Читать книгу Стеклянный ангел - Зухра Сидикова - Страница 4

Губу разбили, гады! Миша отчаянно заматерился. Попался бы ты мне один в чистом поле, наследничек! Я бы тебе задал, расколошматил бы морду твою нахальную! Так что папочка родной не узнал бы. А то окружил себя мордоворотами, не подступишься. Охранники, мать вашу, телоспасатели! Этот толстый так кулаком в лобешник въехал, что искры из глаз посыпались – синяк теперь будет. И здесь под глазом… Миша взглянул в зеркало заднего обзора. Ну и рожа! Теперь недели две в эфир не выпустят.

И главное – фотоаппарат разбили, беспредельщики. Орудие производства, средство существования. Почти новый – полгода всего пользовался, опять придется кредит брать. Но больше всего жалко даже не камеру, а снимки – драгоценные, эксклюзивные снимки. Неужели пропали? Тарас Борисович шуток не любит – по столу стукнет, снова увольнением грозит начнет.

Нет, карта памяти все-таки цела. Уф, но хоть так. Можно будет вывести фотографии на редакционный комп.

В принципе он должен был понимать, что рано или поздно это случится. Журналистов Сенин не жалует, близко к себе не подпускает. Особенно сейчас, когда вляпался по самые яйца. Из зала суда вышел совсем озверевший, вот и натравил своих бульдогов. Самое обидное, что подловили они Мишу в тот момент, когда он за машину зашел, то есть тогда, когда никто не мог увидеть, что они ему врезали. Мише очень хотелось физиономию Сенинскую в объектив схватить – вот именно такую: хмурую, помятую, и, что уж тут говорить, малость перепуганную. И такой кадр удалось поймать, даже волоски на руках встали дыбом от восторга, но щелкнуть не успел – почувствовал сильный удар под дых. А следом и в лоб.

– Еще раз сунешься, – прорычал бульдог, – урою.

Миша потом минут десять в себя приходил, разогнуться не мог – воздуха не получалось глотнуть как следует, в груди кололо, и круги пошли перед глазами огненные. Напоследок успел заметить ухмылку Сенина, залезающего в свой БМВ. Миша в очередной раз почувствовал, как ненавидит этого человека. Всей душой ненавидит. Так как никого и никогда.

«Дался тебе этот Аркадий Сенин, – иногда выговаривал ему Тарас Борисович, – ну мажорит себе, и пусть мажорит, чего ты к нему привязался, сам доиграешься, и меня под монастырь подведешь. Сенина-старшего злить – все равно, что с огнем играть, сгоришь рано или поздно!»

Но удержаться от соблазна показать что-нибудь жаренное Тарас часто был не в силах, пропускал в эфир добытый Мишей компромат на папенькиного сынка, но поджилки тряслись – ходил потом по своему кабинетику за стеклянной перегородкой, сам с собой разговаривал, доказывал своему внутреннему трусливому «я» необходимость обличительных процессов в современном информационном поле.

Миша и сам себе, пожалуй, не смог бы дать вразумительного ответа: почему так предвзято относится к этому парню, любимчику придурошной, конкретно незрячей, Фортуны? И в самом деле, ну не один же он такой, вон их сколько богатых лоботрясов, на которых природа основательно отдохнула. Болтаются без дела, шляются по барам и ресторанам, бьют свои и чужие машины, калечат жизни других людей. Почему же с маниакальным упорством Миша преследует именно одного из них – Аркадия Сенина? Сына того самого владельца заводов и пароходов, который весь город держит на своих якобы благодеяниях, а фактически, – Миша в этом не сомневался, – просто обделывает свои делишки, прикрываясь благотворительностью. Зачем караулит его у злачных мест, первым приезжает к месту очередного дорожно-транспортного происшествия, очередного скандала с участием Сенина-младшего? И фотографирует, и снимает на камеру, свою или редакционную, – спасибо Радику-оператору, – рискуя нарваться на серьезные разборки. До поры до времени он ускользал от кулаков Сенинских охранников, и только посмеивался издалека, но знал, если достанут – ему не сдобровать. Вот как сегодня – Миша снова потрогал разбитое лицо. Ну, ничего, он все равно не отступит. Сенину-старшему всегда удается отмазать своего непутевого отпрыска, но Миша уверен: час расплаты настанет, он все для этого сделает.

И даже себе самому Миша никогда бы не признался в том, что главной причиной того, что он преследовал Аркадия Сенина, было желание оказаться на его месте.

Они родились в один и тот же год – двадцать шесть лет назад. Но судьба уже при рождении наделила их отнюдь не равными возможностями. Вернее, одного она наделила, а другого обделила. Аркадий Сенин, сын преуспевающего бизнесмена, родился и вырос в огромном загородном доме, а Миша Плетнев, который отца своего и в глаза не видел, в однокомнатной хрущобе на рабочей окраине. Аркадий учился в элитной школе, Миша – в дворовой обшарпанной коробке, и не раз возвращался домой с фингалом под глазом, поставленным за то, к примеру, что хорошо учился, или за то, что не курил за гаражами, не выпивал в подворотнях, за то, что отказывался подчиняться районной шпане. Закончив десятый класс, Аркадий отправился в Лондон, а Мишу замели в армию, по причине того, что в первый год он не прошел по конкурсу на журфак – завалил препод по истории, хотя именно этот предмет Миша знал преотлично. Сенин разъезжал по городу на черном Бумере, имея в запасе Бентли и Порш, а Миша возился со старой девяткой, купленной в долг. Сенин обитал в квартире на двести квадратов в центре города, а Миша продолжал жить с мамой в однокомнатной квартире за ширмой. В общем Сенин жил, а Плетнев выживал.

Но удачливого своего сверстника ненавидел Миша не за то, что тот был богаче, не за его материальное перед собой превосходство, а за то, что имея все, Сенин прожигал свою жизнь, уничтожая ее день за днем, как кучу мусора на городской помойке. А ведь сколько всего мог бы сделать, в том числе и для других. Сколько всего сделал бы Миша, окажись он на месте этого выродка, которого, тем не менее, любил отец, всегда выгораживающий, вытаскивающий сыночка из всех его мерзейших передряг, прощающий все его подлые выходки, позорящие пусть не честное и не уважаемое, но имеющее немалый вес в этом городе имя Сенина-старшего.

Неужели из последней передряги младшему Сенину снова удастся выбраться? Судя по растерянным физиономиям самых лучших адвокатов города, по тому, как нервничает Сенин, вполне вероятно, что мажорику грозит реальный срок. Неужели опять выкарабкается?

В этот раз все обстояло гораздо серьезнее. Аркадий Сенин сбил молодую девушку. Ночью, недалеко от собственного дома. Свидетелей происшествия не оказалось, сам же он утверждал, что девушка выскочила ему навстречу и бросилась под колеса. Разгорелся такой сыр-бор – весь город гудит. Но Миша предчувствовал – негодяю опять все с рук сойдет.

Михаил терпеть не мог разговоры о том, что бедно живут только лодыри, те, что целый день валяются на диване и пьют пиво. Он точно знал, что это неправда. Что можно всю жизнь горбатиться и ничего не иметь. Вот как, мама, например, детский врач с двадцатилетним стажем, или как сосед Гавриил Аронович, сорок пять лет прослуживший в театре, а теперь живущий на мизерную пенсию. И, конечно, как сам Миша, который на диване лежит только шесть-семь часов, отведенных на сон, пива не пьет, и вообще не употребляет алкоголь, целыми днями носится по городу, ночами сидит за компьютером, занимается монтажом, сводит материал, собранный за день, просматривает и отбирает фотографии. Но зарплата, которую он получает, неизменно оказывается смехотворной, и позволяет лишь платить за квартиру, за кредиты, да кое-что остается на еду и одежду.

Денег катастрофически не хватало. А ведь запросы у Миши не ахти какие, вполне себе скромные… Во-первых, приличное жилье, хотя бы двухкомнатная вместо теперешней однушки. Во-вторых, хорошая машина – и не нужно ему ничего особенного, но так, чтобы прилично и удобно. В-третьих, возможность возить маму на курорты: наработалась бедная, пора бы и отдохнуть. Она ведь за всю жизнь выбралась на море всего лишь раз вместе с маленьким Мишей. До сих пор вспоминает: «А помнишь, как мы на море…». Миша после этих маминых слов каждый раз чувствует себя так, словно что-то украл у нее. Взрослый мужик, а заработать не в состоянии. Из-за того, что Мишиных заработков не хватает на жизнь, мама каждый день вынуждена ходить на работу – в поликлинику, где все уже давно перевернулось с ног на голову. Мама каждый день приходит расстроенная, и весь вечер украдкой пьет на кухне валерьянку.

До недавнего времени Миша свято верил, что труд и упорство обязательно приведут его к успеху. Но с того самого дня, когда ему объявили, что на должность корреспондента новостного канала, на которую он претендовал, взяли не его – пришедшего из армии, имеющего опыт работы в армейской многотиражке, два года корреспондентом в газете и внештатником на криминальном канале, – не его, чьи фотографии выигрывали конкурсы, а некую девицу – заочницу журфака, за которую замолвил словечко какой-то дядя: то ли родственник, то ли любовник, – Миша поник, загрустил, становился все мрачнее, и в итоге просто перестал верить в себя, в то, что может изменить свою жизнь.

Он продолжал ходить на работу, продолжал фотографировать, рассылал резюме, но что-то в нем надорвалось, появилось ощущение бессмысленности, никчемности всего, что он делает, всего, что с ним происходило.

Этого самого Аркадия Сенина Миша видел в самом неприглядном виде – пьяного, неадекватного, и даже голого: как-то следом за нарядом полиции Миша успел на разборки в сауне – с визжащими проститутками и совершенно невменяемым Сениным-младшим.

Вот тогда-то, наблюдая за неблагодарным баловнем судьбы, Миша сначала запрезирал его, а потом и возненавидел.

Если бы мне, думал он, досталась хотя бы треть того, что имеет этот безмозглый везунчик, разве я стал бы тратить жизнь так бездарно, так бессмысленно?

Возвращаясь в свою тесную квартирку, съедая скромный ужин, приготовленный уставшей после изматывающего рабочего дня мамой, он уходил за ширму, растягивался на своем старом диване, и принимался мечтать о том, как много бы сделал, если бы ему посчастливилось оказаться на месте Аркадия Сенина.

Первым делом, окончил бы где-нибудь в Америке толковые курсы по фотографии, научился бы всем тонкостям мастерства. После этого отправился бы в путешествие, может быть в Африку, снимал бы бесконечно.

И вообще занялся бы сотней нужных дел – столько в мире всего интересного, неизведанного… Столько всего важного…

За окном гудел ветер, за ширмой вздыхала устало мама, и Мише, которому неизменно приходилось возвращаться из своих мечтаний в действительность, становилось грустно от того, что он ничего не может изменить.

Вот и сейчас, рассматривая свое лицо в зеркале заднего обзора – ублюдки, такой синячище оставили! – Михаил думал о том, что жизнь его уперлась в тупик, из которого ни вперед, ни назад…

* * *

Губа распухла, хорошо, что зуб не выбили. Что теперь делать? Заявляться с такой физией в редакцию? Ладно, не в первый раз. Тарасу звонить нужно. Миша попытался набрать номер. И с рукой похоже нелады – видимо, кисть вывихнули, холуи чертовые, даже номер набрать трудно.

– Алло, Тарас Борисыч, это я – Михаил. Снимки? Сделал… Правда, камеру мне разбили и лицо… Да не провоцировал я никого, ну что вы меня не знаете? Еду уже… Постараюсь…

Вот старый хрыч, надоел со своим увольнением. Тут уж заикаться о компенсации за фотоаппарат не смей. Откажет, железно… Не стоит и унижаться.

В редакции Миша отдал карту памяти компьютерщику Владу, дружески побеседовал с секретаршей шефа Валентиной Васильевной. Выпил чашку растворимого кофе, отдающего жженной резиной. Хотелось есть, но нельзя было уйти, Тарас Борисович велел ждать – подыскивал задание. Потруднее и подальше, предчувствовал Миша.

Предчувствия его не обманули. До одиннадцати вечера ему пришлось торчать с оператором Радиком на городской окраине в общежитии подшипникового завода, где подвыпившая компания устроила поножовщину. Обошлось без серьезных жертв, зато ора, мата и ругани хватило на двадцать минут эфирного времени, которые обещали вставить в утренний выпуск. Комментируя события, Миша старался держаться в тени, – прятал фингал, полученный Сенинским мордоворотом, – но уверенности в том, что его не примут за одного из участников общежитского побоища, у него не было.

* * *

Каждый раз возвращаясь домой, а это почти всегда было за полночь, он старался не шуметь. Осторожно открывал дверь, осторожно входил, разувался. В общем, старался не производить лишнего шума, хотя знал: мама все равно не спит, ждет его.

Вот и сегодня она выглянула в прихожую.

– Привет, мам! – он постарался встать так, чтобы разбитая сторона лица оставалась в тени. – Ты почему не спишь? Поздно уже…

– Ты ведь знаешь – я без тебя не усну. А что это у тебя с лицом? Ну-ка, ну-ка, покажи!

– Да ничего страшного, мам!

– Как это ничего страшного? Посмотри: синяк под глазом, и губа разбита!

– Это я о дверь стукнулся… случайно!

– Ой, смотри, Миша, не доведет до добра тебя эта твоя работа! Сколько раз я тебя просила: бросал бы ты ее. Нужно поискать что-то другое.

– Что другое, мама? У меня журналистское образование. Я – журналист. Кем я могу еще работать?

– Ну не знаю, – вздохнула мама. – Не в школе, конечно.

– Да уж… Одного бюджетника в доме достаточно, – он поцеловал маму в голову. – Иди спать, я ведь уже дома, можно не беспокоиться, и завтра у меня выходной. Хочешь – сходим куда-нибудь?

– Выходной… Ты всегда так говоришь, а потом снова срываешься куда-нибудь.

– Вот честное слово – завтра буду дома! С утра схожу в бассейн, что-то спину прихватывает, а вечерком сходим. Хочешь, я билеты в театр возьму?

Мама недоверчиво покачала головой.

– Вот балаболка. Ну ладно, поешь – на кухне оставила. Пюре с котлеткой и винегрет. Как ты любишь, – мама улыбнулась с порога комнаты.

– Спасибо, мамочка! Ты у меня просто прелесть!

После ужина он сел за компьютер, немного поработал. Очень хотелось спать – тяжелый все-таки выдался денек.

Перед сном принял душ, улегся в постеленную мамой чистую постель. Вытянулся во весь рост, чувствуя, как сладко заныло тело – каждая мышца, каждая клеточка требовала отдыха. Засыпая, с радостью подумал: завтра – выходной. Единственный за неделю. Долгожданный.