколько мгновений я потерялась, впадая в шок. Одно движение ногой, слишком быстрое и сильное, и Денис сбил меня с ног. Я упала на колени и зашипела от боли, расшибив их.

Тяжелый кулак врезался мне в челюсть, и я нёбом почувствовала горячую, вязкую теплоту крови. Кто‑то вцепился мне в волосы. С силой сжав их в руках, задрал голову и ощутимо приложил лицом к мягкой, разрыхленной земле, влажной от сырости.

Сжавшись в комочек на рыхлой земле, утопая в грязи, ощущая боль во всём теле и вкус собственной крови во рту, я лишь молила Бога помочь мне выдержать этот ужас.

В очередной раз пихнув меня куда‑то в сторону и переплетя пальцы с моими волосами, Дэн задрал мою голову, но не успел ничего сделать. Что‑то громыхнуло со стороны ближайшего переулка. Послышалась ядрёная ругань, сменившаяся очередным грохотом.

Посторонний мужской голос прозвучал где‑то рядом так неожиданно, что я не сразу поверила в то, что услышала его наяву. Впрочем, я и думать‑то об этом особо не могла – меня сильно мутило. К тому же царапины, раны, ссадины жгло словно бы огнём. Вспышки боли, острые и протяжные, то разгорались, то затихали на истомлённом теле: на ногах, руках, плечах, голове, лице, шее.

Голова раскалывалась на части, и даже дышать, казалось, было больно. Невозможно терпеть. Мне бы сейчас хотя бы пол Р‑тюбика… Только вот тут у нас в Адвеге с ними такой дефицит, что, будь я даже при смерти, мне бы и трети самого старого не дали.

И всё равно, несмотря ни на что, осознав, что, возможно, помощь рядом, что, может быть, кто‑то сейчас прекратит весь этот кошмар, у меня в груди мягким облачком завихрилось облегчение.

Сухонин, его сестра и остальная шайка моих истязателей замерли на своих местах: Цветковы вытянулись по струнке, Дэн и Настя ощетинились, встав плечом к плечу, Нильса и Ромку я и вовсе уже не видела.

– Колька, говорил я ведь тебе про этот долбаный генератор!.. – И снова ругань. – Будь он неладен. Давай тащи сюда лестницу, налаживать будем в северной части… Да что ты творишь‑то?.. А это ещё что здесь такое?

– Ёшкин кот! – послышался высокий, немного подрагивающий голос долговязого помощника Эдуарда Валентиновича.

Коля был хорошим мальчиком. Не очень симпатичным, вечно прыщавым и вообще не слишком аккуратным, но, безусловно, добрым. Послышался звук передергиваемого затвора.

– Колька! А ну, беги к ближайшему аванпосту и давай тащи этих «доблестных стражей порядка» сюда, да побыстрее! А ты, Сухонин, немедленно отойди от девчонки, или я отстрелю тебе что‑нибудь.

Эдуард Валентинович. Он‑то мне поможет наверняка, в этом я не сомневаюсь.

Секунда, вторая – и вдруг надежда одним упоительным взмахом вспорхнула у меня в сердце. Я даже попыталась поднять голову и посмотреть в сторону Рожкова, позвать его. Но сил моих не хватило, а очередной приступ режущей боли заставил меня лишь сдавленно промычать.

В горле что‑то запершило, забулькало, и я обессиленно опустила голову. Однако, приоткрыв глаза, я смогла пронаблюдать за происходящей передо мной сценой.

Видимо, решив, что я умираю, Рома Шарапов что‑то вдруг испуганно заквакал, затем даже заскулил, жалобно и с хрипом, потом вдруг сорвался с места и через мгновение уже скрылся за ближайшим поворотом. Сашка Цветков, побледневший и напуганный как первоклассник, который первый раз в жизни получил двойку, последовал примеру Ромы. Ухватив ахнувшую сестру за руку, он нырнул в темноту ближайшего переулка, и вскоре их шлепающие шаги уже затихли где‑то вдали. В отличие от остальных, Нильс не убежал, он просто отшатнулся к стене ближайшего дома и теперь потрясенно смотрел то на Дениса, то на Рожкова.

Дэн напуган не был, как и Настя, стоящая у брата за спиной со сложенными на груди тонкими ручками. Она недовольно, с нескрываемым презрением и наглостью сверлила Рожкова взглядом, пока её брат, засунув руки в карманы своих выцветших джинсов, гадко ухмылялся.

– Чего тебе надо, старик? – нагло спросил Дэн. – Ищешь проблемы? Поверь мне, они у тебя будут, когда я поговорю с отцом.

– Проблемы сейчас будут у тебя, щенок, в виде простреленных яиц, – рявкнул Рожков, крепче сжимая в руках старенький пистолет. – И тогда тебе твой отец точно не поможет.

Эдуард Валентинович опустил пистолет, указывая дулом Сухонину ниже пояса. Вид у Рожкова был такой, что даже Дэн сразу понял: сейчас старику не составит никакого труда выстрелить. Настя тоже это поняла.

– Ладно, Дэн, пойдём. – Тонкие руки Насти обвили предплечье Дениса. – Эта мразь того не стоит.

Денис сжал огромные ладони в кулаки. Его губы превратились в тонкие ниточки, на скулах заходили желваки, казалось, могущие разорвать кожу, а глаза‑янтари засверкали огнём ярости. Однако, по всей видимости, осознав, что у него нет другого выхода, кроме как сдать позиции и отступить, Сухонин‑младший просто хмыкнул и, развернувшись, наравне с сестрой направился в сторону переулка, где пару минут назад скрылись отморозки из его компании. Нильс поспешил уйти вслед за Сухониными.

Рожков же кинулся ко мне. Убрав пистолет в кобуру на поясе, он подхватил меня с земли и крепко‑крепко прижал к себе.

– Маша, Машенька, тише‑тише, всё хорошо, – бормотал Эдуард Валентинович, обнимая меня.

Обессиленно сидя на земле рядом с Рожковым, я блуждала взглядом по мутной толще тумана, расползшейся по ночной Адвеге. Несмотря ни на что, я чувствовала счастье – воздушное и прекрасное. Счастье, что осталась жива. Вот уж не думала, что буду так радоваться этому, живя в этой тюрьме.

– Спасибо, – только и смогла пропищать я, в очередной раз заходясь в рыданиях. Меня вдруг затрясло от облегчения.

– Эх, а я ведь ещё на Кольку ругался, что он мне работы здесь на ночь глядя подкинул… Тьфу ты, хорошо, что подкинул, иначе бы даже не знаю, чем бы всё это закончилось.

Мрачно кряхтя, Рожков покачал головой.

– Мне надо подняться, – прошептала я, не в силах сказать большего.

– Давай, давай… – Рожков подхватил меня за локти, помогая. – Ты, Машенька, знай, что я не оставлю этого просто так… Не оставлю… Не дам им издеваться над тобой… Боже ты мой… Исколотили‑то как тебя… Давай‑ка отведу тебя к Антону…

Я замычала от боли, выпрямляясь.

– Ух. Сейчас…

Рожков покачал головой.

– Ну, как, Машенька, точно сможешь идти?..

– Смогу… – выдохнула я с большим сомнением. – Смогу, но, правда, еле‑еле…

– Спешить не будем, – поддерживая меня, заявил Рожков. – Потихонечку как‑нибудь дойдём…