Читать книгу Правда и справедливость Toм 2 Индрек - Anton Hansen Tammsaare - Страница 5

Индрек вошел в дом. Через сени его провели в переднюю, тускло освещенную маленькой, висящей под самым потолком лампой. Отсюда вели две двери. За одной слышались громкие голоса и смех. Другая дверь была приотворена, и можно было видеть большой стол, покрытый черной клеенкой, и стоящую на нем лампу под белым абажуром. За столом сидели ученики — постарше и помладше. Кто-то распахнул дверь и поглядел на Индрека, но тот не обратил на это внимания: не отрываясь, смотрел он на распростершего крылья лебедя, который словно парил под потолком, вытянув длинную шею. «Точно ангел мира», — подумал Индрек, глядя на лебедя. Но размышлять ему не дали — парень, открывший Индреку дверь, как-то бочком подошел к нему и извиняющимся, чуть ли не виноватым тоном спросил:

— Простите, ваша фамилия?

Когда Индрек ответил, парень предложил ему сесть, а сам побежал через переднюю куда-то наверх — послышался топот ног по лестнице. Индрек попытался было собраться с мыслями, но они разбегались, и он не мог ни за одну ухватиться. Парень очень скоро вернулся и сказал:

— Господин Маурус просит вас наверх. — И, проводив Индрека до той двери, в которую сам только что вошел, добавил: — Поднимитесь по лестнице — и в дверь налево.

С картузом в руке, в своем долгополом пальто из серого домотканого сукна Индрек стал взбираться по узкой деревянной лестнице. Полы пальто, точно юбка, спутывали ему ноги. Все было совсем не так, как он представлял себе, стоя на улице. Слишком обыкновенно, слишком буднично. Лишь одно заинтересовало его, да к тому же настолько, что он даже остановился посреди лестницы. Может, он простоял бы здесь и дольше, если бы наверху не стукнула дверь и не послышалось шлепанье комнатных туфель. Да, иначе он, пожалуй, еще долго стоял бы здесь пораженный — так сладко пахло на лестнице. Только однажды довелось Индреку вдыхать такой запах, да и то лишь мгновение. Он стоял тогда в церкви возле скамьи, и вдруг мимо него прошли три женщины — одна пожилая и две молодые, все — в черном, под вуалью. Молодые вели пожилую под руки. Женщины прошествовали к алтарю и на глазах у всех прихожан опустились на колени прямо на каменные плиты. «Пасторша оплакивает своего единственного сына», — шепнул кто-то. Индрек и сейчас помнит, как глубоко взволновали тогда его эти слова. «Неужто скорбь пасторши так пахнет?» — пробормотал он про себя. Он видел немало слез, но никогда не слышал такого запаха, никогда. Только слезы госпожи пасторши так пахнут, когда она на глазах у всех прихожан оплакивает своего единственного сына. Слезы госпожи пасторши да деревянная лестница в перворазрядном училище господина Мауруса — только эти две вещи на свете.

Наверху Индрека поджидал пожилой седобородый господин с косматыми бровями; левой рукой он придерживал на животе полы халата какого-то неопределенного цвета, правую протягивал Индреку.

— Здрасте, здрасте, — елейным голосом проговорил он и, вяло пожав руку юноши, ввел его в маленькую комнатушку. Когда пожилой господин, все еще держа Индрека за руку, начал левой рукой закрывать дверь, полы его халата распахнулись и показалось нижнее белье.

— Как ваше имя? — спросил старик и добавил: — Я уже слышал, но в моей старой голове ничего не держится. — И когда Индрек ответил, пожилой господин сказал: — Красивое имя, очень красивое. Только мы запишем в книгу Хейнрих, так будет еще красивее. Садитесь, — добавил он, раскрывая большую книгу. Усевшись на стул, он совсем забыл про халат, полы распахнулись, и теперь без труда можно было разглядеть, что под ним. Даже ворот рубашки был расстегнут, обнажая волосатую грудь.

— В какой школе учились? — спросил пожилой господин и, когда Индрек ответил, добавил: — Deutsch sprechen Sie?2 — на что Индрек хотел было ответить «найн», но язык выговорил «наун». На этом разговор по-немецки закончился. Индрек думал, что пожилой господин станет проверять его знания и по русскому языку, но ошибся. Под конец он счел нужным пояснить:

— Русский я лучше знаю, я его дольше учил.

Но это, как видно, вовсе не интересовало пожилого господина. Он спросил:

— У вашего отца хутор?

— Да, — ответил Индрек.

— Большой?

— Большой, да недоходный, ничего не дает, — сказал Индрек, вспомнив наставление извозчика: «Береги кошелек», — и только теперь догадался, что перед ним сам господин Маурус.

— Да, да! Ну конечно, недоходный, — вроде бы согласился директор. — Сколько отец денег дал? — спросил он.

— Двадцать рублей, больше не мог.

— Это мало, ведь вы почти взрослый.

— Крестный тоже дал, и у меня у самого было немного, — промолвил Индрек.

— Сколько?

— Пятьдесят.

— У вас у самого пятьдесят, двадцать от отца и столько же от крестного?

— Нет, всего пятьдесят, — поправился Индрек.

Не говоря ни слова, директор протянул руку, и Индреку не оставалось ничего другого, как достать из кармана маленький, с медными шишечками кошелек.

Директор пересчитал деньги и сказал:

— Правильно, пятьдесят. Значит, это все? Больше отец не дал?

— Больше не дал.

— Ничего?

— Ничего, — подтвердил Индрек, но это была неправда, он припрятал несколько рублей, чтобы не оставаться совсем без гроша.

— Я спрашиваю все это ради вашей пользы, ведь нехорошо, когда у молодого человека в городе есть деньги. Вы когда-нибудь бывали в городе? Нет? Ну и слава богу, это значит, вы не знаете, что можно делать в городе с деньгами, не знаете пока соблазна. Главное, чтобы не было соблазна. А иначе... Да! Подите-ка сюда... — он потянул к себе Индрека левой рукой, — и посмотрите, что я записываю: за квартиру и стол вместе с платой за обучение внесено пятьдесят рублей.

Директор не успокоился до тех пор, пока Индрек не прочитал записанное вслух. Затем он нацарапал что-то по-немецки, Индрек со своим знанием языка этого не разобрал. В конце директор поставил число. Затем взял со стола деньги и хотел было спрятать их в ящик, но вдруг задумался и, выбрав один рубль, сунул его Индреку.

— Положите в карман, у такого великовозрастного парня все-таки должно быть немного денег. Сколько вам лет? Полных восемнадцать. Хороший, хороший возраст, счастливый. Мне уже за шестьдесят...

Индрек замешкался, не зная, класть деньги в карман или нет, ему стало вдруг ужасно стыдно, что он соврал.

— У меня есть немного на расходы, — сказал он.

— Что?! — воскликнул директор. — У вас есть еще деньги? Сколько же? Где?

— В сундучке остались, — ответил Индрек.

— Что? У вас есть деньги в сундучке? А сундучок где? В гостинице? Вы что, не в своем уме? Деньги в сундучке в гостинице! Вы думаете, это еще ваши деньги, те, что там, в сундучке? Нет, это уже не ваши деньги, а того, кто первым залезет в сундучок.

— Там ведь всего два рубля, — оправдывался Индрек.

— Пусть хоть две копейки! — воскликнул директор. — Запомните, что скажет вам господин Маурус, а он-то знает, что говорит, он поседел из-за денег, из-за денег и прочих вещей. Он говорит: никогда не кладите деньги в сундучок, ни здесь, ни в гостинице, а всегда отдавайте их господину Маурусу. Пусть отдают мне свои деньги все, кто не умеет с ними обращаться. Приходите хоть среди ночи, приходите и стучите в дверь, вот так: тук-тук-тук! Только не кулаком, иначе весь дом разбудите… Понятно? Господин Маурус никогда не спит, когда ему приносят деньги. Он запишет в книгу, сколько было денег, так будет верней. Человек умрет, а книга нет. Правда, человек в Судный день пробудится, но что мы станем делать с деньгами в Судный день? В Судный день у нас будут другие дела. А вы верите в Страшный суд? Ладно, ладно, не надо, я просто так. Для Страшного суда это не имеет значения. А деньги — они имеют значение, очень большое. Сколько их там? Два рубля или больше? Может быть, три или четыре? Ведь вы не такой безумец, чтобы оставить в сундучке пять или десять рублей? Говорите правду! В доме господина Мауруса все должны говорить правду, такой это дом. Отец дал, конечно, больше, гораздо больше двадцати, ведь у него большой хутор, не так ли?

— Нет, господин, отец дал только двадцать, в этот раз он больше не мог дать. Потом, может, пришлет еще.

— Ну конечно, потом пришлет еще, ведь этими пятьюдесятью не обойтись. А у вас у самого сколько было? Не помните? Правильно, не помните. Но как вы смогли эти деньги в сундучке оставить? Может, у вас и в кошельке остались? Есть у вас в кошельке деньги или нет? Может, все-таки есть немного?

Он протянул руку, словно просил дать ему кошелек. Индрек вытащил кошелек из кармана и на глазах у директора стал раскрывать все его отделения, чтобы тот мог убедиться — в кошельке пусто.

— Верю, верю, — бормотал директор, разглядывая пустой кошелек.

— У вас такое честное лицо. В деревне еще осталась честность, в деревне — будущее нашего народа. Знаете, кто был Якобсон*, этот самый Карл-Роберт? Слыхали? Что он говорил? Он говорил: наш народ либо победит, либо падет вместе с крестьянством. Понимаете? Наш народ! Эстонский народ! Вот как! А почему? Потому что крестьянин честен, боится Бога, предан своему царю. Если бы всех людей переселить в деревню, то...

Он так и не договорил, что было бы в таком случае. Только взял у Индрека рублевую бумажку, сложил ее и сунул в кошелек, который тот все еще держал в руках.

— Это за то, что вы честны, что вы дитя честных родителей. Господин Маурус любит честных людей, которые говорят правду, не лгут. Warten Sie, warten Sie3...

И вдруг, словно забыв об Индреке, он запахнул халат и выбежал из комнаты. На пороге он обернулся и поманил Индрека пальцем, а когда тот встал со стула, директор сделал правой рукой жест, как бы приказывая юноше снова сесть.

— Сидите, сидите! Минуточку! — сказал он. И, видя, что Индрек продолжает в растерянности стоять, крикнул с порога уже раздраженно: — Да садитесь же вы! — И, скрывшись за дверью, торопливо добавил: — Ein Augenblick!4

Не успел Индрек, оставшись один, окинуть взглядом комнату и увидеть за простой занавеской раскрытую кровать, с которой, казалось, кто-то только что встал, как дверь опять неслышно отворилась и директор, просунув в нее голову, сказал:

— А все-таки пойдемте лучше со мной.

Они стали спускаться по узкой деревянной лестнице; директор, тихо ступая в комнатных туфлях, шел впереди — полы его халата развевались. Индрек, грохоча своими грубыми ботинками, следовал за ним. Когда они спустились в переднюю, директор постучал в ту дверь, за которой раньше слышался смех и разговоры, и крикнул:

— Herr Koovi!5

Ответа не последовало. Директор попробовал открыть дверь, но она оказалась запертой. Тогда он, сделав Индреку знак следовать за собой, торопливо пересек большую комнату и подергал дверь, ведущую в глубь дома, но и она оказалась запертой. Всюду царили пустота и безмолвие. Только в большой комнате по-прежнему горела настольная лампа и белый лебедь реял под потолком с распростертыми крыльями, точно запыленный ангел мира. Один угол комнаты был отгорожен темно-красной в цветочках кретоновой занавеской, и пока директор взволнованно бегал по комнате, словно не зная, что ему делать, ветер, поднимаемый полами его халата, раздувал занавеску, открывая взору два этажа кроватей, поставленных одна на другую. На высоком шкафу, к которому был привязан один конец проволоки, державшей занавеску, стояли рядом два гипсовых бюста. Таковы были вещи, привлекшие внимание Индрека. Однако ему некогда было их разглядывать, поскольку возбуждение директора все усиливалось.

— Копфшнейдер! Копфшнейдер! — несколько раз крикнул он, все более повышая голос.

Но ответа не последовало, и тот, кого звали, не показался. Тогда директор опять поманил Индрека и отворил третью дверь, она вела из большой комнаты в какую-то тесную, темную каморку. При свете, падавшем через открытую дверь, Индрек и здесь увидел два этажа кроватей.

— За мной! — приказал директор Индреку, отставшему от него на несколько шагов. — Не то вы впотьмах глаз себе выколете и господину Маурусу придется платить. Следуйте за мной по пятам, всегда следуйте по пятам, когда господин Маурус идет впереди!

Директор открыл еще одну дверь. За ней тоже зияла темнота, теплая темнота. Но нет, откуда-то сюда все-таки просачивалось немного света. Как оказалось, он проникал сквозь тусклое стекло в двери, которую директор сразу распахнул.

— Осторожно! — крикнул он. — Не упадите! Порог, а потом каменный пол. Молодой человек всегда должен быть осторожным! Всегда будьте осторожны, говорит вам господин Маурус. Сам он теперь стар, но и он осторожен. Старик тоже должен быть осторожным. И юноша… да-да, и старик!

Вдруг он остановился.

— Моя туфля! Я потерял свою туфлю! — простонал он.

Индрек наклонился и вместе с директором стал искать в полумраке пропавшую вещь. Но туфли нигде не было.

— Только что спала с ноги, — заметил директор.

— Нет нигде, — отозвался Индрек.

— Отойдите-ка в сторонку… может, она у вас под ногами? — произнес директор.

Индрек повиновался, и оказалось, что правой ногой он действительно стоял на мягкой комнатной туфле директора. Теперь Индрек и сам вспомнил, что наступил на что-то мягкое, не придав этому значения.

— Вот видите, — сказал директор, — как важно быть осторожным. Даже соблюдая осторожность, вы затоптали туфлю господина Мауруса, а что случилось бы, если бы вы не были осторожны? Что сталось бы тогда с моими старыми ногами?

Так господин Маурус отечески наставлял своего нового воспитанника, пока они, пройдя полутемным коридором, не очутились в более светлом, высоком помещении, напоминавшем скорее сарай или амбар, чем жилую комнату. Отсюда двери вели направо, налево и прямо. Но господин Маурус не воспользовался ни одной из них, а направился к деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Наверху, на лестничной площадке, опять-таки были двери — справа, слева и прямо. От этого бесконечного множества дверей у Индрека все смешалось в голове. Ни в старом, ни в новом доме волостного правления не было столько дверей. В первую минуту такая уйма дверей показалась ему просто бессмыслицей. Директор толкнул дверь направо, и та заскрипела, заскрежетала, точно несмазанная телега на деревянном ходу. Лишь позднее Индрек узнал причину этого скрежета: дверь закрывалась при помощи камня, подвешенного на веревке, и когда колесо, по которому скользила веревка, забывали смазать, оно скрипело. Но колесо не должно было скрипеть — господин Маурус в дальнейшем повторял это Индреку не раз, ведь в число обязанностей Индрека входило и смазывание этого колеса, маслом или салом — безразлично.

В комнате, в которую они вошли, за двумя длинными столами сидели вперемежку и ужинали малыши, подростки и совсем взрослые парни.

— Здравствуйте! — сказал директор по-русски и добавил по-немецки: — Mahlzeit!6

Прижав подбородок к груди, он оглядел комнату поверх очков. Затем вдруг метнулся к дальнему концу стола и закричал на ломаном русском языке (даже Индрек понял, что русский язык директора был совсем ломаный):

— Копфшнейдер! Schinder!7 Почему внизу никого нет? Почему вы здесь? Господин Маурус тысячу раз говорил вам: в нижней комнате никогда не должно быть пусто. Придет человек, захочет дать господину Маурусу денег, потому что желает учиться, желает поступить в университет, а вас внизу нет. Никого нет внизу! В нижней комнате пусто. Ведь в нижней комнате было пусто? — неожиданно обратился директор к Индреку.

— Да, — ответил Индрек, и все сидевшие за столами обернулись к нему, улыбаясь во весь рот. Индрек так и не понял, чему они улыбались.

— Но ведь я был там, когда этот пришел, — сказал парень директору, указывая на Индрека.

— Были, а теперь вас нет. А что, если именно сейчас кто-нибудь позвонит? Вы услышите отсюда звонок? Ну, скажите сами, сколько времени должен звонить человек, принесший господину Маурусу деньги, если никто не открывает? Он позвонит и уйдет, а господин Маурус лишится денег. Ведь тот, кто однажды приходил с деньгами, не придет с ними в другой раз. Эй, вы, — крикнул директор Индреку, — подойдите поближе, подите сюда!

В жизни Индрека не было минуты мучительнее, чем та, когда он в своих грубых, тяжелых башмаках — они и самому ему казались страшно грубыми и тяжелыми — топ, топ! — шел по комнате, провожаемый десятками насмешливых взглядов.

— Скажите этому латышу, ведь он латыш, скажите ему, пришли бы вы вторично с деньгами к господину Маурусу, если бы не попали в дом? Скажите ему по-русски, потому что он, бедняга, не знает эстонского языка. Два года здесь живет, а все не знает. Скажите ему, пришли бы или нет?

— Наверное, пришел бы, — пробормотал Индрек.

— Что? — сердито воскликнул директор, тогда как у всех остальных лица расплылись в улыбке; заметив это, господин Маурус пробурчал по-немецки: — So ein Landscher8, настоящая деревенщина! — Потом снова повернулся к Индреку и продолжал по-эстонски: — Вы говорите, что пришли бы, если бы позвонили раз — не открывают, второй раз — не открывают, третий — не открывают, десятый — не открывают? Как бы вы вошли, если не открывают? Ну скажите, пришли бы вы, если не открывают?

— Нет, тогда точно нет! — согласился на сей раз Индрек.

— Ну так скажите это латышу по-русски, чтобы он знал: господин Маурус прав. Это ведь свято — прав господин Маурус, а не латыш. Скажите ему ясно: «Нет, я не пришел бы в другой раз и не принес бы денег!» — не унимался директор.

И когда Индрек выполнил его желание, господин Маурус обратился к Копфшнейдеру:

— Поймите, наконец: господин Маурус всегда прав, поэтому в нижней комнате никогда не должно быть пусто. Когда все едят, вы должны быть внизу, а когда кто-нибудь другой спустится вниз, вы пойдете есть. По очереди, только по очереди. Понятно?

Но у парня был такой вид, будто он не понимает плохого русского языка директора. Поэтому директор, придерживая левой рукой полы халата, помахал растопыренными пальцами правой руки перед своими выпученными глазами, что, по-видимому, должно было означать — у парня не все дома, — и сказал презрительно:

— Нет, латыш не понимает. Латыш никогда ничего не понимает. Латыш все понимает не так, как мы. Таков этот латыш, и таковы мы.

Но когда Копфшнейдер встал было из-за стола, чтобы спуститься вниз, директор усадил его на место, сказав:

— Сидите, сидите! Не надо самовольничать. Разве господин Маурус сказал: встаньте и идите вниз? Нет, господин Маурус не говорил этого. Значит, продолжайте есть, не вставайте. Не нарушайте порядка!

И добавил по-эстонски:

— Латыш тоже хочет есть. Латыш хочет есть больше, чем мы, потому что он привык к лучшему.

Вдруг директор умолк на полуслове и промчался мимо Индрека к двери, крича:

— Herr Koovi, Herr Koovi, hören Sie!9 — Но господин Коови уже встал из-за стола и скрылся за дверью. Господин Маурус поспешил за ним, а Индрек остался в полной растерянности, не зная, что ему делать. Наконец, собравшись с духом, он направился за директором и вскоре очутился внизу, в большой комнате.

— Где ваши вещи? — увидев его, спросил директор.

Не успел Индрек ответить, как директор снова устремился в столовую, крикнув с порога:

— Минутку! — И действительно, в следующую минуту вернулся с Копфшнейдером, которому на этот раз пришлось прервать свой ужин.

— Какие у вас вещи? — спросил директор Индрека. — Сундук? Большой? Вдвоем донесете? Да? Прекрасно! Деньги на извозчика целы останутся. Ну, Копфшнейдер, наденьте шапку и помогите притащить сюда этот сундук. Живо! Господину Маурусу некогда, потому что он стар. Старикам всегда некогда, у них смерть за плечами. Так что живо!

Последние слова он крикнул парням уже вдогонку. Но не успели они отойти от дома и на два шага, как звякнул дверной колокольчик и раздался голос директора:

— Копфшнейдер! Копфшнейдер!

Парни вернулись — латыш впереди, эстонец за ним.

— А деньги у вас есть, чтобы там расплатиться? — спросил директор. — Почему вы не попросите у господина Мауруса денег, если идете в гостиницу? Всегда надо спрашивать, всегда спрашивать. Вот вам рубль серебром, больше не давайте. Скажите, господин Маурус не велел больше давать. Да и этого много, принесите сдачи. Торгуйтесь! Человек всегда должен торговаться; что это за человек, который не торгуется. Вы больше и умнее, вы эстонец, смотрите, как бы латыш не переплатил, — говоря это, директор обращался к Индреку, однако деньги совал латышу. — Если вдруг не хватит, то у вас есть еще бумажный рубль, который я вам наверху дал. Ну, а теперь живо! Вы ведь можете бежать? Пусть латыш и эстонец бегут наперегонки. Господин Коови и господин Тимуск ждут.

Парни припустились бегом и едва ли расслышали последние слова директора; во мраке осеннего вечера мерцающие огоньки фонарей казались окруженными несметным роем сверкающей мошкары.

Когда они вернулись с сундучком, директор направил Индрека в ту комнату, откуда раньше доносился говор и смех. Он крикнул ему вдогонку несколько слов по-немецки, но сам в комнату не вошел, словно ему это было запрещено.

За столом сидели двое — те самые господа, с которыми директор разговаривал во время ужина. У одного из них, остриженного под машинку, было чисто выбритое, плоское, изрытое оспой лицо, крепкое туловище, робкий, скорее всего, скрытный взгляд, у второго — рыжеватые усы, красные губы, мягкие серые глаза и зачесанные назад слегка вьющиеся волосы. Первый был в сером, второй — в черном. Они сидели друг против друга за столом, мало чем отличавшемся от стола, за которым Индрек сидел когда-то в волостном правлении. Стулья в комнате выглядели даже более убогими, чем в волостном правлении. Стоявшая у стены простая деревянная кровать была покрыта полосатым домотканым одеялом. Единственное, что поразило Индрека, это заполнявшая почти всю стену высокая, до потолка, полка, сплошь уставленная книгами. На нее-то Индрек и поглядывал, как только улучал минутку. Но это удавалось редко, так как учителя тотчас занялись проверкой его знаний. Она длилась около получаса, затем господин в сером сказал по-эстонски:

— По русскому языку и арифметике вы годитесь в четвертый, но историю, а главное — латынь вам придется подогнать. Если будете как следует заниматься, без перерыва на рождественские каникулы, возможно, в следующем семестре и догоните остальных. Ведь вы уже взрослый человек, поднажмите. Вставайте пораньше, вечером засиживаться не дают. Есть у вас деньги, чтобы уроки брать? Нет? Ну, тогда занимайтесь сами, спрашивайте товарищей, иной раз и ко мне можете обратиться. Только не всегда, потому что я занят, а изредка.

Теперь глаза этого господина показались Индреку такими же мягкими, как и глаза другого, и, полный какой-то новой радости, он вышел из комнаты. Вскоре появился директор, он заглянул в комнату экзаменаторов и, выйдя оттуда, сказал Индреку:

— Господа Коови и Тимуск определили вас в четвертый, хотя, по правде говоря, вас следовало бы направить во второй или в третий. Но вы взрослый человек, постарайтесь догнать младших. Не то после Рождества пересадим вас во второй, там у меня есть один парень повыше и постарше вас. У Мауруса всех пересаживают, кто не занимается, кто отстает. А что остается делать господину Маурусу, раз человек не учится?.. Уж если человек поступил к господину Маурусу, то пусть учится раз, пусть учится два раза, пусть учится три раза, пусть учится с рвением, пусть учится как одержимый. Ведь как работают в деревне? Как косят сено? Как жнут рожь? Пот льет ручьями! Так должен работать человек, если он поступил к господину Маурусу и особенно, если он уже верзила. Понимаете?

— Понимаю, — взволнованно ответил Индрек, он почему-то чувствовал себя невероятно счастливым.

— Вы должны отвечать: «Понимаю, господин Маурус», — назидательно заметил директор. — Молодой человек должен быть вежливым, почтительным. Поэтому всегда говорите: «Неrr директор, Неrr Маурус, Неrr Lehrer!»10 Но погодите, погодите! Где мы вас положим? Где найдем для вас место? Да, надо быть вежливым, почтительным. Латынь и вежливость — вот что царит в доме господина Мауруса. Латынь! Римлянин любил простор, он любил безграничный простор. Господин Маурус хоть и учит латыни, но места у него не так много, как было у римлянина.

— Неrr Оллино, Неrr Оллино! Где нам найти место для этого римлянина, где ему поставить свой сундучок?

На голос директора отворилась одна из дверей большой комнаты, ранее запертая, и показался коренастый мужчина среднего роста, с круглой головой и совершенно белыми волосами. Даже его большие, навыкате глаза были почти белыми и, пожалуй, напоминали бы глаза лошади, не будь их выражение каким-то удивительно равнодушным, вернее — застывшим, ледяным.

— Наверху есть место, — сказал господин Оллино, однако взгляд его не выразил ничего.

— Позовите Юрку! — обратился директор к латышу.

Когда явился Юрка, ему приказали взвалить на спину сундучок Индрека, и началось восхождение наверх.

— Куда еще, как не в «Сибирь», — бормотал Юрка, поднимаясь с сундучком по лестнице, — ведь все места получше заняты. Лучшие места достаются тем, кто лучше платит. А в «Сибири» всегда найдется местечко, ее никогда не заполнишь. Налязгаетесь зубами, — кряхтя приговаривал Юрка, взбираясь по последнему пролету крутой лестницы, меж тем как Индрек слегка подпирал его сзади. Наконец они выбрались через люк на обшитый досками чердак, где было не теплее, чем на улице.

— Вам приходилось спать в деревне на сеновале? — спросил Индрека господин Оллино, поднявшийся вслед за ними в «Сибирь». Индрек ответил утвердительно, и Оллино заметил равнодушно: — Ну вот видите, точно домой попали. Чистый, свежий воздух и тишина — ни шума, ни гама, ведь здесь никто не проходит, выше просто некуда.

— Только трубочист выше забирается, — вставил Юрка.

— Так ведь трубочист на трубе не спит, — ответил Оллино и продолжал: — Зимой, может, и холодновато, зато утром легче вставать и голова ясная, сразу можно за работу приниматься. Я в свое время спал в деревне на дворе, в картофельной куче, зарывшись в солому, и ничего, только бедро иногда ноет. Тут еще никто не замерз.

2 Deutsch sprechen Sie? — По-немецки говорите?

3 Warten Sie, warten Sie …(нем.) — Подождите, подождите…

4 Ein Augenblick! (нем.) — Одну секунду!

5 Herr Koovi! (нем.) — Господин Коови!

6 Mahlzeit! (нем.) — Приятного аппетита!

7 Schinder! (нем.) — Прохвост!

8 So ein Landscher (нем.) — Этакий мужик.

9 Herr Koovi, Herr Koovi, hören Sie! (нем.) — Господин Коови, господин Коови, послушайте!

10 Неrr Lehrer! (нем..) — Господин учитель!