Читать книгу Слезы дракона - Дин Кунц - Страница 1

Вторник выдался на славу: стоял погожий калифорнийский день, полный солнца и надежд… пока Гарри Лайон во время ленча не застрелил человека.

За завтраком, устроившись за столом у себя на кухне, он съел горячие булочки с лимонным мармеладом, запивая крепким ямайским черным кофе. Щепотка корицы придавала напитку дополнительный пряный аромат.

Из окна кухни открывался вид на зеленый пояс, широкой извилистой дугой обегавший Лос-Габос, привольно раскинувшийся жилищный кооператив в Ирвине. Как председатель кооператива, Гарри особое внимание уделял работе садовников, строго контролируя их, в результате чего деревья, кусты и трава содержались в таком образцовом порядке, словно за ними ухаживали сотни сказочных эльфов, ежедневно подстригавших их маленькими садовыми ножницами.

Ребенком он обожал волшебные сказки. В мире, созданном воображением братьев Гримм и Ганса Христиана Андерсена, весенние холмы всегда бывали покрыты безукоризненной, бархатистой, изумрудного цвета травой. Порядок был во всем. Зло всегда терпело крах, а добродетель торжествовала – хотя и вынуждена была идти к этому торжеству через ужасные страдания. Ханзель и Гретель не погибали в печи у ведьмы, старуха сама сгорала в ней. Не сумев выкрасть королевскую дочь, Румпельштилскин в гневе разрывал себя на части.

В последнем десятилетии двадцатого века, в реальной жизни, королевская дочь так или иначе, но скорее всего досталась бы Румпельштилскину. Он бы пристрастил ее к наркотикам, сделал бы из нее проститутку, конфисковал бы все ее доходы, избивал бы ее ради собственного удовольствия и в конце концов расчленил бы ее на части, сумев избежать при этом наказания со стороны правоохранительных органов, выступив с заявлением, что во всем повинна вопиющая нетерпимость общества к злобным и недоброжелательным троллям, помутившая ему разум.

Допив остатки кофе, Гарри вздохнул. Как и большинство людей, он хотел бы жить в более пристойном доме.

Перед тем как отправиться на работу, он тщательно перемыл всю посуду, насухо вытер ее и убрал в шкафчик. Беспорядок претил ему.

В передней, у зеркала рядом с входной дверью, Гарри остановился, чтобы поправить галстук. Надев темно-синего цвета фланелевую спортивную куртку, проверил, не выпирает ли из-под мышки револьвер в кобуре.

В течение последних шести месяцев в утренние часы пик он старательно избегал ездить по забитым машинами центральным улицам Лагуна-Нигуэль, добираясь до Специализированного центра по пресечению особо опасных криминогенных ситуаций по маршруту, который тщательно продумал и проверил, до минимума сократив время проезда к месту работы. В кабинет он неизменно входил где-то в промежутке между 8.15 и 8.28 утра, и еще не было случая, чтобы он опоздал.

В тот вторник, когда он припарковал свою «Хонду» на скрытой в тени двухэтажного здания автостоянке, было 8.21. Это же время показывали и его наручные часы. Можно с уверенностью утверждать, что часы в кооперативной квартире Гарри, равно как и те, что стояли у него на столе в рабочем кабинете, показывали в этот момент ровно 8.21. Регулярно, два раза в неделю, он сверял время на всех своих часах.

Выйдя из машины и стоя рядом с ней, он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы расслабиться. Воздух, омытый прошедшим ночью дождем, был свеж и чист. Лучи утреннего мартовского солнца окрасили все вокруг в золотисто-персиковые тона.

В соответствии с архитектурными стандартами Лагуна-Нигуэль двухэтажное здание Специализированного центра было выполнено в средиземноморском стиле, с обегавшей его фасад колоннадой. Окруженное со всех сторон клумбами пышных азалий и буйными кружевными зарослями изумрудных кустов здание меньше всего походило на полицейский участок. Некоторые из полицейских, работавших в Центре, считали, что у него был излишне декадентский вид, но Гарри не видел в этом ничего плохого. Сугубо учрежденческое убранство внутренних помещений не имело ничего общего с экстравагантным внешним обликом. Голубые, выложенные виниловой плиткой полы. Серые стены. Отделанные звуконепроницаемыми плитами потолки. Царивший же в здании дух четкой деловитости действовал успокаивающе, настраивая на рабочий ритм.

Даже в столь ранний час в разных направлениях по вестибюлю и коридорам спешили люди, в основном мужчины – крепко сбитые, уверенные в себе полицейские, успешно делающие карьеру. Только некоторые из них были в форме. Кадровую основу Центра составляли сыщики, специализировавшиеся на раскрытии умышленных убийств, и тайные агенты, собранные под одной крышей из различных федеральных, штатных, окружных и городских полицейских управлений, чтобы до минимума сократить процедуру расследования преступлений, одновременно проходящих по разным юридическим ведомствам. Специализированные группы, иногда включавшие в себя целые тактические подразделения оперативных работников, занимались расследованием деятельности подростковых банд, серийных убийств, изнасилований и широкомасштабного наркобизнеса.

Гарри делил свой рабочий кабинет с Конни Галливер. В той стороне, где стоял его стол, суровую обстановку комнаты смягчали небольшая пальма в кадке, китайские вечнозеленые растеньица в горшочках и расползавшиеся в разные стороны, цепкие, с тысячами маленьких листиков щупальца вьюнка. На ее половине растений не было. На его столе находились только пресс-папье, письменный прибор и маленькие бронзовые часы. Груды небрежно сваленных папок, невесть откуда выпавшие страницы и фотографии загромождали рабочее место Конни Галливер.

Как ни странно, но сегодня на работу Конни прибыла раньше его. Она стояла спиной к двери.

– Доброе утро, – поздоровался он.

– Доброе ли? – ироническим эхом откликнулась она.

И повернулась к нему лицом. На ней были изрядно стоптанные «рибоки», голубые джинсы, красно-коричневая клетчатая блузка и коричневый вельветовый жакет – ее любимый, надеваемый так часто, что рубчики во многих местах вытерлись начисто, манжеты обтрепались, а складки на внутренних сгибах рукавов превратились в постоянные морщины, подобные руслам рек, пробитым в скалах тысячелетним током вод.

В руках она держала пустой картонный стаканчик, из которого пила кофе. Неожиданно со злостью скомкав его, отшвырнула от себя. Ударившись об пол, тот отскочил и приземлился в части кабинета, формально принадлежавшей Гарри.

– В поход, труба зовет! – бросила она, устремляясь к двери.

Уставившись на скомканный стаканчик на полу, он недоуменно спросил:

– Что за спешка такая?

– Что за спешка? Мы кто, полицейские или так, погулять вышли? А если полицейские, то нечего стоять и ковырять в носу, надо работу делать.

Когда она исчезла за дверью, он все еще смотрел на стаканчик, лежавший на его половине кабинета. Затем, поддев его носком ботинка, перекинул через незримо делившую кабинет воображаемую линию.

Рванулся было вдогонку за Конни, но на пороге застыл. Его взгляд снова остановился на картонном комке на полу.

Конни скорее всего уже где-то в конце коридора, может быть, даже спускается вниз по лестнице.

Постояв в нерешительности, Гарри подошел к стаканчику, поднял его с пола и бросил в урну. Тем же манером разделался с двумя другими пустыми стаканчиками.

Конни он догнал уже на автостоянке, когда она, с силой рванув на себя переднюю дверцу их служебного седана, на котором, однако, не было специальных опознавательных полицейских знаков, садилась за руль. Едва он уселся рядом, она с такой злобой крутанула ключ зажигания, что казалось, его головка, отделившись от основания, останется у нее в руке.

– Что, не выспалась? – поинтересовался он.

Конни резко выжала сцепление.

– Может быть, голова болит?

На полном газу она рывком подала машину назад, выезжая на дорогу.

– Или ноют старые раны?

Как выпущенная из лука стрела, машина сорвалась с места.

Гарри весь подобрался, однако не от того, что не доверял ей как водителю. С машиной она ладила гораздо лучше, чем с людьми.

– Скажешь ты наконец, какая муха тебя укусила? – настаивал Лайон.

– Нет.

Для человека, вечно ходившего по острию ножа, не ведавшего страха в моменты исключительной опасности, занимавшегося парашютным спортом и отдававшего свободное время бешеным гонкам на мотоцикле по пересеченной местности, Конни Галливер становилась на удивление чопорной и непроницаемой, когда дело касалось чего-либо сугубо личного, глубоко сокровенного. Вместе они уже проработали целых шесть месяцев, и, хотя многое о ней было известно Гарри, иногда ему казалось, что он почти ничего о ней не знает.

– Выговорись. Иногда это помогает, – заметил Гарри.

– Мне не поможет.

Гарри, украдкой наблюдая за ней в те моменты, когда ее внимание сосредоточивалось на дороге, предположил, что здесь скорее всего замешан мужчина. Прослужив в полиции пятнадцать лет и окунувшись в вероломство и страдания разных людей, он знал, что источником большинства душевных мук, переживаемых женщинами, был мужчина. Об интимной же стороне жизни Конни он не имел никакого представления, не знал даже, есть ли она у нее вообще.

– Это как-то связано с нашим расследованием?

– Нет.

У него не было оснований не верить ей. Всей душой она стремилась – и довольно успешно – не дать запятнать себя той грязью, в которую ей как полицейскому приходилось окунаться по уши почти ежедневно.

– Однако это вовсе не значит, что у меня отпала охота загрести этого подонка Дернера. Думаю, мы уже его зацепили.

Доул Дернер, никчемная личность, обретавшаяся в кругах любителей серфинга, разыскивался полицией в связи с целой серией изнасилований, становившихся с каждым разом все более и более садистскими, пока последняя из жертв не была забита насмерть. Школьница, шестнадцати лет от роду.

Подозрение пало на Дернера, так как стало известно, что ему по его просьбе была сделана операция на пенисе, в результате которой толщина последнего значительно увеличилась. Хирург из Ньюпорт-Бич, отсосав с помощью специального приспособления жир из жировых складок на талии Дернера, ввел его в пенис. Такого рода операции не поощряются Ассоциацией американских врачей, но когда у хирурга подходит срок платить по закладным, а пациент одержим идеей об увеличении толщины своего члена, то рынок начинает диктовать свои правила и все тревоги, связанные с постоперационными осложнениями у пациента, летят коту под хвост. Толщина полового члена Дернера увеличилась вдвое, что иногда, видимо, могло причинять ему некоторое неудобство. По слухам, однако, было известно, что он доволен результатами операции, но не потому, что теперь производил более благоприятное впечатление на женщин, а потому, что заведомо мог заставить их больше страдать, что, собственно, и явилось главной движущей причиной всего предприятия. Показания жертв, единодушно отмечавших именно это своеобразное отличие насиловавшего их мужчины, вывели полицейских непосредственно на Дернера. К тому же трое из пострадавших заметили у него в паху татуировку в виде змеи, что было зарегистрировано в полицейских протоколах восьмилетней давности, когда он отбывал срок за два изнасилования в Санта-Барбаре.

К полудню того вторника Гарри и Конни успели переговорить с персоналом и завсегдатаями трех наиболее часто посещаемых любителями серфинга мест: в магазине, где торговали досками для серфинга и сопутствующими товарами, в магазине диетпитания и молочных продуктов и в скудно освещенном баре, в котором с дюжину любителей пива уже с одиннадцати часов утра напивались его мексиканской разновидностью. Если верить единодушным показаниям всех опрошенных, чему, естественно, ни в коем случае верить было нельзя, они никогда и слыхом не слыхивали о Доуле Дернере и демонстративно не узнавали его на фотографии, которую им показывали.

В машине, во время переезда с одного места на другое, Конни потчевала Гарри рассказами из своей коллекции чудовищных преступлений:

– Слышал о женщине из Филадельфии, у которой дома нашли двух ее малолеток, умерших от недоедания, а вокруг них валялись ампулы из-под крэка и кокаина? У нее так поехали мозги от наркотиков, что она даже не замечала голодающих подле себя детей. И знаешь, какое ей предъявили обвинение? Пренебрежение возможной опасностью.

Гарри только сочувственно вздохнул. Когда на Конни находила охота поговорить о том, что она называла «этим явно затянувшимся кризисом» или, в более саркастические моменты, «этой свистопляской на краю пропасти», а в состоянии подавленности «этим новым средневековьем», от него не требовалось никакого ответа. Это был сольный номер.

– В Нью-Йорке, – продолжала она, – один хмырь убил двухлетнюю дочь своей сожительницы – набросился на нее с кулаками, а потом стал пинать и бить ногами – за то, что она вздумала танцевать перед телевизором, мешая ему смотреть программу. Видимо, шла передача «Колесо фортуны», и он ни за что не хотел упустить момент задарма поглазеть на сказочные ножки Ванны Уайт.

Как и большинство полицейских, Конни обладала тонким чувством язвительного черного юмора. Это был своеобразный защитный механизм. Не будь его, многие из них сошли бы с ума или постоянно находились бы в подавленном состоянии, так как по работе им все время приходится сталкиваться с бесчисленными случаями проявления людской злобы и чудовищных пороков. Тем, кто черпает свои знания о жизни полицейских из скудоумных телевизионных передач, полицейский юмор может показаться грубым, а порой даже бесчувственным, но истинному полицейскому начхать, что о нем думает другой, если этот «другой» не такой же полицейский, как и он сам.

– А вот тебе еще примерчик, на этот раз из жизни Центра по предотвращению самоубийств в Сакраменто, – продолжила свою партию Конни, едва они остановились на красный свет. – Одному из его сотрудников надоел престарелый клиент, постоянно названивавший ему, так он вместе с другом приехал к клиенту на дом, повалил его на пол, вскрыл ему вены на руках и заодно, на всякий пожарный случай, перерезал горло.

Иногда за фасадом самых мрачных из ее юморесок Гарри чувствовал горечь, явно не свойственную ей, как истинному полицейскому. А может быть, это было нечто гораздо более глубокое, чем горечь. Отчаяние. Но замкнутость Конни и внешняя ее сдержанность не позволяли ему точно определить, что она переживала в действительности.

Сам Гарри, в отличие от Конни, был оптимистом. Но чтобы таковым оставаться постоянно, он счел необходимым не углубляться, как это делала она, в людские пороки и злобу.

Стремясь перевести разговор в другое русло, он спросил:

– Как насчет ленча? Тут недалеко есть одна отличная итальянская траттория-крохотулечка, столики покрыты клееночкой, вместо подсвечников бутылки из-под вина, готовят – пальчики оближешь: и нокки, и моникотти – выбирай, что душе угодно.

Она недовольно скривила губы.

– Да ну ее. Давай лучше просто купим что-нибудь прямо с лотка и съедим по дороге.

Они сошлись на ресторанчике, где торговали гамбургерами и который располагался в непосредственной близости от прибрежного Тихоокеанского шоссе. Общее убранство ресторана было выдержано в юго-западном стиле; в зале за столиками сидело с дюжину посетителей. Верхние части окрашенных белой краской столиков были наглухо заклеены толстой акриловой пленкой. Стулья обиты пастельных тонов с искрой тканью. Повсюду кактусы в горшках. По стенам развешаны литографии. Судя по убранству, здесь бы торговать супами из черных бобов да вываренным в мескитских бобах мясом, а не гамбургерами и различными жареньями.

Когда Гарри и Конни, усевшись за небольшой столик у одной из стен, ели заказанные ими блюда: он – сандвич с сухой, пережаренной курятиной, она – нарезанную тонкими ломтиками жареную рыбу и сандвич с водянистым, расползавшимся в разные стороны сыром, в зал в яркой вспышке отразившегося от стеклянной двери солнечного блика вошел высокий мужчина. Остановившись неподалеку от кассы, он внимательно оглядел зал.

Несмотря на то что внешне незнакомец выглядел вполне приличным и был одет тщательно и со вкусом: в светло-серые плисовые брюки, белую рубашку и темно-серую замшевую куртку, что-то в его облике насторожило Гарри. Смутная улыбка, блуждавшая на его лице, и несколько рассеянный взгляд делали его удивительно похожим на профессора. Лицо его было рыхлым, со слабым подбородком и бледными губами. В целом выглядел он скорее робким, чем внушавшим опасение, но Гарри внутренне весь подобрался. Видимо, сработал инстинкт полицейского.