Читать книгу Черное солнце - Анна Шнейдер - Страница 14

Рид Баве был доволен. В самом деле, отправляя своих агентов в Берлин, он и подумать не мог, что результат окажется столь восхитительным: первый же день в городе принес им неожиданное знакомство с самим Герингом. Конечно, отдавая приказ о приобретении Mercedes Benz-770 для поездки Милна и Эшби, Баве рассчитывал на то, что это произведет эффект. Но такой? Нет, о столь большой удаче генерал и не думал. А может быть, все дело в том, что он давно разучился мечтать.

Баве откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и блаженно улыбнулся. Ставка сделана, логово открыто. Было ли ему страшно? Ничуть. Как и не было иллюзий по поводу того, что происходило сейчас в Берлине. Его даже не удивляла молниеносная скорость, с которой Гитлер и его приспешники разворачивали по всей стране красные лоскуты своих бесчисленных флагов. Им требовалась жертва. Много жертв. А каким числом, сбитым из самых обычных людей, жертва будет принесена на общий алтарь их раненого, изнеженного самолюбия, на деле не способного вынести ни единой капли критики, значения не имело.

Но Баве был доволен: он не ошибся в Милне. Удивительно, как этот парень снова и снова выкручивается из поворотов, которые не пощадили остальных. Да, – с усмешкой подумал генерал, сейчас ему еще сложнее, чем раньше. Ведь теперь он отвечает не только и не столько за себя, сколько за Эшби, которой Баве по умолчанию отвел в этой миссии, не имеющей конца, роль приманки.

И, – в этот момент Рид потер ладони, поздравляя себя с новой победой, – его расчет оказался более, чем верным. Из сообщений агентов Рид знал все: о пожаре в Рейхстаге, судилище над группой «виновных», главой которых так удобно было считать – и по указке власти его именно таким и считали – безумного Ван дер Люббе, «диких тюрьмах» гестапо, которое пока не осмелело настолько, чтобы выставлять свои деяния напоказ, а потому проводило «допросы» в подвалах, и…Дахау.

Для многих и многих людей это слово вплоть до 1945 года будет означать название баварского города, но Баве знал – за почти безгласными намеками и знаками новой германской власти стоит гораздо больше, чем утоление жаждущего, «оскорбленного» в первой войне, самолюбия. Совсем скоро Дахау-город в сознании тысяч людей уступит место Дахау-лагерю-смерти. Одному из первых в веренице подобных. Тому, с которого в дальнейшем коменданты будут брать примеры. Издевательств, зверств, травли, «медицинских» экспериментов и…применения газа в «душевых», на дверях которых – для большего правдоподобия – были приколочены таблички.

«Brausebad».

И обо всем этом разведка Великобритании узнавала напрямую во многом благодаря Элисон Эшби. Баве знал, что нацисты неравнодушны к женской красоте. Более того, для них красота лица была единственным и настоящим достоинством женщины. Если она красива, так чего же еще желать?

Поэтому срочное сообщение Эдварда Милна, полученное всего лишь полчаса назад, где он в кратких, но резких выражениях просил генерала отменить для Эшби миссию в Берлине и вернуть ее в Лондон, еще раз подтвердило то, что ставки в этой страшной игре были сделаны самым лучшим образом.

Агна Кёльнер, несмотря на отсутствие профессионального и жизненного, – по причине своей молодости, – опыта, прекрасно справлялась с заданием. Баве даже хотелось узнать, что именно она сделала для того, чтобы очаровать не только Геринга, но и Геббельса? А впрочем, какие могут быть усилия, если речь идет о красивой молодой девушке, чья неопытность и чистота сами по себе служат великолепной приманкой? Даже для больших и хищных рыб. Нет, поправил себя генерал, – тем более для больших и хищных рыб. Отбивая такт по крышке полированного стола, Баве сбился с ритма. Но улыбка так и осталась на его лице. Он был доволен, очень доволен.

* * *

«…Мне очень страшно. Я ничего не понимаю! Совсем, совсем ничего! Знал бы ты…но как это объяснить? Я вынуждена играть роль, много ролей. Улыбаться, когда улыбаются они, смеяться, когда они шутят. Даже если это «шутки» о том, из какой кожи лучше всего сделать плеть – из кожи гиппопотама, «как у фюрера» или…из человеческой? Поверить не могу, что я пишу это всерьез. Боже. В какой мир мы попали? Знаешь, мне кажется, я – это уже не я. Я кончилась. Иссякла. Даже кукла выглядит живее меня, Стив. А ведь мы здесь только четыре месяца. Иногда мне кажется, что это никогда не закончится, и тьма поглотит меня. Когда я смеюсь над их шутками, я думаю о том, а что если я – как они? Оглядываясь по сторонам, я вижу роскошь и богатство. Уют и негу. Золото затмевает своим блеском все. Даже шприцы для инъекций – из золота. Гер. сидит на наркотиках. Я знаю.

Геб. смотрит на меня так…и они знают, Стив! Они все о нас знают: где мы живем, и что мы едим, и как мы спим. Иногда, по ночам, я просыпаюсь с мыслью о том, что вот сейчас они все зайдут в наш дом, и начнут допрашивать нас, проверяя, насколько хорошо мы знаем друг друга…а я не знаю Эдварда. Мне страшно. Я веду себя с ним так глупо. Я могла бы с ним поговорить, ведь он столько раз спрашивал о тебе, и я помню, как ты говорил, что он – первый после тебя, кому я могу полностью доверять. Но где ты? Сейчас май, Стив. Самое начало месяца, первые числа. Странно видеть, как красиво в Груневальде, и в его лесах, что разделены небольшими речками. Я мало говорю с Эдвардом. Потому что, мне кажется, не знаю о чем. Разве нужно ему знать, как мне страшно? Как вся наша совместная выдуманная жизнь, смущает меня? Я даже не могу долго находиться с ним наедине, потому что все острее чувствую напряжение между нами, которое с каждым днем становится все больше. Я вижу, и, даже, несмотря на то, что у меня в этом нет никакого опыта, знаю, что́ значат его взгляды. Вижу, как чуть-чуть дрожит его рука, когда, в присутствии Ильзы, мы изображаем супругов, и он нежно гладит меня по щеке. И вижу, как неловко ему от этого. Я не хочу, чтобы ему было больно. Но я не могу ему ответить. Никому не могу. Я как будто ничего не чувствую. Так стало в тот день, когда тетя сказала нам с тобой, что папы и мамы больше нет. Сердце как будто застыло.

Но я не могу жаловаться, Стив. Я живу в роскоши. И я – живу. Грузовики гестапо проезжают мимо нас, мы с Эдвардом слишком богаты, чтобы попасть в группу риска. Тем более, мы подходим под описание арийцев. Особенно Эдвард. Я вижу, как женщины смотрят на него. Так же на меня смотрят мужчины. Нас оценивают по цене лошадей, которых при случае можно забить, если мы не научимся искусственным аллюрам. Той самой плетью из кожи гиппопотама.

Но мы научимся, Стив. Обещаю. Пусть иногда мне кажется, что это не закончится, но мы должны сделать все, что возможно. Все, что в наших силах, правда? Я постараюсь быть с Эдвардом мягче, он очень заботиться обо мне, и я хочу, чтобы он знал, что…».

* * *

Когда Харри и Агна Кёльнер пришли на вечер, гостей в доме Геббельса почти не было. Парадная музыка, которую исполнял живой оркестр, звучала приглушенно, отчего одна из мелодий казалась траурной. Вдоль стен большой залы бесшумно скользили официанты в белой парадной форме. Улыбаясь всем без исключения одинаковой улыбкой, они замирали на мгновение возле гостя – если он снимал с серебряного подноса бокал с холодным шампанским, – и так же механически продолжали свой путь после, отчего казалось, будто они могут ходить сквозь белые стены. Не потому ли их форма такая белоснежная? Агна медленно бродила по комнате, разглядывая замысловатую лепнину на потолке и ряд высоких зеркал, в каждом из которых отражалась ее фигура в золотом платье. Она делала вид, что с удовольствием рассматривает свое отражение, на деле же, вычурные зеркала позволяли ей почти непрерывно наблюдать за Харри, с которым вот уже двенадцать минут Геринг вел беседу. О чем? Фрау Кёльнер не знала наверняка, но догадывалась, что это связано с работой мужа. Рейсмаршал, по своей привычке, близко наклонился к собеседнику, хотя – Агна была в этом уверена, – никто бы не решился нарушить их разговор. Не желая привлекать излишнее внимание, девушка вышла из залы и неторопливо пошла вперед, с интересом рассматривая закрытые двери. За одной из них оказался небольшой кабинет, в углу которого был шкаф с редкими книгами. Несколько томов были раздвинуты в стороны, уступая место великому книжному труду фюрера, возложенному на золотую подставку. Для полного сходства с импровизированным алтарем, этому сооружению не доставало свечей. Агна почти коснулась книги, написанной двумя литературными «неграми», из которых только один, – в то время, когда Гитлер зачищал за собой путь, – смог избежать смерти, как за ее спиной раздался тихий голос:

– Вы сияете как золото.

Геббельс подошел к ней так близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее. Агна замерла, не зная, что ей делать, а потом резко отдернула руку от золотой подставки с книгой.

– Не нужно так, фрау Кёльнер.

Обнимая девушку со спины, Геббельс взял ее правую ладонь в свою и положил на обложку книги, плотно прижимая руку к названию, высеченному готическими буквами, покрытыми позолотой.

– Это похоже на клятву, не так ли?

С каждым словом его дыхание становилось все горячее и девушке казалось, что его левая рука, которой он с силой держал ее за талию, прожигает шелк платья. Агна сделала глубокий вдох и закрыла глаза. А потом почувствовала, как ее разворачивают в другую сторону.

– Посмотри, посмотри на меня! Посмотри на меня своими глазами!

Нервное дыхание Геббельса обдавало жаром, а влажные поцелуи оставляли на ее коже слюну. Коротышка, не веря собственной удаче и совершенно обезумев, пытался руками, взглядом и губами охватить как можно больше тела Агны, столь желанного для него, что министра трясло, словно в лихорадке. Агна открыла глаза и посмотрела вверх, вытягивая шею. Горячая слеза скатилась по ее щеке и упала вниз. А потом она перевела взгляд на Геббельса и увидела в нем то же, что и прежде – черную пустоту. В приступе страсти карлик сжал ее лицо обеими руками, с силой опуская вниз вздернутый подбородок. И в тот момент, когда Агна подумала, что больше не выдержит, дверь в комнату распахнулась, ударилась о стену, и она услышала:

– Министр?

Вокруг нее появляется воздух, становится легко. Теперь можно дышать и Агна делает жадный глубокий вдох. Смущенный министр без слов выбегает из комнаты, и она впервые так ясно видит перед собой Эдварда. Желтоватый свет настольной лампы освещает его высокую фигуру, и углы высоких скул выделяются особенно резко. Он берет ее за руку, потом под локоть, обнимает и крепко прижимает к себе. Слева, со стороны сердца. Глупый, – а ведь сказал ей, когда она искала в карманах его пальто записку от Баве, – «здесь ничего нет». Обнаженное плечо Агны постепенно согревается, соприкасаясь с тканью его черного фрака. В нагрудном кармане – от твердого шага Харри Кёльнера – неровно пляшет белоснежный платок. Они проходят через всю залу, Агна отдаленно слышит, как Харри прощается с Герингом. У входной двери служанка подает ее накидку, и Харри одевает Агну. В руке откуда-то появляется сумочка. Маленькая, лаковая, очень красивая. Агне она нравится.