Читать книгу Национальный состав Красной армии. 1918–1945. Историко-статистическое исследование - Алексей Юрьевич Безугольный - Страница 15

Осенью 1917 г. Русская армия находилась в состоянии распада. Декрет о мире 26 октября (8 ноября) 1917 г. и особенно Декрет о сокращении численности армии от 10 (23) ноября 1917 г. сыграли в ее судьбе фатальную роль, сделав этот процесс уже необратимым. Новому советскому правительству пришлось приспосабливаться к обстоятельствам. В первые месяцы, примерно до конца 1917 г. большевики пытались сохранить старую армию, переформатировав ее под свои нужды. При этом весьма многочисленные национализированные воинские части стали для них отдельной проблемой.

После Октября 1917 г. национализация войск приобрела лавинообразный характер. Одна только мусульманизация пронизала почти всю армию. В декабре 1917 г. в Русской армии существовало 4 фронтовых, 13 армейских, 12 окружных, 98 гарнизонных, более 150 дивизионных мусульманских комитетов[332]. По инициативе мусульманских активистов и солдатских масс они возникали повсеместно – от Гельсингфорса и Петрограда до Читы и Владивостока. По сведениям упомянутого выше Всероссийского мусульманского военного шуро, к концу 1917 г. имелись следующие мусульманские части: Туземный конный корпус (бывшая Дикая дивизия), два Крымских конных полка, 1-й мусульманский стрелковый корпус на Румынском фронте, 1-й стрелковый мусульманский полк в Оренбурге, 2-й (144-й) мусульманский запасный полк в Уфе, Текинский полк. В Белебее организовался 6-й мусульманский стрелковый полк. В Симферополе был мусульманизирован 32-й пехотный запасный полк, мусульманизировался 95-й пехотный запасный полк. Это не полный список мусульманских формирований. Правда, часто желаемое выдавалось за действительное: большинство перечисленных частей и соединений только формировались, в лучшем случае имея лишь штабы; нередко они существовали лишь в проекте (как 1-й мусульманский корпус) либо, напротив, находились в стадии развала (как Туземный конный корпус).

Анархия, митинговщина, политизация солдатской массы немедленно превратились из главных союзников большевиков в разложении старой армии во врагов нового режима. Поэтому с первых дней захвата власти большевистским правительством вводились ограничения, призванные поставить предел дальнейшему развалу войск. Так, 15 (28) ноября 1917 г. Народный комиссариат по национальным делам (Наркомнац) своим постановлением допустил «свободную группировку воинов по национальному признаку в пределах той или иной военной единицы». Однако тут же оговаривалось, что «это не должно быть смешиваемо с самовольным уходом на родину выделившихся, таким образом, групп, каковой уход недопустим в условиях войны без согласия на то общего военного органа»[333]. 12 (25) ноября 1917 г. разъяснения по поводу национальных формирований дал нарком по иностранным делам Л.Д. Троцкий. В телеграфных переговорах он просил «не чинить» формированию национальных полков «никаких политических препятствий и ставить только те ограничения», которые вызывались фронтовой обстановкой.

В дальнейшем условия национализации ужесточались. 15 (28) ноября 1917 г. был издан приказ по армии № 12 Верховного главнокомандующего Н.В. Крыленко, в котором предлагалось формирование национальных полков допускать только после «референдума» и с учетом боевой обстановки. Национальные части должны были перестраиваться на единых принципах с «русской революционной армией». 5 (18) декабря нарковоен Н.И. Подвойский приказал «впредь до особого распоряжения не допускать в силу технических и стратегических условий национализацию частей». В эти дни Главковерх Н.В. Крыленко и его начальник штаба своими телеграммами воспретили дальнейшую национализацию армянских и мусульманских частей на Кавказском фронте и т. д. И подобных распоряжений было немало.

Но большевистскому руководству не удалось поставить под свой контроль большинство национализированных частей, уже составлявших ядро нарождавшихся национальных армий. Вне пределов досягаемости советской власти оказались войска, формировавшиеся на дальних окраинах бывшей империи, такие как грузинские, армянские или азербайджанские. Украинцев было невозможно удержать в российских губерниях: «Мы вынуждены были согласиться продолжать начатое еще при Керенском выделение в особые части и отъезд на Украину украинцев… С отъезжающих бралось выраженное в резолюции их общего собрания обязательство не поднимать оружия против советской власти»[334]. Но уже в январе 1918 г. большевистским частям пришлось вести бои с польскими и украинскими войсками, еще вчера являвшимися частью единой Русской армии. Таким образом, начавшаяся после Февральской революции национализация наглядно демонстрировала и олицетворяла безнадежную дезорганизацию и агонию старой армии, но одновременно дала первые ростки вооруженных сил новых государственных образований, возникших на обломках Российской империи.

Начавшей в январе 1918 г. формирование Красной армии национальные воинские части старой армии помогли мало. За единственным исключением, заслуживающим отдельного подробного упоминания. В первые месяцы революции, когда РККА еще комплектовалась на добровольческих началах (это продолжалось до конца июня 1918 г.), управлялась выборными командирами и фактически представляла собой нестройную партизанскую рать, надежной и едва ли не единственной опорой советской власти стали латышские стрелки, почти в полном составе перешедшие на советскую службу. Латышская стрелковая дивизия, возникшая еще при самодержавии, при Временном правительстве имела мощную большевистскую ячейку, господствовавшую и в руководящем органе съезда представителей латышских полков («Исколастрел»). Хотя до октября 1917 г. доля большевиков среди солдат-латышей была невысока, однако социально-демографические особенности личного состава латышских полков (до 85 % фабричных и сельскохозяйственных рабочих и безземельных крестьян при очень низком удельном весе безграмотных – не более 2 %) обеспечили сознательный переход латышских солдат под большевистские знамена. На выборах в Учредительное собрание среди латышских стрелков за большевиков проголосовало 96 % солдат.

Латышские полки, ведомые «Исколастрелом», сыграли важную роль в октябрьских событиях в Петрограде. Они способствовали захвату и удержанию власти большевиками. 5 (18) декабря 1917 г. все латышские части были объединены в один Латышский корпус, командиром которого был назначен бывший полковник И.И. Вацетис. Однако фактически корпус не был сформирован, поскольку уже в ноябре – декабре 1917 г. полки «были постепенно разбросаны по всей стране, исполняя в разных местах самые разнообразные задания», – вспоминал сам Вацетис[335].

13 апреля 1918 г., со второй попытки, латышские стрелки были объединены уже в составе формируемой Красной армии. На этот раз – в стрелковую дивизию с выборным командным составом (приказ наркомвоена № 263)[336]. 27 апреля 1918 г. решение наркомвоена было утверждено 1-й конференцией коммунистических фракций латышских стрелковых полков. В 1927 г. И.И. Вацетис вспоминал, что после подписания Брестского мира представители германского командования потребовали расформирования Латышского корпуса, как составной части старой армии. Формально выполнив это требование, фактически советские власти лишь сменили вывеску[337]. Так или иначе, Латышская дивизия стала первым пехотным соединением Красной армии. В то время как все прочие соединения и части Русской армии распались и исчезли с лица земли, латышское формирование не только сохранилось в организационном и кадровом отношении, но и нашло в себе силы провести под руководством выборных организаций «основательную чистку личного состава полков от случайного элемента, разного рода проходимцев, ничего общего не имевших с целями Красной армии»[338]. В РККА вступали латышские полки кристальной революционной чистоты.

В первой половине 1918 г., когда большевики еще не имели иной организованной вооруженной силы, латышские стрелки участвовали во всех боях Гражданской войны (бои против Польского корпуса И.Р. Довбор-Мусницкого в январе, отражение германского наступления на Петроград в марте, ликвидация анархистских и левоэсеровских выступлений в Москве в марте – апреле и июне, подавление ярославского мятежа в июле). Они были вовлечены в важнейшие мероприятия советской власти. Например, сформированный из лучших бойцов всех восьми полков Особый латышский полк вместе с 6-м латышским полком нес службу по охране Смольного и Таврического дворцов в Петрограде, а затем сопровождал правительство при переезде в Москву. В новой столице стрелки были расквартированы гарнизоном в Кремле. Эти два полка находились в личном распоряжении В.И. Ленина.

Наркомвоен Л.Д. Троцкий очень высоко ценил именно латышские части, в своих приказах отмечал их особую храбрость, организованность и преданность советской власти. Лично для самого Троцкого боевым крещением были упорные бои с белогвардейцами и чехословаками под Свияжском и Казанью в августе 1918 г., окончившиеся первой крупной победой советских войск. Всю оставшуюся жизнь Троцкий оставался под глубоким впечатлением от пережитого, считая, что в этих боях «решалась заново судьба революции»[339]. Большинство частей Красной армии в этих боях «держали себя недостойно, как трусливые наемники». И один лишь 5-й Земгальский Латышский Советский полк, по словам Троцкого, «показал образцы мужества и отваги, как в поле, так и в городском бою, отбив значительные атаки противника и удерживал Казань и мост через Волгу в течение двух дней»[340]. Полк был первым удостоен особого вида боевой награды для воинских частей и учреждений – Почетного революционного Красного знамени.

Вряд ли будет большим преувеличением утверждение, что без самоотверженной поддержки латышских стрелков большевистская власть могла не удержаться в первые, самые сложные месяцы своей истории. И в дальнейшем в ходе Гражданской войны Латышская дивизия использовалась на самых сложных участках фронта.

Организация латышского соединения считалась образцовой. Не случайно уже 25 апреля 1918 г. наркомвоен Троцкий поручил начальнику дивизии И.И. Вацетису организовать и возглавить особую инспекцию «для выяснения успеха организации, формирования и обучения, расположенных в г. Москве и окрестностях всех войсковых частей»[341].

Безусловно, большую роль в поддержании статуса этой дивизии как лучшего соединения РККА сыграло быстрое выдвижение ее начальника И.И. Вацетиса на высшие военные посты в Красной армии. Еще в 1915 г. полковник Вацетис стоял у истоков латышских стрелковых частей Русской императорской армии, а уже 1 октября 1918 г. он был назначен Главнокомандующим всеми Вооруженными Силами Республики. В октябре же 1918 г. было издано сразу три приказа Революционного военного совета Республики (со 2 сентября 1918 г. – высший коллегиальный орган военного управления), серьезно укрепивших латышское соединение. Приказом № 37 от 5 октября 1918 г. было удовлетворено ходатайство Исполнительного комитета Совета депутатов Латышских стрелковых советских полков, запретившее всем военным комиссариатам комплектовать латышами «русские части» и «склонение латышей в свои формирования»[342]. Приказом РВСР от 11 октября 1918 г. всех принятых на военную службы латышей в случае их желания также надлежало направлять в эту дивизию[343]. Наконец, приказом РВСР № 116 от 19 октября 1918 г. Латышская стрелковая дивизия была подчинена непосредственно Главнокомандующему[344]. Принимались особые меры к дальнейшему развертыванию дивизии. В октябре 1918 г. Торошинский отряд был переименован в 10-й латышский стрелковый полк, а несколько позднее в состав дивизии был включен Латышский советский кавалерийский полк. Позднее, в 1919 г. была сформирована 2-я латышская стрелковая дивизия.

Таблица 7. Национальные воинские формирования Красной армии на 1 сентября 1918 г. (по материалам военных округов)

Составлено по: РГВА. Ф. 11. Оп. 5. Д. 257. Л. 70–130.

Нижеследующая таблица дает представление о состоянии национальных частей Красной армии на исходе первого периода ее истории. Данные таблицы не охватывают национальных частей действующих фронтов, а также партизанских национальных красных армий, формировавшихся на окраинах бывшей империи и еще слабо ассоциированных с органами военного управления в Москве. На 1 сентября 1918 г. в составе Красной армии насчитывалось шесть военных округов (Московский, Петроградский, Ярославский, Уральский, Приволжский, Орловский) общей численностью личного состава 143 328 человек (в том числе командного и инструкторского состава – 5149, пехотинцев – 90 883, пулеметчиков – 7048, кавалеристов – 6138, остальных – 34 110 человек)[345].

Из представленных в таблице 7 материалов хорошо видно, что в этот период наиболее многочисленный и организованный сегмент национальных частей составили латышские формирования. Также заметны воинские формирования мусульман, о которых речь пойдет несколько ниже.

* * *

В первые месяцы революции синкретизм и неразвитость советских органов власти способствовали тому, что формирование национальных частей не было исключительной прерогативой военного ведомства. Многие совдепы и ревкомы формировали их по своему почину на местах. В центре прямую конкуренцию Наркомвоену в первый период существования советской власти (примерно до конца 1918 г.) составлял Народный комиссариат по делам национальностей, возглавлявшийся И.В. Сталиным. Вобрав в себя десятки национальных комиссариатов, Наркомнац вмешивался в любые государственные вопросы, связанные с национальным строительством, в том числе и в военные.

Политика советских ведомств в отношении национальных формирований была непоследовательна и сильно зависела от текущих событий, сиюминутных впечатлений и компетенций большевистских властей. Точнее, полного отсутствия компетенции. Принявший 13 марта 1918 г. должность наркомвоена Л.Д. Троцкий, ставший впоследствии символом Гражданской войны, годы спустя признавался: «Был ли я подготовлен для военной работы? Разумеется, нет… Мне самому приходилось начинать с азбуки»[346]. Это же можно сказать почти обо всем руководящем составе Наркомвоена и Наркомнаца, принимавшем политические решения о национальном сегменте военного строительства. Мало кто имел даже опыт срочной службы, не говоря об участии в военном строительстве.

Представления о путях развития вооруженных сил формировались непосредственно во время Гражданской войны. В случае с национальными частями, с одной стороны, имелся, безусловно, позитивный (впомним латышских стрелков) опыт применения национальных воинских частей. С другой стороны, недавняя эпопея с национализацией Русской армии указывала на крайнюю ненадежность и конъюнктурность таких формирований. В глазах советской власти большинство национальных частей были скомпрометированы своей нелояльностью большевизму. Отношение к ним в течение всей Гражданской войны было настороженным, и поэтому нередко под влиянием момента принимались противоречивые решения. Например, 28 апреля 1918 г. Наркомат по военным делам сформировал специальную комиссию из представителей всех заинтересованных национальных комиссариатов для обсуждения на высоком уровне («в Кремле») «намечавшейся организации Военным комиссариатом особых национальных полков»[347]. Но уже 14 мая 1918 г. наркомвоен Л.Д. Троцкий приказал при формировании частей строго руководствоваться единообразным для всей Красной армии штатным расписанием, считая «совершенно недопустимым» для организации армии ее «устроение на национальных началах», вносящих «элемент случайности и полной несогласованности» с существующими штатами и табелями[348].

Весной 1918 г. крайне обострилась ситуация вокруг сформированного еще в старой армии из австро-венгерских военнопленных Чехословацкого корпуса. 24 мая 1918 г., за день до начала горячей стадии конфликта с чехословаками, наркомвоен Л.Д. Троцкий издал приказ № 397, в котором вполне однозначно высказался против дальнейшего организационного развития национальных частей: «Учитывая опыт формирования воинских частей из представителей разных народностей, как входящих, так и не входящих в состав Республики, Народный комиссариат по военным делам предлагает на будущее время создавать национальные единицы не свыше роты (эскадрона или батареи) и самые формирования производить строго в пределах штатов, утвержденных установленным порядком для соответствующего рода войск. Сформированные таким образом организационные единицы надлежит включать в соответствующие войсковые части – полки и артиллерийские дивизионы общего формирования»[349]. В этом отношении Троцкого поддержала и коллегия Наркомнаца, хотя в целом отношения между ними с первого дня вступления в должность наркомвоена были весьма напряженными.

Однако не имевшей достаточно войск советской власти уже очень скоро пришлось вновь возвращаться к национальным частям, стараясь использовать этническую пассионарность красноармейцев в собственных политических целях. К тому же слишком очевидной была политическая выгода в распространении советской власти в национальных регионах силами национальных же войск.

Всего через несколько дней после издания приказа № 397 Л.Д. Троцкий сформировал при Наркомвоене Центральную мусульманскую военную коллегию. Формирование мусульманских частей первым начал Наркомнац, 17 января 1918 г. образовавший в своем составе Центральный мусульманский комиссариат (ЦМК, Муском), а при нем – военный отдел. Первоначально деятельность Мускома распространялась только на Петроград, где его сотрудники агитировали рабочих и солдат-мусульман вступать в Красную армию, занимались реорганизацией на социалистической основе сформированного еще Всероссийским мусульманским военным шуро Петроградского мусульманского сводно-гвардейского полка[350]. После заключения Брестского мира полк был официально распущен, но на его основе объявлено, поддержанное наркомвоеном Н.И. Подвойским, Верховным главнокомандующим Н.В. Крыленко и наркомнацем И.В. Сталиным[351], формирование Мусульманской Красной армии, правда, нереализованное. Кроме того, 2 мая 1918 г. вышло постановление Наркомнаца, инициированное Центральным Татаро-Башкирским комиссариатом, о создании Мусульманской рабоче-крестьянской армии, организация которой возлагалась на Центральный мусульманский комиссариат Наркомнаца. 3 мая постановление было отправлено на утверждение наркомвоену Л.Д. Троцкому, однако тоже не получило развития[352].

Муском сосредоточился на мусульманских, прежде всего тюркских, регионах «внутренней России» – Поволжье и прилегающих территориях. Муском командировал должностных лиц, уполномоченных вербовать мусульман в социалистические мусульманские части. 31 мая 1918 г. созданный Наркомнацем орган формирования воинских частей из мусульман перешел в подчинение Наркомвоена. В этот же день распоряжением наркомвоена Троцкого при Мускоме была сформирована Центральная мусульманская военная коллегия (ЦМВК, Центромус). Сферой деятельности коллегии определялась вся территория Республики, населенная мусульманами, хотя на деле, как и ЦМК, Центромус занимался в основном тюркоязычными мусульманами, и в наибольшей степени – поволжскими, крымскими и литовскими татарами. Не случайно в марте 1919 г. коллегия была переведена в Казань. Ближайший поволжским татарам по языку и культуре народ – башкиры – обзавелся собственным военным комиссариатом, всячески сопротивлявшимся отправке башкир в татарские части «под общим именем мусульман»[353]. Татарская специализация ЦМВК выразилась и в том, что сформированная в марте 1919 г. Приволжским военным округом Мусульманская стрелковая бригада была по просьбе ее командования приказом РВСР переименована в Отдельную Приволжскую татарскую бригаду[354]. При этом собственно мусульманская, культурно-религиозная специфика в деятельности ЦМВК проявлялась слабо. Мусульманство понималось как единый идентифицирующий признак военнослужащих, но не более того.

ЦМВК была призвана содействовать Наркомату по военным делам в создании «могучей пролетарской революционной армии»[355], однако круг ее обязанностей точно не был определен. Указывалось, в частности, на «принятие мер к выделению мусульман-красноармейцев в отдельные боевые единицы с целью способствования их умственному и политическому развитию»[356]. По распоряжению Троцкого Военная коллегия была организационно «обособлена от ЦМК».

Состав коллегии также был утвержден народным комиссаром по военным делам: Мулла-Нур Вахитов, Набиулла Вахитов и Сулейман Ловчицкий. Приказом № 1 председатель ЦМВК М. Вахитов объявил о сформировании 1-го пехотного татаро-башкирского батальона[357], а приказом № 5 – 2-го батальона. Приказом № 2 было объявлено о сформировании аппарата коллегии на местах: всем мусульманским комиссариатам при совдепах рекомендовалось срочно организовать у себя военные отделы для формирования и пропаганды мусульманских формирований, подчинив сформированные части «общесоветскому» командованию и от него же получая оружие и материальные средства[358]. В начале августа 1918 г. весь состав коллегии, руководивший по приказу наркомвоена мусульманскими войсками, попал в плен войскам Комитета членов Учредительного собрания (КОМУЧ) в Казани; председатель М. Вахитов был казнен.

Осенью 1918 г. ЦМВК была воссоздана под председательством члена коллегии Наркомнаца М. Султан-Галиева (приказ Наркомвоена № 276 от 20 ноября 1918 г.). Было разработано и в январе 1919 г. утверждено положение о Центральной мусульманской военной коллегии при Наркомвоене, определившее ее состав, положение в органах военного управления, цели и задачи[359]. Согласно положению, руководящий аппарат состоял из председателя и четырех членов коллегии (выбирались Центральным бюро мусульманских организаций РСДРП(б) и утверждались наркомом по военным делам), а также военного руководителя, на которого возлагались руководство военным отделом коллегии и непосредственные заботы по формированию воинских частей. ЦМВК состояла из трех отделов – общего, военного и политического. Военный отдел занимался комплектованием мусульманских частей, разработкой штатов, подбором командного состава. Политический состоял из двух подотделов – агитационно-вербовочного и организационно-информационного. В задачи политического отдела входили: организация и расширение сети военных отделов на местах, сбор сведений о наличии мусульман-военнослужащих и агитационно-вербовочная работа среди мусульманского населения и солдат-мусульман с целью формирования из них мусульманских частей Красной армии. Кроме того, планировалось издание печатной продукции и публикация периодического печатного органа ЦМВК. Постепенно с санкции Реввоенсовета Республики она обзавелась достаточно широкими полномочиями по формированию и комплектованию воинских частей.

Приказом РВСР № 601 от 29 марта 1919 г. были определены задачи коллегии: содействие Приволжскому и Уральскому военным округам в деле формирования мусульманскимих частей, политической и культурно-просветительской работы с ними[360]. 15 мая 1919 г. по ходатайству ЦМВК Реввоенсовет Республики издал еще два приказа. Согласно первому из них все вопросы о назначениях, увольнениях и перемещениях лиц командного состава и политических комиссаров действующих татарских частей производились только с ведома и согласия ЦМВК[361]. Другим приказом РВСР, распространенным по телеграфу, надлежало произвести учет всех бывших офицеров-мусульман, состоявших на службе в тыловых и вспомогательных частях и учреждениях Красной армии, а также не состоявших на военной службе. Последние обязаны были немедленно явиться в ближайший военный комиссариат для регистрации[362]. Дважды – в июне 1919 г. и в июле 1920 г. распоряжением Мобупра Всероглавштаба, а затем запредседателя Реввоенсовета Э.М. Склянского – все запасные и тыловые части обязывались откомандировать в распоряжение Центромуса всех мусульман-специалистов (артиллеристов, кавалеристов, пулеметчиков и т. д.)[363]. Центромус обладал значительными лоббистскими возможностями, добившись от Мобупра ВГШ разрешения на вербовку среди населения в ряды Красной армии добровольцев из числа мусульман «национальностей Востока». В начале 1920 г. вербовщики с мандатом ЦМВК разъехались по восточным губерниям России с целью поиска добровольцев в «туземные конные и пешие части»[364]. И весьма преуспели в этом. Так, Регистрационно-вербовочный отдел ЦМВК с мая 1919 по февраль 1920 г. навербовал в девяти губерниях Европейской России и Поволжья с мусульманским населением 7305 человек, часть из которых была направлена на укомплектование мусульманских частей, а часть – обычных[365]. С февраля по октябрь 1920 г. из других формирований в распоряжение ЦМВК добровольно было переведено 5110 человек. Более 1,5 тыс. человек было навербовано в мусульманские командные курсы и другие военно-учебные заведения[366].

ЦМВК просуществовала до 1 октября 1920 г., когда приказом РВСР на ее кадровой и материальной основе был создан отдел Востока при Политуправлении РВСР[367]. К моменту расформирования Центромус укомплектовал две татарские стрелковые бригады – 1-ю и 2-ю (2-я позднее переименована в 68-ю, а затем в 69-ю)[368], а также ряд более мелких частей и подразделений.

Кроме ЦМВК, занимавшейся фактически только вопросами татар, из народов, относимых к «восточным», «своими» комиссариатами обзавелись, как уже отмечалось, башкирский, а также калмыцкий и киргизский (казахский) народы. Особое внимание именно к этим трем народам можно объяснить большими поголовьями лошадей и скота в их распоряжении, возможностью заготовки крупных партий мяса, жира, кожи, шерсти, а также перспективами привлечения местного населения в кавалерию, интенсивное развитие которой развернулось во второй половине 1919 г. Сущностно эти военкоматы походили на ЦМВК, поскольку распространяли свои полномочия не на территории, а на этносы, где бы представители таковых ни проживали[369]. Они были наделены большими полномочиями в области формирования национальных частей, назначения командного состава и применения вооруженной силы. Комиссариаты формировали верные Советской России воинские части, организовывали местную военную власть, учет населения и лошадей и их мобилизацию. Им же передавались военнопленные из белых и национальных антисоветских формирований для использования на укомплектование советских частей[370].

Киргизский и башкирский военкоматы имели статус «центральных», что означало их подчинение не окружному военному комиссару, а непосредственно Всероглавштабу. Они отличались большой активностью и производили обширную переписку, отложившуюся в архивных фондах РГВА и ГАРФ.

Кроме татарских и казахских (киргизских), также активно восточные части формировались из калмыков, башкир, узбеков и ряда других народов. Мобилизуемые контингенты местных жителей использовались преимущественно на своей территории. Национальные военкоматы прилагали все усилия к тому, чтобы использовать мобилизованных граждан в пределах своих республик. Например, из 3033 человек, мобилизованных в течение 1918–1919 гг. Калмыцким центральным комиссариатом по военным делам, 689 человек было направлено в Калмыцкую дивизию, 2142 человека оставлено в распоряжение улусвоенкомов, 90 человек – в местных сотнях[371]; то есть почти все остались в пределах своего региона.

В ряде случаев восточные формирования подолгу воевали вдали от дома. Например, 1-я и 2-я отдельные татарские бригады больше года действовали в составе Туркестанского фронта[372], Башкирская кавалерийская бригада воевала на Западном фронте. Далеко не все военные руководители считали практику сведения местных жителей в национальные части и оставление их для службы по месту жительства удачной идеей, поскольку те «среди своих родных аулов с трудом привыкают к правилам военной дисциплины»[373]. С другой стороны, попытки игнорирования национального компонента и грубого администрирования приводили к разложению национальных частей. Например, в декабре 1918 г. Калмыцкий военный комиссариат был расформирован и присоединен на правах отдела к Астраханскому комиссариату. Направленный им в Калмыцкий кавполк русский командный состав, не знавший калмыцкого языка, «быта и нравов степных номадов-калмыков, не сумел подойти к ним правильно и поставить дело формирования». В результате: «массовое дезертирство и форменное разложение полка»[374].

* * *

Примерно с середины 1919 г. формирование крупных национальных частей и соединений (полки, бригады, дивизии) по единым штатам велось под руководством центральных органов военного управления. Первоначально под давлением местных органов советской власти и военного управления приходилось соглашаться на формирование национальных армий. Например, Башкирский военкомат первоначально добился формирования отдельной Башкирской Красной армии[375], однако 5 апреля 1919 г. приказом РВСР № 615 это решение было отменено и вместо армии формировались трехполковая стрелковая бригада и четырехполковая кавалерийская дивизия с приданными подразделениями. Башкирский военкомат брал на себя все заботы по комплектованию полков людьми и лошадьми[376]. В эти же дни были существенно сокращены политические полномочия ЦМВК, а сама коллегия передислоцирована из Москвы в Казань. В это же время развернулось формирование национальных соединений и в других восточных регионах. С 10 марта 1919 г. приказом РВСР формируется Отдельная Приволжская татарская стрелковая бригада, а 19 июня приказом РВСР № 1014/185 – специальные и тыловые части к ней[377]. 13 октября РВС Юго-Восточного фронта и Калмыцкому комиссариату Реввоенсоветом Республики было поручено формирование двух калмыцких кавалерийских полков. 19 октября 1919 г. приказано всех мобилизованных на территории Башкирской АССР татар, мещеряков и тептярей обращать на укомплектование 2-й Отдельной татарской стрелковой бригады Туркестанского фронта.

Обилие приказов и номеров воинских частей не должно вводить в заблуждение о степени влияния центра на местах: большинство национальных формирований, что называется, жили своей жизнью, воплощая собой явление, ставшее настоящим бичом Красной армии, особенно в начальный период Гражданской войны, – партизанщину. Причем в национальных окраинах в силу их слабой связи с центральными властями партизанская эпоха сильно затянулась, подчас на весь период войны. За внушительными наименованиями («Северо-Кавказской армия», «Кубано-Черноморские войска», «Таманская армия», «Чеченская Красная армия», «Татаро-Башкирская Рабоче-Крестьянская Красная армия» и т. п.) скрывались, как правило, небольшие отряды с эклектичной структурой и слабой дисциплиной. Разумеется, такого рода формирования были подвержены сильнейшим политическим колебаниям под воздействием множества привходящих факторов. Большевикам приходилось повсеместно иметь дело с этой опасностью: «Отовсюду проявлялась интересная инициатива, – приводит слова Л.Д. Троцкого французский журналист А. Моризэ. – Но как! Стоило только образоваться ядру, как оно сейчас же заражалось духом сепаратизма»[378].

Чаще всего партизаны противились попыткам управлять ими, использовать на других участках фронта. В условиях непрочности советской власти на местах ее отношения с партизанскими отрядами носили не распорядительный, а договорной характер. Формирование национальных частей было невозможно без согласования с местными властями – народными съездами или их представителями – ЦИКами или ревкомами. Без санкции народа советская власть, не имевшая в нем еще никаких корней, не решалась начать мобилизацию или формирование воинских частей. Легитимация красных партизанских воинских частей осуществлялась на разного рода съездах и сходах. Таковых в окраинах бывшей империи проходило великое множество. Например, на съезде киргиз (казахов) Тургайской области, состоявшемся в марте 1918 г., был принципиально решен вопрос о формировании киргизских частей Красной армии. Тургайский областной исполком Совета солдатских, крестьянских и киргизских депутатов обещал организовать не менее чем 20-тысячную армию киргизов. Впоследствии решение было поддержано Народным комиссариатом по военным делам и Народным комиссариатом по делам национальностей. Были назначены политические комиссары, выделены денежные средства[379]. 28 апреля 1918 г. съезд рабочих татар и башкир в Уфе одобрил организацию «Татаро-Башкирской Рабоче-Крестьянской Красной армии»[380]. Съезд советов депутатов трудового калмыцкого народа постановил призвать калмыков 1894-1895 гг. рождения, а в перспективе, с учетом полученного опыта, мобилизовать и остальные возрасты. Калмыки обещали влить в Красную армию «лихую боеспособную калмыцкую кавалерию»[381]. Национальные съезды принимали подобные решения повсеместно.

Дальнейшую процедуру формирования национальной воинской части можно показать на примере тех же киргизских (казахских) частей. В населенном пункте Ханская Ставка (Урда) был развернут агитационно-вербовочный отряд под руководством комиссара военных дел в Степи. Организационно отряд являлся подотделом Отдела по формированию киргизских частей, созданного решением Высшего Военного Совета 4 августа 1918 г. и утвержденного наркомвоеном Л.Д. Троцким[382].

Кроме вербовки и мобилизации, возникала масса организационных вопросов: квартирный, продовольственный, транспортный, учебно-инструкторский. Их решение, как справедливо отмечалось в отчете заведующего Киргизским отделом Наркомнаца, «должно предшествовать сбору джигитов»[383]. В рассматриваемом случае с киргизскими частями был создан ряд комиссий: квартирная изыскала капитальные помещения под казармы, продовольственная – разработала рацион с учетом национальных традиций, религиозных ограничений и предстоящих физических нагрузок; транспортная – определила количество верблюдов для переброски имущества полка. Учебно-инструкторский вопрос делился на два пункта: выбор места для стрельбищ и тактических занятий в степи не вызывал вопросов, но для подбора командного состава требовалась помощь ВГШ.

Уже весной 1919 г. среди киргиз (казахов) была проведена первая мобилизация, давшая скромные результаты – 954 мобилизованных и 136 добровольцев[384], что, впрочем, позволило сформировать первый киргизский полк. В конце 1919 г. по ходатайству киргизского военкомата (Киркрайвоенкомрата) для местных нужд Туркфронтом было сформировано девять отдельных киргизских эскадронов и семь караульных рот. 15 ноября 1919 г. командующий Туркфронтом М.В. Фрунзе начал формирование 1-й Киргизской крепостной кавалерийской бригады и специальных частей к ней, а в феврале 1920 г. – Особого киргизского полка. По состоянию на май 1920 г. удалось достичь достаточно значительных результатов: в составе 1-й армии Туркфронта числилось четыре тюркских конных полка, Узбекская бригада, а также 2-я киргизская и 3-я туркменская бригады (последние две – в стадии формирования) общей численностью 4121 человек[385].

* * *

В тех национальных регионах, где еще не было советской власти, большевистское руководство всячески поддерживало национально-освободительное партизанское движение против белых правительств и интервентов. Туда на содержание партизан направлялись нелегальные денежные потоки. Большевики-подпольщики охотно вступали в любые союзы и соглашения с местными обществами, лишь бы поднять их на борьбу с контрреволюционными силами. Яркий и характерный пример тому – Северный Кавказ, где в 1919 – начале 1920 г. большевики в Дагестане, Чечне, Ингушетии, Кабарде в борьбе с Вооруженными силами Юга России генерала Деникина действовали в тесном сотрудничестве с местными мусульманско-клерикальными и националистическими кругами. Однако вполне успешное сотрудничество в период белой оккупации вовсе не гарантировало его продолжения после установления советской власти.

Весной 1920 г., с приходом на Северный Кавказ частей 11-й советской армии, заслуженные горские партизанские отряды, изрядно потрепавшие части ВСЮР, стали вливаться в состав РККА. Первоначально их охотно принимали целиком, как готовые воинские части, а также формировали из охотников новые полки и бригады. В конце апреля 1920 г. во Владикавказе даже было организовано Управление формирования горских кавалерийских частей, которое возглавил местный большевик А.М. Беленкович[386]. В планах Управления было формирование из добровольцев девяти полков и трех бригад из горцев, на укомплектование которых требовалось 9750 бойцов и свыше 250 командиров[387]. Некоторые горские части (чеченские и дагестанские конные сотни, 1-й Дагестанский стрелковый полк и т. д.) были приданы 11-й армии и содействовали ей в замирении Азербайджана весной и летом 1920 г.[388]

Однако очень скоро партизанская природа горских формирований дала о себе знать. Горские части, сформированные на добровольной основе, были плохо управляемыми и быстро разлагались. О Дагестанской сводной бригаде сообщалось, что эта воинская часть «не высокого качества, плохо обучена, малочисленна… серьезной задачи ей дать нельзя»[389]. В сформированных в Чечне трех конных бригадах «с самого начала формирования наблюдалось массовое дезертирство», которое совершалось с лошадьми и оружием. Приказы, возлагаемые на чеченские части, «никогда в точности не выполнялись»[390]. Командарм Кавказской трудовой армии С.В. Косиор доносил: «Чеченская бригада разбегается большими группами, ни одного боезадания не выполнила, занимается грабежами»[391].

Осенью 1920 г., когда в Дагестане и частично в Чечне вспыхнуло мощное восстание имама Н. Гоцинского, горские части составили самый ненадежный эшелон советских войск. Последние стали таять из-за дезертирства и перехода горцев на сторону восставших[392]. По этой же причине из региона была выведена и формируемая Дагестанская сводная бригада. «В связи с ненадежностью населения» в нее в августе и сентябре стали набирать русских военнослужащих, отложив призыв местных жителей на будущее[393]. Военком Дагестана Смирнов настаивал на экстерриториальном содержании национальных частей: «Очень важно – это вывод из Дагестана формируемых частей, ибо они никогда не будут воспитаны и постепенно все дезертируют»[394]. В середине октября 1920 г. Дагестанская сводная бригада в составе свыше 900 бойцов и 1300 нестроевых «едоков» была срочно («пока полки не перешли на сторону абреков») погружена в эшелоны и отправлена в Ростов, где продолжила формирование[395]. Самый «нетвердый» 1-й кавполк, даже не дожидаясь подачи составов, был пешим порядком отправлен в Грозный[396].

Причины столь быстрого разложения горских частей Красной армии, еще совсем недавно блестяще проявивших себя в партизанской борьбе с деникинцами, крылись в катастрофическом несовпадении их ожиданий от советской власти с реальностью. Довольно точно уловил мотивацию горцев, поддержавших советскую власть с оружием в руках, Н. Гикало – большевик-подпольщик, организатор красного партизанского движения в Чечне, отлично разбиравшийся в настроениях местного населения. По его словам, горцы ждали от большевиков немедленных, «прямых и непосредственно личных (благодаря большому непониманию) благ»[397]. И такие обещания им действительно щедро раздавались при формировании отрядов. Один из красноармейских политработников так описал формирование партизанского отряда в Чечне: «Тов. Эллердов (чеченский большевик. – Авт.) начинает организацию туземного отряда, подписывая с организаторами договор, в котором он обещает им все блага земные и обещает им, что дальше своего аула им выступать не надо будет» (здесь и далее курсив мой. – Авт.)[398]. Хотя советская власть и была желанна большинством населения, ожидания от нее строились прежде всего на антитезе добровольческой политике, а не на социалистических идеалах. Дагестанский большевик М. Кундухов сформулировал их так: «Население ждет истинного порядка и культуры… Большевизм становится чуть ли не религией бедняков…»[399] (курсив мой. – Авт.). Пытавшийся разобраться в политических предпочтениях чеченцев начальник политотдела 33-й стрелковой дивизии С. Каменский пришел к парадоксальному заключению: «Отношение населения, отличающегося крайней некультурностью, в целом к Советской власти хорошее, к Красной армии отрицательное, вследствие абсолютного непонимания задач ее. Отношение к коммунистам хорошее, к большевикам – плохое…»[400] Неискушенные в российской политике горцы были неспособны уловить грани и оттенки пестрой российской политики времен Гражданской войны.

Первый же опыт взаимодействия с советской властью, даже если он не был насильственным, принес разочарование: никаких немедленных чудес не случалось, а, напротив, вместо Белой армии пришла Красная, которую тоже нужно было кормить. Новая власть сразу проявила себя прямолинейно, неуклюже, не считаясь с особенностями хозяйства, быта и менталитета горцев. Особенно остро это проявилось в горных округах Дагестана. Нелепые учеты кур, яиц, деревьев, жестокие продразверстки в сочетании с «безудержным произволом местной ЧК»[401], «случаи бесчинства отдельных отрядов» красноармейцев, доходивших «до явных грабежей и убийства среди мирного населения»[402], а также совершенно отвлеченная разъяснительная работа быстро сделали свое дело.

К весне 1921 г. большинство частей, укомплектованных горцами Северного Кавказа, были расформированы, а их личный состав распущен по домам. Сведения о «лицах восточных национальностей», поданные в штарм частями войск Терской области, 32-й и 33-й стрелковых дивизий в начале февраля 1921 г., демонстрируют уже единичное представительство представителей горских народностей в регулярных войсках Красной армии[403].

* * *

Что касается этносов, населявших западные регионы бывшей Российской империи, – украинцев, белорусов, литовцев, латышей, эстонцев, то здесь, пока политическое влияние московской власти было недостаточно прочным, формирование национальных армий происходило на единой платформе по соглашению с советскими национальными правительствами, которым еще предстояло отвоевать и закрепить за собой свои территории. Борьба за власть и внутренние гражданские войны здесь разгорелись в конце 1918 г. с эвакуацией германских войск и усилением противостояния между Советской Россией и Польшей. Указанные народы оказались на линии этого противостояния. Советская Россия признала независимость вновь образованных республик и в то же время вооруженной силой поддержала там советскую власть. В январе по просьбе советского правительства Литвы участвовавшая в занятии освобождаемой германцами территории Псковская дивизия была переименована в Литовскую с доукомплектованием до штата за счет коренного населения[404]. Весной 1919 г. была создана Латвийская советская армия, насчитывавшая в марте 30 тыс. человек[405]. 13 марта 1919 г. из Западной армии преобразована Белорусско-Литовская советская армия. Наиболее многочисленной (до 188 тыс. человек) была Украинская советская армия. Национальные войска подчинялись Всероглавштабу, формировались и снабжались за счет центральных органов Наркомата по военным делам[406].

Эпоха национальных красных армий для «западных» народов закончилась примерно тогда же, когда и для восточных, – в первой половине 1919 г. Опыт национальных советских армий был признан неудачным. Общая координация была слабой, аппарат управления налаживался с трудом, сильны были партизанские явления. Как отмечалось в «Заключении о состоянии вооруженных сил и военных органов Украины за период с 29 января по 23 августа 1919 г.», подготовленном Высшей военной инспекцией Украины, «Украинская Красная армия имела успех лишь до тех пор, пока сталкивалась с противником, морально стоявшим ниже ее, но столь же плохо организованным, как она сама. Стоило же ей встретить более сколоченные польские или деникинские войска, как она распылилась и открыла фланги»[407]. Украинскую армию, которую представители Всероглавштаба характеризовали «сбродом грабтелей, поглащающей массу средств, но остающейся голой и босой»[408], принудительно переформировывали в стрелковые дивизии и бригады по штатам РККА.

Конец формальной самостоятельности «западных» национальных красных армий положил декрет ВЦИК от 1 июня 1919 г. «Об объединении Советских Республик: России, Украины, Латвии, Литвы, Белоруссии для борьбы с мировым империализмом», в котором декларировался военный, хозяйственный и финансовый союз между перечисленными советскими республиками. Уже спустя несколько дней национальные армии получили единую сквозную нумерацию без сохранения этнонима и единую штатную организацию по образцу РККА[409].

Данное соглашение дало возможность использовать демографические ресурсы данных республик для комплектования Красной армии, которая теперь объединила все вооруженные силы, стоявшие на социалистической платформе. Фактически советизация прошла на Украине и части территории Белоруссии. Прибалтийские народы после коротких войн с Советской Россией добились независимости, и в 1920 г. по соглашению со вновь образованными правительствами советские военные власти не без многочисленных проволочек вынуждены были отпустить большинство военнослужащих – по национальности латышей, литовцев, эстонцев и поляков, которые желали выйти из российского гражданства и принять гражданство вновь образованных государств (оптироваться)[410].

У большинства национальных формирований Красной армии периода Гражданской войны была совершенно прозрачная политическая миссия: на своих штыках они должны были принести счастье революции своим народам. Например, из Башкирии доносили, что «весьма желательно в политическом отношении… при ожидаемом освобождении областей, населенных башкирами… наличие в рядах наших войск башкирских частей, что облегчит мобилизацию среди башкирского населения»[411]. С середины августа 1920 г., в разгар Советско-польской войны формировалась 1-я польская Красная армия, которая из-за катастрофического развития событий так и не появилась на свет. Подобных примеров много. Национальные красные армии в составе РККА (украинская, белорусско-литовская, латышская, польская) создавались для конкретных войн и были рассчитаны на дальнейшее продвижение мировой революции.