Читать книгу Истопник - Александр Куприянов - Страница 11

Первый год после войны, ранняя весна. В женском лагерном пункте, западный портал Дуссе-Алиньского тоннеля, – кипиш. Анька Пересветова, чертежница из четвертого отряда, отказалась идти в уютный домик наряда к приехавшему из города Свободного майору Савёнкову. Гражданин начальник приехал по интендантской части. Привез новые одеяла и телогрейки. Ну как – новые? Некоторые со ржавыми пятнами, чешуйками прикипевшей крови, с заплатками на локтях. А одеяла – с замахрившимися, часто с обгоревшими, краями. Но все подспорье в убогом хозяйстве обносившегося до нитки женского лагпункта. В тайгу на просеку, на проходку в штольню ходят тетки, похожие на несуразные чучела. Заматываются в одеяла, как в коконы, прожженные у костров ватные штаны висят на заднице, на ногах в лучшем случае разбитые ботинки на два-три размера больше, подшитые стальной проволокой. В худшем – просто лапти. Или суррогатки из автопокрышек. Начальница лагпункта, старший лейтенант НКВД, обновкам несказанно рада. И готова сама услужить товарищу майору. У нее в лагпункте чистота и порядок. Дома оштукатуренные стоят, баня есть своя, пекарня. Недавно в хозяйстве лошади появились – гужевые. А вот с одежонкой для строительниц совсем плохо. Старший лейтенант достижениями хвалится, все показывает приезжему майору.

Но интендант только гукает и на нее не смотрит.

На начальнице лапгпункта гимнастерка в обтреск. Груди, как две дыни.

Интенданту ведут Аньку Пересветову. Присмотрел на утреннем наряде, в строю. Анька Пересветова хороша собой. Ни голод, ни холод не берут дальневосточную красавицу. Даже губы чем-то подмазывает. Соком давленной клюквы, что ли? Говорят, что у Ани любовь с кумом – оперуполномоченным лагпункта Вадимом. То-то она зачастила к нему в служебный барак. Кум-то и подкармливает. Анька объясняет товаркам, что чертит там какие-то чертежи. Знаем мы эти чертежи.

Раздвигай пошире ноги, циркулем. И черти себе в удовольствие!

Начальница напутствует Пересветову:

– Дашь ему… Не ломайся, Нюра! В следующий раз обещал привезти нательное белье, новехонькое. Я бы и сама дала, да он меня не хочет. Тебя углядел, филин лупоглазый.

Интендант действительно похож на филина.

Что и соответствует его фамилии Савёнков. То есть не совсем еще филин, а пока совенок. Круглые, немигающие глаза, с желтым отливом.

Говорит, как ухает.

Анька передергивает плечиками. Еще чего! Она знатная чесирка – член семьи изменника родины из Хабаровска. Папанька в местном крайисполкоме лесным отделом ведал. Куда-то не туда отправил с рейда морской сплотки Де-Кастринского леспромхоза (это на побережье) десятка два плотов. И с трибуны пленума крайкома партии призвал к расширению торговли древесиной «с сопредельными государствами». Так и сказал – с сопредельными… А сопредельные, они кто? Кому собрался впаривать дальневосточный лес папа Пересветовой?! Правильно! Тем, кто решил перейти границу у реки! Как пелось в песне – «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки». Правда, позже политическая конъюнктура позволила строчку заменить: «В эту ночь решила вражья стая…»

Но было уже поздно. Пересветов получил свою десятку. Аня успела закончить два курса железки – Института инженеров железнодорожного транспорта. Да и тут яблоко от яблони недалеко упало. Труды Иосифа Виссарионовича в курсовой работе Аня процитировать забыла!

А к ней уже присматривались.

Глядишь, закончит институт и начнет отправлять поезда не туда куда надо.

Вражья стая по-прежнему стояла у реки.

Анна осуждена по всей строгости закона.

Попала на тоннель. Уже помогает проектировщикам готовить рабочие чертежи. А тут какой-то интендант, попросту говоря, тряпочник. Да и Вадик, который служит кумом, ее любит. У них любовь настоящая. Анне ничего не надо. Лишь бы вечером постирать гимнастерку, наварить ему картохи, намять с кусочком маргарина… Лишь бы глядеть на него, промокать чистой тряпочкой пот на лбу и убирать с лысинки слипшиеся волосики.

А Вадик и рад. Сам свалехался.

Влюбился в зэчку-красавицу.

Аня не знает, что гражданин майор Савёнков – тертый калач. По лагерным меркам, чтобы стать интендантом, каптерщиком или снабженцем, большой путь пройти надо по служебной лестнице. И многое что успеть сделать. В интенданты так просто не попадают.

Савёнков пожевал губами, когда ему доложили, что Анька… не хочет! Она, видите ли, не согласная на такой адюльтер.

У нее здесь, на тоннеле, есть, оказывается, авторитетный кавалер.

Тогда еще не было слова спонсор.

– Зэк? – уточняет майор. – Из полноты? Или обыкновенный вольняшка?!

– Никак нет, товарищ майор! – с готовностью отвечает прикомандированный местный порученец – Летёха с румянцем на щеках, – кум на зоне.

– Он разве не знает, что нам строго запрещено строить с осужденными личные отношения?!

– Она ему стучит, а он ее пялит.

– Ну так бы и сказал. А то – любовь, любовь… Попробуй на распалку!

– Может, сначала на комарей?

– Нет! На распалку сразу! Быстрее проймет.

– Есть на распалку!

Аньку сажают на кучу муравейника. Привязывают спиной к дереву. Заставляют широко раздвинуть ноги и к щиколоткам приматывают жердочку-распорку. Она-то и называется распалкой. Но и это еще не все. Срезают дудку – круглый и полый стебель. Если нет стебля, используют скрученную трубочкой бересту. Мостик для муравьев. Если быть совершенно точным – тоннель в Анино естество.

В женское чрево.

Через час-другой является Летёха:

– О-о-о! Как у нас тут все набрякло… Защекотали глумливые?! Такая маленькая тварь, а сколько горя приносит! Ну что – согласна?!

Аня говорить уже не может. Сипит.

По движению губ можно понять: «Согласна».

Лейтенант развязывает ей руки, снимает распалку и помогает девушке подняться:

– Я бы и сам не прочь прочистить твой тоннельчик. Но, ты же знаешь, у нас – субординация!

– Вадим, В-вадим… Он меня л-любит, – губы у Ани трясутся.

– А что Вадим?! – Летёха сдвигает фуражку на лоб и озабоченно чешет затылок. – Мне так кажется, что Вадим все поймет правильно и войдет в наше с товарищем майором положение! Ну а коль любит, то и приголубит! Опосля…

Летёха так шутит.

Он ведет ее по тропке к тоннелю, где на склоне столпились бараки, бетонный завод, гаражи и домики. Промышленная и жилая зоны. Между ними ряды колючей проволоки, вышки и, как свечи, часовые.

Пахнет весной и багульником.

Пахнет любовью.

О бунте зэков в мае 1954 года в Кенгирском лагерном отделении вспоминал не только Солженицын. А сколько их было в ГУЛАГе? И на БАМе тоже.

Вора в законе, вошедшего в Комиссию самоуправления, звали Виктор Рябов. Учительница – Супрун Лидия Кондратьевна. Оба погибли в схватке с солдатами полка особого назначения МВД, переброшенного из-под Куйбышева. Танки Т-34 оттуда же. Фамилия опера-провокатора – Беляев. В то утро он своей рукой застрелил десятка два повстанцев.

Некоторых добивал штыком.

О зверстве следователя, ломавшего пальцы детям при матери, написал профессор психиатрии Иван Солоневич. Он сбежал из Медвежьегорска (Карелия) в Финляндию. Статья называлась «Большевизм в свете психиатрии». Она была опубликована в Париже, в 1949 году, в девятом номере журнала «Возрождение».

Солоневич был врачом-психиатром – освидетельствовал надзирателей.

Сбежал, чтобы от откровений палачей самому не сойти с ума.

Как несчастная мать тех двоих, изуродованных, детей. Не верьте тем историкам, которые утверждали, что Сталин не любил свою мать. И даже презирал ее. Он якобы всю жизнь подозревал ее в распутстве. Мать Иосифа, красивая грузинка Кеке, стирала одежду и прибиралась в домах богатых евреев городка Гори, где прошло детство вождя. Они ее нанимали прачкой. По некоторым версиям, за измену и торговлю собственным телом Кеке избивал ее муж, сапожник-пьяница Виссарион Иванович. По этой же причине, дескать, он бил и самого Иосифа, сына путешественника Пржевальского. Ходила и такая версия.

Все подобные предположения и домыслы в угоду антисталинистам. Установлено точно: в день зачатия Сталина Пржевальский находился далеко – на границе с Китаем. Это во-первых. Во-вторых, путешественник Пржевальский женщинами не интересовался. Так уж получилось.

Иосиф нежно и трепетно любил свою мать.

Он писал ей письма. Правда, короткие.

У Иосифа Виссарионовича всегда было много дел.

Знал ли Сталин, заботливый сын, о том, как истязали матерей и отцов в лагерях и тюрьмах, в социалистических застенках? Его братьев и сестер.

Как он назвал в знаменитой речи граждан своей страны.

И знал ли он вообще о тех пытках, которые применяли в ГУЛАГе?

Вот один из главных вопросов во вновь разгорающихся спорах о сталинизме. Не тешьте себя иллюзиями. Он не только знал о них.

Сталин сам не единожды санкционировал физическую расправу.

На двадцатом съезде партии, где был развенчан культ личности Сталина, на вопрос, есть ли документы, подтверждающие официальное разрешение пыток, Хрущев ответил отрицательно. Накануне съезда Каганович утверждал, что есть постановление, где все расписались за то, чтобы пытать арестованных. Все – это члены Политбюро.

Хрущев ответил, что такой документ успели уничтожить. Но во многих обкомах и крайкомах партии, у начальников областных и краевых УНКВД сохранилась телеграмма за подписью Сталина от 10 января 1939 года. Наверное, Никита Сергеевич забыл про телеграмму на места:

«ЦК ВКП(б) разъясняет, что применение физического воздействия в практику НКВД допущено с 1937 года с разрешения ЦК. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей пролетариата и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается: почему социалистическая разведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуазии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и не разоружающихся врагов народа как совершенно правильный и целесообразный метод».

Ремарка «в виде исключения» была забыта на местах сразу же.

5 октября 1945 года начальник ГУЛАГа Наседкин читает лекцию слушателям Высшей школы НКВД СССР:

«Уместно отметить еще один существенный момент, являющийся принципиальным отличием наших лагерей и колоний от лагерей других стран, где властвует полицейская дубинка и прочие атрибуты капиталистической “цивилизации”. Это 7-я статья ИТК РСФСР Она гласит: “Труд, политико-воспитательная работа, режим и система льгот во всех исправительно-трудовых учреждениях строятся исходя из основных задач исправительно-трудовой политики пролетарского государства и не могут сопровождаться ни причинением физических страданий, ни унижением человеческого достоинства!”»

Неожиданно звучит вопрос из зала:

– Какие меры дисциплинарных взысканий применяются для нарушителей трудовой дисциплины и правил внутреннего распорядка?

Ответ Наседкина (критики режима утверждают, что он его злобно прокудахтал):

«Эти меры: замечание, выговор, возмещение причиненного ущерба, лишение свиданий, перевод на штрафной режим и карцер. Но все это должно исправлять человека, принуждать его к полезному труду, а не обессиливать, не толкать на путь дальнейшего саботажа и борьбы с советской властью!»

Чудовищная ложь.

Впечатляют замечание и выговор.

Младший лейтенант, задавший исторический вопрос, был немедленно исключен из Высшей школы НКВД. Вы никогда не узнаете его дальнейшую судьбу. Дай-то бог, если его только исключили. А не толкнули на «путь саботажа и борьбы с советской властью».

История не сохранила его фамилии.

Возвращаемся к Дуссе-Алиньскому тоннелю.

Ведь мы еще почти ничего не знаем о нем.

Дуссе-Алинь – одна из самых главных и самых страшных тайн Байкало-Амурской железнодорожной магистрали.