Читать книгу Избранное. Том 2 - Александр Станиславович Малиновский - Страница 46

Головачев этой осенью подрядился на пару с Гришей Ваньковым сторожить бахчи в Ревунах. Ревуны – это цепь озер за поселком Красная Самарка в сторону Малой Малышевки.

Говорят, что Ревуны – бывшее русло отступившей от этих мест влево Самарки. Разбухающие весной от полой шальной воды, соединяясь в единую реку, они шумят и ревут, неся мутные потоки до тех пор, пока там, в верховьях Самарки, на чистом степном просторе, иссякнет запас водной лавины.

И станут Ревуны на лето тихим убежищем для уток, выпи, лысух и всякой мелочи, летающей, порхающей и бегающей. И будут глядеть из-под крутых берегов через заросли на небо озера своими тихими сузившимися зрачками.

…Больше всего нравилась Шурке дорога на бахчи в Ревунах. Чаще всего в гости к деду Шурка добирался на велосипеде. Путь не длинный, но не из легких: за Самаркой песчаные дороги особенно тяжелы, колеса вязли в песке, и часто приходилось останавливаться. Но зато какие подарки щедро дарила дорога. После моста, когда Шурка ехал из Утевки, едва взобравшись на крутой берег Самарки и еще как следует не успев насладиться простором, избытком синевы неба и воды, нырял он в глубокий овраг, дорога пересекала его строго поперек, обрамленная слева старым лесом, а справа – талами, скрывающими ответвление дороги на лесной кордон в Моховом.

На одном дыхании дорогу через овраг Шурке одолеть еще не удалось. Каждый раз он преодолевал его пешком. После прохладного песчаного оврага вновь подарок – большущий песчаный плешивый курган. Здесь, на подъезде к кургану, Шуркина душа каждый раз вздрагивала, и он начинал невольно озираться, как бы пытаясь найти опору, за которую он, зацепившись, удержался бы и не упал в какую-то пропасть, которая так или иначе связана у Шурки со словом вечность. Эта опора сама собой появлялась лишь только тогда, когда он вплотную подъезжал к кургану и переставал его видеть издали; вблизи курган закрывали деревья, дедушкин шалаш на бахче, предметы быта, омет, заботы разные… Только здесь уходило ощущение, что он завис где-то, на каком-то ненадежном канате над бездной, и она его готова проглотить.

…Совсем другое дело дорога назад с бахчей в Утевку. Шурка любил, миновав овраг, выбраться на ровное место, где он намеренно брал резко влево к Баринову дому. Перед глазами возникало удивительное зрелище: внизу слева направо от Покровки и, оставляя слева от себя Утевку, уютно лежала, как домашняя кошка, река Самарка, поросшая по берегам чаще всего осинником и талами. Подсвеченные золотистым песком, воды ее отражали и излучали добрый свет и солнечную радость.

Село Покровка – прямо под Шуркой, с высоты птичьего полета можно смотреть на красивую, облитую лучами закатного солнца церковь. Утевка – там, далеко, за Самаркой, за полоской леса, за редкими прямыми столбами дыма рыбацких костров, до нее километров пять, но церковь хорошо угадывалась. В отличие от Покровской, купол ее – светлый, кряжистый – излучал такую светоносную волну, что она ощущалась физически.

Когда Шурка стоял здесь наверху и видел эту манящую даль, коршуна, реющего в свободном полете там, внизу над Самаркой, ему иногда казалось, что стоило только неосторожно шевельнуть руками и он тоже воспарил бы над этим простором. Что чудо заложено где-то здесь, оно во всем, что его окружало, и была только совсем незаметная грань, которая вот-вот нарушится, и тогда все, признав это чудо, начнут ликовать, как ликовало Шуркино сердце…

Было еще одно чудо в этих Шуркиных местах: незамерзающий родник, который выходил из-под кручи вниз к Самарке, не поддаваясь самым лютым морозам.

В Утевке и около нее мало берез, считанные единицы, а здесь, начиная с Баринова дома, стояли вначале колки берез, а затем они переходили в сплошной березовый лес! К этому Шурка привыкнуть не мог.

…Шурка на бахче второй день один – взрослые уехали домой.

Дядя Гриша – на какую-то комиссию, дедушка – за продуктами, но почему-то задержался.

Шурка решил сварить суп из добытой вчера кряквы. Сев на чурбачок и поставив у ног тазик, он начал ощипывать задеревеневшую тушку.

Залаял Цыган. Шурка обернулся: со стороны оврага из зарослей выходили двое, оба с ружьями. У одного, смуглого – ружье в руках. Шурка метнул взгляд на шалаш, там лежала его одностволка. «Не успеть, – мелькнула мысль, – рядом уже… что же ты, Цыган, прозевал, подвел?» Незваные гости подошли к Шурке, и он враз успокоился. По всему было видно, что это серьезные охотники. У обоих были рюкзаки, каждый опоясан, набитым богато патронташем.

– Что, один? – спросил чернявый и огляделся вокруг.

– Один, – ответил Шурка и насторожился вопросу.

– Тогда примешь, хозяин, гостей? – вновь сказал чернявый.

– С ночевой?

– Да нет, парень, перекусить да чайку попить, – ответил уже тот, что постарше и посветлее.

И хотя Шурка больше не успел ничего сказать, чернявый по-хозяйски притулил ружье к двери шалаша и, сняв рюкзак, повалился на землю:

– Весь день прошлялись и ни фига, это надо же, а пацан кряквой забавляется, а Андрей?

Шурку кольнуло то, каким тоном было сказано о нем, и он буркнул:

– Сейчас ветер дверь тронет, и ваше ружье будет на земле, в пыли.

Тот, которого назвали Андреем, вдруг весело рассмеялся:

– Алик, получил?

– Да… – протянул Алик, – уважай мастера. Он встал и повесил ружье вверх стволами на сучок дверной дубовой сохи.

Они рылись в рюкзаках и переговаривались.

– И все-таки, чтобы закончить нашу тему, скажу, Андрей, она талантливая актриса, но нельзя же так… – Он помолчал, очевидно подбирая нужное слово. – Нельзя же делать такие, понимаешь, чикибрики, хоть ты и нравишься многим, включая и главного режиссера.

– Да, да, понимаешь, в этом есть что-то возрастное, переходное… Пройдет. Но главная роль все равно как будто только для нее написана. Да? А ты почувствовал, какая она партнерша на сцене?

Шурку прошиб пот. Перед ним были артисты и не какие-нибудь, Шурка сразу понял по манерам, по тому, о чем они говорили и как, настоящие, из серьезного театра. Видеть живых артистов так близко, с ружьями, на бахчах! Разговаривать с ними? Это было как сон. Он стушевался, не зная, как себя вести.

– Можно же на столике разложить, зачем на земле, – сказал он нерешительно.

– Ах да, конечно, спасибо. – Андрей поспешил исправить свою оплошность, положив на стол завернутый в марлю кружок черного городского хлеба.

«Ну охотники-то из них не ахти какие, должно быть», – немного приходя в себя, подумал Шурка.

– А мы вот без пера, – живо сказал Андрей, – может, еще на вечерней зорьке душу отведем.

– Как же на вечерней, если вы ночевать не собираетесь?

– Собираемся. Тебя как звать? – откликнулся Алик.

– Александром, – неожиданно для самого себя ответил деревянным голосом Шурка.

– Ну вот, Александр, у нас на кордоне у Репкова машина, а сами мы из Самары, на кордоне и ночуем. Ты нас не бойся.

– С чего вы взяли, что я боюсь? Я вот думаю: почему вы до сих пор арбуза не просите, – осмелев, сказанул Шурка.

Алик так громко захохотал, разинув широкий рот и сверкая белыми, безукоризненно ровными зубами, что Шурке показалось: это не очень нормально, будто бы он так сделал специально, чтобы ослепить Шурку белизной своих зубов, или прорепетировал смех на всякий случай.

– Если угостишь арбузом, покажу и научу, как есть его. Пойдет?

«Вот нахал, научит есть арбуз… тоже учитель!» – подумал Шурка, но ноги сами его подняли и понесли на арбузные ряды.

А в спину летел гортанный голос Алика:

– Александр, для всех надо два арбуза!

Шурка вернулся к столу с двумя «победителями». Гости уже разложили свои запасы на столе. Непривычно для Шурки крепко пахло копченой колбасой; о ней он только слышал, но никогда не ел. Он вообще не мог вспомнить, когда ел обычную колбасу, а тут такие запахи.

Андрей, взглянув на Шурку, отрезал солидный кусок колбасы и положил перед ним:

– Мы попробуем твоих арбузов, а ты нашу еду.

Шурка смотрел на его руки и думал: «Как у деревенского мужика, только очень чистые. Интересно, откуда он родом, может, родители, как у меня, – деревенские?»

– Я суп хотел варить, – опомнился Шурка.

– Да ладно, не надо – это долго, – сказал Алик, – мы хотим на вечерней зорьке посидеть.

Колбаса лежала рядом, Шурка смущался, начиная сомневаться: а вдруг она почищенная уже, а он начнет чистить, ведь не видно кожурки-то, вдруг они засмеются. Он выждал, когда Андрей начал очищать кусок, и только тогда потянулся за своим.

– И часто ты крякву бьешь? – спросил Алик.

– Каждый раз, – сказал Шурка.

Гости многозначительно переглянулись.

– А как ты охотишься? – поинтересовался Алик.

– Просто, – успокоившись, отвечал Шурка, – в одежде и сапогах, чтобы не порезаться, захожу в озеро и иду из конца в конец. Они днем в камышах прячутся. На взлете, когда крылья вразмах, а скорости нет, – только и бить. Так надежнее, не спутаешь с лысухой – заряд сбережешь. Обычно беру с собой один, ну два от силы патрона, чтобы не жунять бестолку заряды. Тут, в Ревунах, их много, но надо спугнуть из зарослей.

– Молодец, – сказал Алик, – ты нам свою науку преподал, а мы тебе свою за это.

«Вот бы нечаянно заговорили про театр», – со слабой надеждой подумал Шурка. Но Алик взял нож и, разрезав арбуз пополам, положил одну половину перед Шуркой, ножом почикал несколько раз яркую красную мякоть.

– Деревянная ложка есть? Бери и ложкой с черным хлебом ешь как из миски.

Шурка зачерпнул ложкой мякоть вместе с соком и попробовал. Было вкусно, удобно и необычно.

Они доели свои порции быстрее, чем Шурка свою. И случилось то, чего он так не хотел: гости стали быстро собираться на дальний конец Ревунов, на большой плес на зорьку.

– А чай? – растерянно спросил Шурка.

– Хозяин, ну какой чай после арбузов, – Алик уже стоял на тропе.

– Спасибо за хлеб-соль. Привет от солнечного Азербайджана.

– На, возьми, тебе, я знаю, надо, – сказал подошедший Андрей и положил на похолодевшую ладонь Шурки три новеньких бумажных патрона. И артисты скрылись в зарослях боярышника.