Читать книгу Русский верлибр. Антология - Анатолий Соколов - Страница 13

Моряки старинных фамилий,

влюбленные в далекие горизонты,

пьющие вино в темных портах,

обнимая веселых иностранок;

франты тридцатых годов,

подражающие д’Орсэ и Брюммелю,

внося в позу дэнди

всю наивность молодой расы;

важные, со звездами, генералы,

бывшие милыми повесами когда-то,

сохраняющие веселые рассказы за ромом,

всегда одни и те же;

милые актеры без большого таланта,

принесшие школу чужой земли, играющие

                                                       в России «Магомета»

и умирающие с невинным вольтерьянством;

вы – барышни в бандо,

с чувством играющие вальсы Маркалью,

вышивающие бисером кошельки

для женихов в далеких походах,

говеющие в домовых церквах

и гадающие на картах;

экономные, умные помещицы,

хвастающиеся своими запасами,

умеющие простить и оборвать

и близко подойти к человеку,

насмешливые и набожные,

встающие раньше зари зимою;

и прелестно-глупые цветы театральных

                                                        училищ,

преданные с детства искусству танцев,

нежно развратные,

чисто порочные,

Разоряющие мужа на платья

и видающие своих детей полчаса в сутки:

и дальше, вдали – дворяне глухих

уездов, какие-нибудь строгие бояре,

бежавшие от революции французы,

не сумевшие взойти на гильотину – 

все вы, все вы —

вы молчали ваш долгий век,

и вот вы кричите сотнями голосов,

погибшие, но живые,

во мне: последнем, бедном,

но имеющем язык за вас,

и каждая капля крови

близка вам,

слышит вас,

любит вас;

и вот все вы:

милые, глупые, трогательные, близкие,

благословляетесь мною

за ваше молчаливое благословенье.

При взгляде на весенние цветы,

желтые и белые,

милые своею простотой,

я вспоминаю Ваши щеки,

горящие румянцем зари

смутной и страстно тревожащей.

Глядя на быстрые речки,

пенящиеся, бурливые,

уносящие бревна и ветки,

дробящие отраженную голубизну небес,

думаю я о карих,

стоячих,

волнующих своею неподвижностью

глазах.

И следя по вечернему небу

знамен фабричного дыма,

за медленным трепетом

я вижу Ваши волосы

не развевающиеся,

короткие,

и даже еще более короткие,

когда я видел Вас последний раз.

Целую ночь, целый день

я слышу шум машин,

как биение неустанного сердца,

и все утра, все вечера

меня мучит мысль о Вашем сердце,

которое, увы! бьется не для меня,

не для меня!

Как песня матери

над колыбелью ребенка,

как горное эхо,

утром на пастуший рожок отозвавшееся,

как далекий прибой

родного, давно не виденного моря,

звучит мне имя твое

трижды блаженное:

                      Александрия!

Как прерывистый шепот

любовных под дубами признаний,

как таинственный шум

тенистых рощ священных,

как тамбурин Кибелы великой,

подобный дальнему грому и голубей воркованью,

звучит мне имя твое

трижды мудрое:

                      Александрия!

Как звук трубы перед боем,

клекот орлов над бездной,

шум крыльев летящей Ники,

звучит мне имя твое

трижды великое:

                      Александрия!

Когда мне говорят: «Александрия»,

я вижу белые стены дома,

небольшой сад с грядкой левкоев,

бледное солнце осеннего вечера

и слышу звуки далеких флейт.

Когда мне говорят: «Александрия»,

я вижу звезды над стихающим городом,

пьяных матросов в темных кварталах,

танцовщицу, пляшущую «осу»,

и слышу звук тамбурина и крики ссоры.

Когда мне говорят: «Александрия»,

я вижу бледно-багровый закат над зеленым

                                                                    морем,

мохнатые мигающие звезды

и светлые серые глаза под густыми бровями,

которые я вижу и тогда,

когда не говорят мне: «Александрия!»

Вечерний сумрак над теплым морем,

огни маяков на потемневшем небе,

запах вербены при конце пира,

свежее утро после долгих бдений,

прогулка в аллеях весеннего сада,

крики и смех купающихся женщин,

священные павлины у храма Юноны,

продавцы фиалок, гранат и лимонов,

воркуют голуби, светит солнце,

когда увижу тебя, родимый город!

Когда я тебя в первый раз встретил,

не помнит бедная память:

утром ли то было, днем ли,

вечером, или поздней ночью.

Только помню бледноватые щеки,

серые глаза под темными бровями

и синий ворот у смуглой шеи,

и кажется мне, что я видел это в раннем детстве,

хотя и старше тебя я многим.

Ты – как у гадателя отрок:

все в моем сердце читаешь,

все мои отгадываешь мысли,

все мои думы знаешь,

но знанье твое тут не велико

и не много слов тут и нужно,

тут не надо ни зеркала, ни жаровни:

в моем сердце, мыслях и думах

все одно звучит разными голосами:

«люблю тебя, люблю тебя навеки!»

Наверно в полдень я был зачат,

наверно родился в полдень,

и солнца люблю я с ранних лет

лучистое сиянье.

С тех пор, как увидел я глаза твои,

я стал равнодушен к солнцу:

зачем любить мне его одного,

когда в твоих глазах их двое?

Люди видят сады с домами

и море, багровое от заката,

люди видят чаек над морем

и женщин на плоских крышах,

люди видят воинов в латах

и на площади продавцов с пирожками,

люди видят солнце и звезды,

ручьи и светлые речки,

а я везде только и вижу

бледноватые смуглые щеки,

серые глаза под темными бровями

и несравнимую стройность стана,

– так глаза любящих видят

то, что видеть велит им мудрое сердце.

Когда утром выхожу из дома,

я думаю, глядя на солнце: