Читать книгу Правда и справедливость Toм 2 Индрек - Anton Hansen Tammsaare - Страница 4

Едва колеса под вагоном застучали, отбивая какой-то незнакомый такт, как Индрек впервые в жизни почувствовал себя совершенно одиноким, покинутым и словно отгороженным от остального мира.

Прошлое, жизнь на Варгамяэ*, почему-то сжалось в комок воспоминаний, превратилось не то в сон, не то в сказку, словом, во что-то призрачное. Все прошлое представлялось теперь незначительным, а будущее — столь огромным и важным, что Индрек даже не в силах был постичь его смысла.

Он и сам-то казался себе чужим в этом чуждом мире. Чужие люди оттеснили его в угол вагона. Одно утешение: можно смотреть в окно, за которым мелькали — то на полянах, то среди полуголых кустов — столбы с белыми чашечками, держащими провода, огороженные стога сена на лугах, леса, болота, утыканные скирдами поля. Там и сям пестрели стада; промелькнул стоящий у костра пастушонок; за тарахтящим поездом погналась собака, которую вскоре окутал оседающий паровозный дым. Но даже эти знакомые картины оставляли Индрека безучастным, не трогали его.

Им овладело какое-то серое безразличие, хотя каждая клеточка в нем трепетала — то ли от безотчетного страха, то ли от предчувствия огромного счастья – кто знает.

Время от времени он постукивал каблуком по сундучку, задвинутому под скамейку, словно боялся, как бы тот не исчез, — ведь сундучок был его единственной родной вещью в этом чуждом мире. И каждый раз, когда Индрек убеждался, что сундучок цел, на душе у него становилось теплее и спокойнее. Он понимал, что это невероятно глупо и смешно, но ничего не мог с собой поделать. Его настоящим попутчиком был этот перевязанный крест-накрест прочной веревкой сундучок, а не сидевшие рядом люди.

Когда поезд остановился, Индрек решил, что сойдет одним из последних — меньше будет суеты и давки. Но попал из огня да в полымя: пришлось продираться сквозь толпу лезущих в вагон людей.

— Лезь, лезь, мужицкое отродье! — насмешливо крикнул ему кто- то.

Индрек начал было искать глазами обидчика, но не успел и оглянуться, как услышал злобный окрик:

— Катись отсюда со своим сундучишком! Дай людям войти!

Удивительное дело, но от этих слов Индрек как бы воспрянул духом

— на него повеяло чем-то родным, что удивительно гармонировало и с ним самим, и с его некрашеным сундучком. Он увидел вдруг снующих взад-вперед людей, увидел и себя со своим сундучком, который подпирал правым коленом, чтобы легче было пробиваться сквозь гущу толпы.

Вскоре Индрек очутился около здания вокзала. Поставив ношу на землю, он решил собраться с мыслями и переждать, пока не поредеет людской поток. Это оказалось весьма кстати: наблюдая за плывущей мимо толпой, Индрек смог убедиться, что тут есть сундуки куда более громоздкие и неуклюжие, чем его собственный. Это словно придало ему сил, и он двинулся вперед, подпирая сундучок правым коленом.

Когда Индрек, миновав зал ожидания, вышел на привокзальную площадь, толпа уже схлынула. Не успел он, отойдя в сторонку, опустить сундучок, как возле него остановилась пролетка и коренастый мужик с всклокоченной бородой крикнул, размахивая кнутовищем перед самыми его глазами:

— Ну что, молодой человек, поехали?

Индреку не оставалось ничего другого, как взять сундучок и взвалить его на пролетку.

— Стоймя поставьте, а то сами не уместитесь, — посоветовал старик.

«Куда теперь я поеду? Куда он меня повезет?» — подумал Индрек.

— За реку поедем? — спросил извозчик.

— Я и сам не знаю.

— Как это так? Куда ехать-то?

Индрек в двух словах объяснил, зачем приехал.

— Ну, значит, я прав, — заметил извозчик. — За реку, к старому Траату, — и близко и дешево. Только вот что я вам скажу: дерьмовая это школа, совсем дерьмовая. Мой племянник ходил в нее, он, пожалуй, ходил бы до самой смерти, да рекрутский набор подоспел. Так и забрили парня — ни прав не приобрел, ни поблажек, зазря столько лет в школе проболтался. Ездил он, правда, в Псков экзамены держать, да куда там — срезался. Начисто! Совсем дерьмовая школа у этого Мауруса. А уж сам-то! Деньги от него береги, как от дьявола душу. Ежели они у вас имеются, то не забывайте моих слов. У кого в кармане бренчит, вокруг того старик, как пчела, вьется, а у кого нет...

Извозчик не договорил, только сплюнул. А когда проехали мост, повторил:

— Совсем дерьмовая школа! Ни тебе прав, ни нарядной формы!

Больше он не проронил ни звука, словно свое недовольство школой

перенес и на того, кто собирался в нее поступить. Мысли и чувства Индрека были в полном смятении. Он даже не заметил, как пролетка остановилась, очнулся, лишь услышав слова извозчика:

— Та-ак, вот мы и добрались до старого Траата... С вас семьдесят пять... Входите прямо в парадную дверь, она в буфет ведет. Позади у него комнаты для господ, весьма приличные. Входите смело... До Мауруса отсюда рукой подать — свернете за угол, и там... Да небось старый Траат сам вам дорогу укажет, он знает... Да все знают. Только помните: берегите кошелек.

Сказал, стеганул лошадь и укатил.

Индрек поднялся с сундучком на крыльцо. В дверях его встретила молодая девушка. Левой рукой она придерживала дверь, правую протянула к веревке, которой был обвязан сундучок. Если бы впоследствии кто-нибудь спросил Индрека, какой была из себя эта девушка — белокурой или темноволосой, худощавой или полной, рослой или невысокой, — он едва ли сумел бы ответить. Одно запомнилось Индреку: девушка улыбнулась, и эта улыбка надолго запала ему в душу, может, потому, что это была первая женская улыбка, подаренная ему в этом городе. Он, пожалуй, помнил бы ее и дольше, если бы через год-другой ему не довелось встретиться с той девушкой в другом месте, при других обстоятельствах. И тогда запавшая ему в душу удивительная улыбка померкла, и он уже никогда больше не замечал ее в городе. Такова была эта первая улыбка городской женщины.

— Что вам угодно, молодой человек? — спросил рыжебородый мужчина, стоявший за стойкой и толковавший о чем-то с двумя крестьянами, которые, развязав свои сумки с хлебом, закусывали. — Комнату желаете?

— Пожалуйста, если можно... — пробормотал Индрек и вдруг почувствовал, что голоден.

— Маленькую, — приказал рыжебородый девушке; та опять улыбнулась и, взглянув на Индрека, продолжавшего держать сундучок, повела его за собой. — Тридцать в сутки! — крикнул вслед им рыжебородый. Эти слова предназначались Индреку, но он по рассеянности пропустил их мимо ушей.

Оставшись один, Индрек развязал веревку, откинул крышку сундучка и, достав взятые с собой припасы, принялся за еду. Все это он проделывал торопливо, точно во сне, — мысли его были заняты охаянной извозчиком школой и ее директором, с которым ему хотелось встретиться как можно скорее.

Чтобы попасть на улицу, Индреку надо было пройти либо по коридору, либо через буфет, как он и пришел сюда. Этот последний путь Индрек и выбрал, и тем самым как бы ублажил судьбу: когда он выходил из гостиницы, на душе у него было куда легче, чем когда входил в нее.

Рыжебородый был в буфете один, он по-прежнему стоял, навалясь на стойку, словно только таким образом мог в полную меру наслаждаться своей трубкой.

— Впервой у нас? — спросил он, увидев Индрека.

— Впервой, — коротко ответил парень, торопясь уйти.

— Издалека?

— Издалека.

— Из-под Таллинна?

— Из тех краев.

— В школу?

— В школу.

— К старому Маурусу, конечно? В другую уже не попасть...

— Кто знает, попаду ли и к нему-то, — заметил Индрек; слова рыжебородого его заинтересовали.

— К нему попадете, были бы деньги. Да и без денег попадете. К Маурусу попадешь в любом случае, в любое время, хоть осенью приезжай, хоть на Рождество, хоть на Пасху, будь тебе восемь лет, восемнадцать или все восемьдесят. Ей-ей! У него учатся и лысые и седобородые. Несколько лет назад даже я решил было к нему поступить. Отчего, думаю, и мне не поучиться, раз люди учатся. Пользы я народу принес немало — ведь человеку пиво и водка полезны, ежели их в меру потреблять, не то что трезвость. До сих пор я приносил пользу народу, а теперь дай-ка позабочусь о себе, поступлю учиться к старому Маурусу. Я как-то даже зашел к нему потолковать об этом, а он и скажи: «Сперва сбрейте бороду, а потом приходите, с бородой нельзя, за бородой не видно, что вы за человек, какое у вас лицо». Так заявил мне старый Маурус. Ну что вы на это скажете? Сперва сбрить бороду... А ведь я даже не испробовал еще, каково оно, учение-то. «Нет, господин Маурус, говорю, я со своей бородой не расстанусь, да пока пока и неизвестно, будет ли какой прок от учения». Ну, скажем, стану я студентом. А дальше что? На кой мне это звание, ежели у меня бороды не будет! Или, по-вашему, звание студента стоит моей бороды? Вы бы послушали, как женщины о ней отзываются, о моей бороде. Десять студентов не стоят моей бороды, когда дело касается женщин. Женщинам нравится именно такая борода, как у меня. И все-таки, если женщины мне когда-нибудь надоедят — ведь в конце концов все приедается, — я, быть может, и отважусь на такое безумство — сбрею бороду и пойду к старому Маурусу, потому что его школа мне по душе. К нему съезжаются олухи со всех концов света, ей-богу! И старый Маурус всех в люди выводит. Коли надо, и взбучку задаст, ведь с березовой кашей никакое лекарство не сравнится. Был у меня племянник — детина что бык, а дуб дубом. Определил его брат в городское училище — через год вышвырнули! В другое определил — через полгода вышвырнули! Хотел было определить в третье — не приняли. «Отведи ты своего барана к старому Маурусу, — говорю я брату. — А ежели из него и там ничего не получится, заставь навоз возить». Вот пришел брат к старому Маурусу и заявил ему с глазу на глаз (это я его научил): «Бери сколько хочешь, только сделай из моего парня человека. Сделай из него студента, чтобы ходил в цветной фуражке»1. — «Ладно, сделаем из него человека, будет в цветной фуражке ходить, — ответил брату старый Маурус. — Даже из конокрада можно человека сделать, если с умом за дело взяться». И что вы думаете? Стал Карла студентом. Правда, стоило это бешеных денег, а все-таки стал студентом. Лет шесть уже учится, и это стоит брату еще более бешеных денег. Так что это хорошая школа. Она тут, рядом: как выйдете из дома, сверните направо, еще раз направо, вот и пришли. Дом каменный, но это только с фасада, сзади он деревянный, чистое дерево. Вроде как бы каменная голова и деревянный хвост. Хвост — это и есть главное, каменная голова всего лишь вывеска, рекомендация, потому что на лбу написано: школа первейшего разряда. Словом, выше и лучше в целом мире не сыщешь. Не хуже самого старого Мауруса — ведь и он первостатейный мужчина — ученый пастор. Понимаете? Может хоть среди ночи встать перед алтарем или взойти на кафедру. Не то что мы с вами — один за стойкой, другой перед стойкой, только и всего. Однако немцы не дали ему поста. Несколько приходов хотели его заполучить, но немцы каждый раз были против. Тогда-то старый Маурус и открыл свою перворазрядную школу, этот кладезь мудрости. Идите к нему со спокойной душой, это чисто эстонская школа — прежде там на немецком, а теперь на русском языке преподают. Но это не беда, все эстонские школы либо с русским, либо с немецким языком; других эстонских школ пока что не было, таких, чтобы и впрямь были эстонские...

Индрек давно уже начал отступать к двери, однако это ничуть не влияло на красноречие рыжебородого. Тут, к счастью, вошли двое мужчин, и Индрек решил открыто бежать. Хозяин заметил это и крикнул ему вдогонку:

— Так что сворачивайте вправо, все вправо, а когда назад пойдете, то влево, все влево!

Между тем совсем стемнело. В парном воздухе промозглого осеннего дня горящие фонари стояли точно обрамленные нимбом. Казалось, мириады мельчайших мошек окружали их плотным роем, но как только Индрек подходил ближе, они, словно в страхе, разлетались во все стороны. «Сворачивайте влево, все влево…» — звучало в ушах Индрека, и, сам того не замечая, он шел, повинуясь этим словам. Однако вскоре заметил, что приближается к городской окраине, и только тут вспомнил, что сворачивать влево надо было на обратном пути. Индрек повернулся и пошел назад, к тому месту, откуда начал свой путь. Теперь он сворачивал только вправо. Наконец он нашел нужное ему белое здание; в эту минуту кто-то выскочил из дома, и луч света, упав возле Индрека на мостовую, осветил чахлые былинки, пробивающиеся между булыжниками. Индрек почему-то ясно увидел их, и на него пахнуло вдруг теплом отчего дома — он вспомнил длинный сиротливый стебель полевицы, некогда росший на северном скате соломенной крыши их дома на Варгамяэ.

Едва успел он вспомнить это, как кто-то рванул дверь изнутри и на пороге показался молодой человек в какой-то форменной фуражке. Индрек стащил с головы картуз и спросил на своем ломаном русском языке, языке помощника писаря, здесь ли училище первого разряда, принадлежащее господину Маурусу. Он так и выразился «училище первого разряда»; ему казалось, что иначе он оскорбит это большое белое каменное здание. Молодой человек ответил самым дружелюбным тоном, да к тому же по-эстонски:

— Да, это школа Мауруса, входите.

Но, заметив растерянность Индрека, он дернул ручку звонка и подождал, пока не открыли дверь. Затем сказал по-русски:

— Тут пришли к господину Маурусу.

Сказал и скрылся в темноте.

1 Студенты Юрьевского (ныне Тартуского) университета, входившие в какую-нибудь корпорацию, носили цветные фуражки.