Читать книгу Дела адвоката Монзикова - Зяма Исламбеков - Страница 13

Незаметно пролетели остальные месяцы учебы, и Монзиков успешно закончил курсы. После двухдневной отвальной гаишники на автопилоте, кто поездом, кто самолетом, разъехались по своим регионам, дав мужскую клятву – не забывать друзей.

Когда Монзиков прибыл в родной спецбатальон, то комбат ему сообщил, что Монзиков теперь уже не гаишник, а старший опер, но для всех он по-прежнему желанный гость, друг и наставник.

На следующий день Монзиков с выпиской из приказа о переводе в РУВД явился в отдел кадров, где его встретил аля-Залядов. Кефиров – старший инспектор отдела кадров РУВД, майор милиции, всю свою сознательную жизнь работал в кадровом аппарате, был вершителем человеческих судеб. Личные дела сотрудников он практически не изучал, а мнение о милиционерах основывал на первом впечатлении, которое оставалось, как правило, от первой и единственной встречи.

Монзиков ему понравился, т. к. не задавал никаких вопросов. Более того, он, пока Кефиров делал записи в личном деле Александра Васильевича, с интересом читал лежавшие на столе стихи, автором которых был сам Кефиров.

Последняя строчка не появлялась и не рифмовалась. Монзиков вслух произнес одно лишь слово славное и Владимир Николаевич на него посмотрел с большой благодарностью и теплотой. Ведь над этой рифмой он безуспешно бился третий день. И теперь, когда было найдено ключевое, очень сильное слово, то не было никакого сомнения в том, что стихотворение будет к концу дня закончено, тем более что это было последнее четверостишие.

Монзиков, сам того не ведая, приобрел за считанные минуты надежного и верного друга-кадровика. От нахлынувших теплых чувств Владимир Николаевич не заметил, как вписал Монзикова А.В. не в ту часть приказа. А Монзиков, не зная тонкостей делопроизводства, не стал даже вчитываться в предложенные ему бумаги.

На следующее утро, придя на новое место службы, Монзиков в канцелярии расписался в приказе, подготовленном отделом кадров РУВД, и с удивлением узнал, что он назначен на должность следователя 34 отделения милиции РУВД. Зайдя к Кефирову, он застал его в прекрасном расположении духа. Кефиров несказанно обрадовался Монзикову, схватил его за руку и подвел к своему столу.

– Вот, Александр Васильевич, посмотри! – и Владимир Николаевич показал ему на груду исчирканных листков, поверх которых лежал чистовик с очередным шедевром.

Монзиков прочел, затем посмотрел с легкой грустью прямо в глаза Кефирову и сказал: «Да, уж…»

– Вам нравится? Да? – Кефиров снизу внимательно глядел Монзикову в глаза, которые были уже «на мокром месте».

– Видите ли, я вдруг вспомнил второй курс вышки, т. е. школы, – и Монзиков рассказал историю, которую он вспомнил благодаря прекрасным стихам Кефирова.

Был холодный январь. Монзикову предстояло сдавать экзамен по уголовному праву. Времени на подготовку явно не оставалось, т. к. официальные дни, положенные на экзаменационную сессию ему руководство не предоставило, и он работал и… сдавал экзамены. Сдавал как все. Бутылки, презентики, услуги. Кто как мог, так и выкручивался.

Полковник Двинов Анатолий Иванович – доцент кафедры уголовного права и уголовного процесса – был одним из самых подготовленных и авторитетных преподавателей школы. Отработав почти 20 лет в прокуратуре, он однажды переаттестовался, надел милицейскую форму и стал работать, сначала преподавателем, затем старшим, а после защиты кандидатской диссертации на тему «Роль политорганов системы МВД в расследовании преступлений в рамках уголовного законодательства» доцентом кафедры. Как и большинство преподавателей, он был маленького роста, редко улыбался и все время что-то читал. Его аккуратная бородка и усы вместе с кожаной папкой, с которой он никогда не расставался, даже в туалете, придавали ему уверенность и солидность. Говорил он всегда спокойно, уверенно, с явным превосходством над всеми остальными. Свой предмет он любил и пытался привить любовь всем остальным. Однако сколько лет он ни преподавал, читая изо дня в день одни и те же лекции, одному и тому же контингенту слушателей – милиционерам, он так и не мог понять, почему слушатели не любят не только его, но и уголовное право. Видимо, одной из причин было то, что в каждой из учебных групп оказывался хотя бы один милиционер, внимательно прочитавший уголовный кодекс и хоть что-нибудь из него запомнивший. И если вдруг такой слушатель бывал на лекциях или семинарах Двинова, то он не мог не заметить того, что все, о чем говорил полковник, мягко говоря, не стыковалось с кодексом – основой всего учебного курса. Случалось это всегда тогда, когда Двинов пытался своими словами пояснить прочитанную статью из кодекса или во время объяснения какого-нибудь термина из того же кодекса. А когда Анатолий Иванович вдавался в исторический экскурс или «влезал» в соседние правовые дисциплины, то у тех, кто попадал в когорту «читателей-аналитиков» наступал шок.

Тем не менее, Анатолий Иванович был на хорошем счету у руководства школы, и служилось ему легко и радостно.

Монзиков взял билет и сел готовиться за последний стол. В билете было три вопроса, читая которые снова и снова, Александр Васильевич все больше приходил к выводу, что нужна как минимум шпаргалка. Шпаргалки у Монзикова не было. Ведь на написание даже шпаргалок требовалось время, труд, усилия, в конце концов. Однако выход был найден и Монзиков уже предвкушал заветную пятерку.

– Монзиков, – негромко позвал к себе полковник Двинов.

– Я!

– Пожалуйста, идите отвечать. – Анатолий Иванович бесстрастно посмотрел на Монзикова и рукой показал подошедшему слушателю на стул.

В тот момент, когда Двинов открывал зачетную книжку, а Монзиков садился за стол, Александр Васильевич взял верхний листок из стопки, лежавшей между ним и Анатолием Ивановичем. На листке была одна из лекций доцента Двинова по уголовному процессу – новому курсу, который Анатолий Иванович читал всего четвертый год. Чтобы не допускать ошибок хотя бы на лекциях по уголовному процессу, Двинов переписывал учебник и задиктовывал слушателям каждое слово. Он тщетно пытался выучить свои лекции и, поэтому всегда брал их с собой на экзамены. Во время подготовки он, внимательно наблюдая за каждым слушателем, одновременно читал свои лекции. В результате, прочтя очередную лекцию, Двинов через 5 минут все забывал и снова и снова принимался за чтение своих опусов.

– Билет № 19. Вопрос первый. Что такое преступление? В чем разница между преступлением и правонарушением? Виды преступлений. – Монзиков читал внятно и неспешно.

– Так, слушаю Вас. – Двинов изучал очередную лекцию и ожидал начала ответа Монзикова.

– Преступление – это то, чему посвящено большое количество научных трудов по юриспруденции, а также по теории уголовного права. Обычно за каждым преступлением следует конкретное наказание. Вот я, например, работаю в колонии строгого…

– Так! Я что-то не пойму, причем здесь колония и Ваша работа? Давайте по существу! – и Двинов начал внимательно разглядывать свои аккуратно постриженные ногти.

– Я просто хотел сделать мостик, т. е. рассказать историю вопроса, но…

– Пожалуйста, переходите к сути вопроса! – Двинов начинал нервничать.

– Значит так, в судопроизводстве по уголовным делам допускается участие представителей общественных организаций и трудовых коллективов. Представители общественных организаций и трудовых коллективов могут быть по определению суда допущены к участию в судебном разбирательстве уголовных дел в качестве общественных обвинителей или общественных защитников. Они выделяются общим собранием общественной организации или трудовым коллективом предприятия, учреждения, организации, а также коллективом цеха, отдела или другого подразделения, которые в письменном виде… – Монзиков внимательно читал каракули Анатолия Ивановича, стараясь как нельзя увереннее и четче произносить каждое слово, каждую фразу.

– Так, хорошо, достаточно. Переходите, пожалуйста, ко второму вопросу Вашего билета. – Двинов смутно понимал, что где-то он уже это слышал, а может быть и читал. И если бы ему сказали, что это было содержание, причем дословное, статьи 250 Уголовно-процессуального кодекса, то, скорее всего, Анатолий Иванович с этим бы даже согласился, но только после своих добавлений и уточнений. Вероятность того, что у доцента Двинова возник бы вопрос о связи статьи с первым вопросом билета равнялась нулю.

– Вопрос второй. Основное содержание принципа презумпции невиновности. Вина. Пределы и…

– Не надо читать вопрос. Я и вы – грамотные люди. Мы оба знаем, что написано в билете. Начинайте ответ, и по существу! Не надо тянуть время. Ясно? – Двинов поглаживал свою бороду и внимательно рассматривал обои, которыми недавно оклеили половину аудиторий за свой счет слушатели Высшей школы милиции.

– Общественный защитник вправе представлять доказательства, принимать участие в исследовании доказательств, заявлять перед судом ходатайства и отводы, участвовать в судебных прениях, излагая суду мнение о… – Монзиков продолжал читать статью 250 УПК.

– Достаточно. Переходите к третьему вопросу. – Двинов начинал нервничать, т. к. слушатель слишком уверенно и слишком хорошо излагал суть каждого вопроса. Было очевидно, что что-то здесь не так! Но что? На этот вопрос не мог ответить даже сам Двинов.

Монзикову ничего не оставалось, как начать чтение статьи 250 УПК опять с начала. На этот раз Двинов слушал Монзикова с особым вниманием. Он ясно понимал, что тот говорит абсолютно правильно. Более того, некоторые вещи Двинов слышал впервые и ему, поэтому, было очень интересно. Когда статья была прочитана, то Монзиков произнес решающую для него фразу: «Ну, вот, значит, это, можно сказать, если коротко, все».

– Ну, что же, неплохо, неплохо. Очень даже неплохо! А Вы знаете, что я очень редко ставлю на экзаменах пятерки, а?

Монзиков не сразу ответил. Вначале он надул щеки, потом почесал в затылке и только затем с философским видом изрек – Да, уж…

– Я не буду Вам задавать дополнительных вопросов, ладно?

– Почему, товарищ полковник? – изумился Монзиков.

– А Вы что, действительно хотите? – и Двинов покровительственно посмотрел на Монзикова.

– Если честно…? Если честно, то – да! – несколько кокетливо выдавил из себя Монзиков и сразу же стал красным как рак.

– Ну не сердитесь, не сердитесь! Не надо кукситься! Ну!? Я Вам лучше пятерочку нарисую в зачеточке, хорошо? – и Двинов взял свою перьевую ручку и аккуратно, почти печатными буквами сделал столь желанную для каждого слушателя запись.

Монзиков даже не знал, как на это реагировать. Ведь надо было что-то говорить, что-то делать. Но что? Чисто машинально, не отдавая отчета своим действиям, Монзиков быстро, с этаким вот гусарством, раза три или четыре расстегнул и застегнул молнию на ширинке милицейских брюк.

– Надо же, как интересно! – Двинов внимательно всматривался в брюки Монзикова, прекратив даже поиски его фамилии в экзаменационной ведомости, чтобы продублировать пятерку.

– Да, вот!

– Да, да, да, конечно! И ведь это, наверное, очень и очень? – Двинов даже немного вспотел.

– Конечно. А ты как думал, а? Понимаешь мою мысль, а? Догнал? – и Монзиков с гордостью оглянулся на слушателей, сидевших с раскрытыми ртами и наблюдавших за диалогом полковника с капитаном-слушателем, заработавшим впервые в жизни свою пятерку.

– Огромное Вам спасибо, Александр Васильевич! Как только приду домой, так сразу же дам жене брюки и попрошу ее вшить в них молнию. Ведь вот какая удобная штука! Надо же?! – и Двинов, для большей надежности, сделал небольшую пометку у себя в еженедельнике. – Александр Васильевич! А можно я Вам позвоню? Ну, скажем, через пару дней, например? Я расскажу Вам как у меня получилось, а? – Двинов с надеждой смотрел на Монзикова.

– Ладно. Только, это, ну… Когда будете звонить, то, это…

– Конечно, конечно! Вы не беспокойтесь, все будет хорошо! – и Двинов, сердечно пожав Монзикову руку, проводил его до самой двери.

Монзиков не верил своему счастью. Впервые в своей жизни, впервые для слушателей – заочников Монзиков получил пятерку у самого полковника Двинова! Это было чудо.

Тем временем Фролов, который брал билет после Монзикова, сел на место Александра Васильевича, чтобы начать свой ответ.

– Так, слушаю Вас, – сказал Двинов и, найдя его фамилию в ведомости, поставил «монзиковскую» пятерку. – Начинайте, пожалуйста.

– Билет № 6. Вопрос первый. Что…

– Давайте сразу ответ! Не надо тянуть время. Вас много, а я – один! Слышали, как Ваш коллега отвечал? Вот также, пожалуйста.

Фролов понял слова Анатолия Ивановича дословно и взяв оставшийся после Монзикова «двиновский» листок, начал неторопливо его читать.

– Достаточно. Переходите ко второму вопросу, пожалуйста. И давайте сразу, по существу! – Двинов с некоторым мучением пытался вспомнить, а что же он забыл сделать, что забыл написать в ведомости?

– Ответ по билету закончен. – Фролов, пока преподаватель раз десять, не меньше, прочел все шесть экзаменационных ведомостей, дважды с самого начала прочел статью 250 УПК.

– Дополнительных вопросов Вам тоже не будет. Ставлю пять. Молодец! Давайте следующего, – и Двинов машинально вписал пятерку в зачетку.

Следующие трое полностью повторили монзиковскофроловский прием ответа и все получили по пятерке. Дело шло неплохо. Группа блестяще была готова к экзамену и уверенно отвечала по билетам.

Неожиданно вошел дежурный и сообщил Двинову, что его просят подойти к телефону в кабинете начальника цикла. Экзамен пришлось прервать. Был объявлен 5-минутный перерыв.

Через 45 минут после разговора с женой Двинов продолжил экзамен. За оставшиеся 4 часа он с удивительной легкостью принял еще троих человек, поставив каждому по трояку. Как и остальные преподаватели в системе учебных заведений МВД двойки, как правило, никогда не ставились.

Однажды, молодого преподавателя Двинова вызвал служивший тогда полковник Бровский Владимир Васильевич – заместитель начальника высшей школы МВД по учебной работе и отчитал его как мальчика за то, что тот поставил три (!) двойки на своем экзамене.

– Ты что, не соображаешь, что творишь, а? Ты понимаешь, что наделал? – Бровский зло сверлил водяными глазками стоявшего в струнку Двинова.

– Так, товарищ полковник, ведь…

– Молчать!!! Ты что же не знаешь, что любой милиционер – уже на три бала юрист? А? – Бровский метался из угла в угол своего «деревянного» кабинета.[15]

– Товарищ…

– Ты что же, умнее меня или где? – спросил кандидат педагогических наук Бровский. – Ты знаешь, что теперь будут обо мне думать, умник сраный!? Ты знаешь, что…[16]

Раздался стук в дверь. Зашел начальник кафедры Двинова полковник милиции Корефанов, который был одного роста со старшим инспектором отдела кадров РУВД Кефировым – метр с кепкой. Они были даже чем-то похожи. Те же ужимки, те же манеры, схожие голоса. Только Корефанов был постарше и потучнее.

– А, это ты? Ну, что скажешь, Юрий Владимирович? Знаешь, сколько твой умник бананов наставил? И кому? Ты, Двинов, хоть знаешь, кто у нас в городе кто? Ты фамилии когда читаешь, то у тебя хоть что-нибудь ёкает или ты носишь бестолковку на плечах только для фуражки? А? ХА-ХА-ХА – живот трясся от смеха, и складывалось впечатление, что он, т. е. живот, выпрыгнет из штанов и укатится далеко-далеко.

– Владимир Васильевич! Не сердись! Он же еще молодой, пацан. Мы его обработаем! – Корефанов показывал потихонечку Двинову кулак, а сам игриво улыбался, глядя на Бровского.

С тех пор Двинов ни разу не поставил ни двойки, ни пятерки. Двойки ставить было нельзя, а пятерки – не за что.

После разговора по телефону с женой Двинов уже не мог задавать умных вопросов и ухватывать главное из ответов слушателей. Не читались и его собственные лекции. Оставалось только одно – курить и продолжать прием экзамена.

Монзиков только спустя много лет узнал, что его пятерку поставили другому, а в диплом пошла тройка, которая никак не портила общего среднего бала диплома – 3,0.

* * *

Кефиров, внимательно слушавший рассказ Александра Васильевича, спросил у Монзикова, а не хочет ли Монзиков, например, тоже заняться литературой.

– Понимаете, Александр Васильевич! В нашей тяжелой работе нужна отдушина. У одних – это водка, у других – бабы, извините, пожалуйста, ну а у нас с Вами – это стихи. Ведь как приятно прочесть где-нибудь в транспорте или еще где-нибудь хорошие, красивые стихи, которые сразу же уносят в даль, которые зовут тебя всего, без остатка…. Ну, как? Вы согласны? – и Кефиров, как только мог, с силой сжал обеими руками руку Монзикова.

– Владимир Николаевич! Дак ведь я – это…

– Ничего, ничего! Вот лучше послушайте, что у меня получилось ко Дню милиции, – и Кефиров встал у окна, поднял правую руку, а затем, вытянув по-ленински вперед, подбоченясь, начал громко и не спеша декларировать очередной шедевр.

Монзиков пребывал в глубоком раздумье. Он не помнил уже начала разговора и цели своего визита. Хотелось курить, курить и еще раз курить.

– А знаете что? Мы вот прямо сейчас, здесь, с Вами напишем прекрасные и добрые стихи, и посвятим их нашей дружбе! Вот, давайте… – Кефиров всунул в руку Монзикова слюнявый карандаш и полузаполненный чей-то протокол. – Пиши. Давай! – и он, быстро семеня из угла в угол, начал диктовать очередной милицейский шедевр.

– Получилось! Получилось! – Кефиров радостно бегал по кабинету. Он был на вершине счастья. Вдохновение, посетившее его, не уходило. Ему хотелось творить, творить, творить!

– Да, товарищ майор, я – это, вспомнил. А ведь я теперь, почему-то, стал следователем… – и Монзиков нерешительно взглянул на Кефирова.

– Поздравляю, поздравляю Вас, Александр Васильевич! Это просто прекрасно, что…

– Но ведь я должен был бы быть опером?! – несколько нерешительно перебил Монзиков витавшего в облаках предстоящего литературного успеха Владимира Николаевича. – Старшим, – тихонечко добавил Монзиков.

– Все хорошо, все хорошо! Все очень-очень хорошо! – Кефиров вдруг начал выпроваживать Монзикова из кабинета, ссылаясь на то, что у него очень много работы.

Как только дверь за Монзиковым закрылась, РУВД содрогнулось от протяжного крика, исходившего из кабинета отдела кадров. Закрывшись на два оборота замка, Кефиров в экстазе и предвкушении литературной славы начал творить. До глубокой ночи на бумагу строчка за строчкой ложились прекрасные рифмы, наполненные искренностью и чистотой, пафосом и большой жизнеутверждающей силой.

Тетя Клава – уборщица, убиравшая раз в неделю кабинеты отдела кадров, зайдя к Владимиру Николаевичу в 8⁰⁰ утра, увидела маленького майора, сладко спавшего с непосредственной детской улыбкой за большим, заваленным исписанными и скомканными листками столом. Она тихонечко взяла из рук спящего Кефирова оконченный очередной шедевр и по слогам в полголоса начала читать.

Тетя Клава, закончив чтение, с грустью и тревогой посмотрела на сладко спавшего Кефирова. «Бедненький! Совсем зарапортовался! Пора тебе, касатик, в отпуск! Ох, пора, бедненький мой!» И она нежно погладила его по головке.

Через полчаса, после уборки в кабинете начальника РУВД, Кефиров был вызван на ковер к начальнику управления.

– Ну, Кефиров, рассказывай! Как это ты дошел до того, что стал втихаря писать стихи? А?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Даю Вам честное…

– Ты подумай только, пишет давно и помногу, а я ничего и не знаю!? Да?

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится. Честное слово…

– Ну, наглец, а? Думал, что это все останется в тайне, да? – начальник явно был в ударе.

– Товарищ полковник! Виноват! Больше не повторится!

– Да ты не перебивай, когда я говорю! А ну говори, быстро, это ты написал, что мне показали? – и начальник протянул несколько скомканных, сжеванных клочков бумаги.

– Я, товарищ полковник, – промямлил Кефиров.

– Молодец! Ну, Кефиров, действительно правы те, кто считает, что кадры решают все. А чего же ты мне ничего не посвятил, а? – начальник смотрел на Кефирова с надеждой услышать, что у него есть и для начальника столь же прекрасное, столь же чистое и невинное.

Но Кефиров, словно воды в рот набрал. В течение 15 минут, что говорил любимый начальник, Владимир Николаевич только стоял, как шпиль, и тяжело, и виновато вздыхал. В конце часовой беседы начальник спросил у Кефирова: «Скажи мне, Вовик, только честно, это ты сочинил?» И начальник, сильно картавя и заикаясь от охватившего его вдруг волнения, прочел следующие стихи:

Кефиров стоял как вкопанный. Он очень любил Пушкина. Можно было даже сказать, что Александр Сергеевич был ему как отец, а может быть и больше. Однако эти стихи были намного прекраснее всего вместе взятого пушкинского наследия. В них столько было человеческой экспрессии, столько гармонии, такая чистота слога и стиля, что хотелось просто громко рыдать от охватившего восторга, от колоссальной радости, которую так редко мы испытываем от соприкосновения с прекрасным.

Неожиданно, резко, очень резко зазвонил прямой телефон. Дежурный по РУВД сообщил начальнику управления, что на территории района совершено убийство и машина с оперативно-следственной группой только что выехала на место преступления.

– Вызывай Диму, а мы с Кефировым уже спускаемся, – еще плаксивым, сильно вибрировавшим от только что пережитого волнения сказал в трубку начальник управления.

– Дима на месте, Вас ждет! – быстро, по-военному ответил дежурный.

– Давай, Кефиров, собирайся, хватит прохлаждаться! Поедем, делом займемся. Труп посмотрим. Это тебе будет полезно. Заодно в машине поговорим.

Волга начальника управления «летела» по городу к месту происшествия. Через 12 минут Дима подъехал к уже ожидавшим эксперту-криминалисту, следователю прокуратуры, следователю 34 о/м Монзикову, оперуполномоченному уголовного розыска с того же отделения милиции, откуда был Монзиков.

Для Монзикова это было первое дело, которое ему дали в первый же день работы. Так уж случилось, что когда прошла информация о совершенном преступлении, то все были на выезде: кто – где. А Монзиков ходил из угла в угол дежурной части как неприкаянный.

На земле, в большой луже крови лежало мужское тело без какой-либо одежды. Сверху, на 11 этаже виднелось распахнутое окно, из которого, видимо, и выпало «лицо кавказской национальности». Невдалеке стояли очевидцы – три бабули, которые видели все от начала до трагического конца. Со слов очевидцев около 12 часов дня сверху раздались матерные ругательства и в оконном проеме появился абсолютно голый молодой человек, которого сильно шатало из стороны в сторону. Пьяным голосом, с сильным кавказским акцентом и очень плохой дикцией Алискер – так звали погибшего – несколько минут призывал всех прохожих и жильцов соседних домов обратить на него внимание. Когда же внизу собралась толпа – человек 40-50, то Алискер раскрыл дамский зонтик и шагнул вниз. Умер дитя гор мгновенно. Квартира, из которой был совершен столь отчаянный прыжок, была закрыта. Мощная железная дверь с тремя замками преградила путь милиции, которая хотела проникнуть во внутрь и составить протокол осмотра, снять отпечатки следов и т. д.

Монзиков сразу же подключился к следствию. Он предложил обыскать труп, проверить карманы и попытаться найти ключи от квартиры, откуда было совершено отчаянное падение.

– Ндак ведь он же – голый! Какие ключи, а? – глядя с недоумением на нового следователя, спросил Семенов – эксперт-криминалист.

– Какие, какие? От квартиры, где деньги лежат! Вот какие, – раздраженно ответил Монзиков. – Заодно проверим – есть ли у него машина и имеются ли у него водительские права?!

– А это-то зачем? – с недоумением спросил все тот же Семенов.

– А ты сам-то подумай! Я правильно говорю, а? – Монзиков окинул покровительственным взором присутствовавших на осмотре трупа милиционеров.

– Это еще кто такой? – спросил у Кефирова начальник РУВД, показывая пальцем на Монзикова.

– Наш новый следователь, товарищ полковник. Монзиков. Капитан Монзиков, кстати, тоже поэт! – быстро ответил Кефиров.

– Да, так ты мне так и не сказал, чьи это я читал тебе стихи? Твои? – начальник пристально посмотрел на майора.

– Если честно, то мне так здорово не написать… – промямлил Кефиров.

– Тебе, значит, тоже понравилось, да? Хм. Я когда впервые их прочел, так сразу же ох. л от переизбытка чувств! Да, что ни говори, а талант себе дорогу всегда пробьет. Вот собрать бы всех талантов вместе, в нашем РУВД, вот было бы здорово, а!? – и полковник мечтательно посмотрел на Кефирова.

Минут через 30 была собрана исчерпывающая информация по данному происшествию. Алискер Бабкаев, уроженец г. Избербаш, 1973 г.р., холостой, нигде не работавший и не имевший постоянного места жительства прибыл в город с большой партией наркотиков. За три дня проживания на квартире двоюродного старшего брата Кисленко только единолично Бабкаев выпил 9 бутылок водки, два ящика пива, выкурил травки ни на одну машину. Находясь в сильном алкогольном и наркотическом опьянении, Алискер принялся читать себе вслух детские сказки и после прочтения сказки о Колобке, Бабкаев решил геройски прыгнуть с зонтиком вниз. Как правильно думал Монзиков, у Бабкаева никогда раньше не было водительских прав, хотя машину он водил, и не один год.

Сослуживцы поздравляли Монзикова с крупной победой. Дело было раскрыто по горячим следам, наркотики изъяты. Это был успех.

Монзикову начинала нравиться его новая работа.

Обычно, следователи форму не носят. То ли стесняются, то ли боятся чего-то, предпочитая простенькие дешевые костюмы и платьица. Вообще, в следствии работают и женщины, и мужчины, которых не намного больше. Образование у всех либо среднее специальное, либо неоконченное или даже просто высшее. С высшим юридическим образованием следователей в милиции процентов 15-20. В основном – это выпускники высшей школы милиции и других милицейских учебных заведений, где упал-отжался, лечь-встать и другие команды изучают несколько лет на таком же уровне, что и остальные предметы.

На частых междусобойчиках сами следователи не раз рассказывали истории о том, из чего складываются оценки на экзаменах. Подход – пять, доклад – два, отход – пять. Итоговая оценка – хорошо.

Монзикову дали большой 12-метровый кабинет, где стояло 4 стола, 4 сейфа-холодильника и 8 металлических стульев. На каждом столе стояли местные телефоны, позволявшие связаться с дежурной частью отделения и был один городской телефон с длинным шнуром. Черный, образца конца 40-ых годов, телефон в основном работал только на передачу, т. к. в кабинете все время стучали пишущие машинки, постоянно шли допросы, все время кто-то что-то делал, что-то говорил.

У двух стенок валялось немыслимое множество разных предметов, которые именовались вещдоками[17]. Монзикова, дипломированного юриста, посадили на уголовные дела особой сложности. Он вел убийства, мошенничества, угоны и кражи автомототранспорта, изнасилования.