Читать книгу Пять дней - Дуглас Кеннеди - Страница 5

«…ты и так никуда не выбираешься…»

Уф.

Я понимала, что Бен не хотел обидеть меня, но мне было больно. Он озвучил неприятную истину.

Я вернулась к машине, вставила ключ в зажигание, выехала со стоянки, оставив за спиной океан, повернула налево и покатила по узкой извилистой дороге, тянувшейся мимо дачных домиков, которые по большей части сейчас были пусты, потому что осень вскоре должна была сменить темная суровая зима. Снова поворот – направо. Дорога стала спускаться с пологого холма. По обеим ее сторонам стояли дома – постоянные резиденции жителей полуострова. Принадлежали они, за редким исключением, школьным учителям, страховым агентам, местным пожарным, пенсионерам из числа моряков или бывших рабочих судостроительного завода в Бате, пытающимся прожить на пенсию и социальные пособия, хотя среди владельцев встречались также художники и рефлексологи из числа сторонников движения «нью эйдж»[5]. За этими домами – многие из них (как и мой собственный) не мешало бы выкрасить заново – простирались широкие поля и шла магистральная дорога, ведущая на запад, в город. Упоминаю я все это лишь потому, что по данному участку дороги я езжу три-четыре раза в неделю с тех пор, как мы с Дэном перебрались сюда тринадцать лет назад. За исключением двух недель в год, когда мы с Дэном выезжали на отдых из нашего городка, Дамрискотты, Мэн был центром моей вселенной. У меня нет паспорта – лишь недавно эта мысль поразила меня. Единственный раз я выезжала из страны в 1989 году, когда училась на последнем курсе в Университете штата Мэн. Мы с Дэном тогда еще только встречались, и я уговорила его отправиться со мной на длинный уик-энд в Квебек-Сити. В ту пору еще можно было пересечь канадскую границу, имея при себе лишь водительские права. В Квебек-Сити проходил зимний карнавал. Всюду лежал снег. Улицы в старом городе вымощены булыжником. Нарядная архитектура. Все говорят по-французски. Никогда прежде я не видела ничего столь волшебного и чуждого нам. Даже Дэн был очарован, хотя поначалу иностранная речь, непривычный акцент заставляли его немного нервничать. Мы провели четыре счастливых дня в маленьком, весьма неприглядном на вид отеле, с узкой двуспальной кроватью, скрипящей под нами каждый раз, когда мы занимались сексом, но в целом для нас это была пора высокой романтики, и я абсолютно уверена, что именно тогда мы зачали Бена. Но еще до того, как мы узнали, что станем родителями – это известие изменило траекторию его и моей жизни, – Дэн пообещал мне, что мы всегда будем возвращаться в Квебек-Сити. А также посетим Париж, Лондон, Рио…

Одна из многих иллюзий молодости – это вера в то, что жизнь – сооружение открытой планировки, что твои возможности безграничны. Пока ты сам не решишь втиснуть себя в какие-то рамки.

Я сама пригвоздила себя к одному месту. Эта мысль не шла у меня из головы. Но, говоря по чести, я не сержусь на Дэна за это. В нашей семейной жизни много всяких проблем, но я не виню его в том, как сложилась моя судьба. В конце концов, строилась она не без моего участия. Меня никто не заставлял выходить за него замуж – это был мой выбор. Теперь я понимаю, что некоторые важные решения я принимала в тот момент, когда мой здравый смысл был не на высоте – и это в лучшем случае. Неужели так всегда? Неужели одно поспешное решение может изменить траекторию всей жизни?

Я часто слышу, как мои пациенты с запозданием сожалеют о каких-то своих поступках. Курильщики проклинают тот день, когда они сделали первую затяжку. Страдающие ожирением недоумевают, почему они не могут встать из-за стола, не наевшись до отвала. А есть воистину горемыки, которым не дает покоя вопрос, не является ли случаем опухоль – не имеющая прямого отношения к тому, что врачи называют образом жизни, – своего рода карой (небесной или другой какой) за плохое поведение, совокупность грехов или неспособность найти простое счастье в этой единственной жизни, что им дана.

Бывает, за один рабочий день в процедурной я выслушиваю множество исповедей. Обычно пациентов к откровенности принуждает смертельный ужас, страх перед неизвестностью. Почему я стала так остро реагировать на их признания? Не потому ли, что они непосредственно заставляют меня задуматься о том, как стремительно летит время, все быстрее и быстрее. Вот снова октябрь. Мне сорок два, и я в толк не могу взять, как случилось, что год просто взял и пролетел. Однажды, несколько лет назад, в разговоре с отцом (он преподавал математику в средней школе в Уотервилле) я упомянула о том, что одна из странных особенностей вступления в средний возраст состоит в том, что год пролетает буквально в три мгновения, и он на этот счет дал мне элегантное в своей простоте объяснение.

– Доживешь до моих лет… – начал он.

– Если доживу до твоих лет.

Ему тогда было семьдесят два.

– Да ты пессимистка. Должно быть, профессия обязывает. Ну, хорошо, я перефразирую. Если доживешь до моих лет… увидишь, что год пролетает в два мгновения. А если я доживу, скажем, до восьмидесяти пяти, год уложится, в лучшем случае, в одно мгновение. Почему так? Объяснение кроется в одной простой математической формуле, которая не имеет отношения к евклидовым принципам и больше связана с законом убывающей доходности. Помнишь, когда тебе было четыре, год, казалось, тянулся нестерпимо медленно, целую вечность…

– Конечно. Помню, я думала тогда: Рождество пришло и ушло, и следующего придется ждать целую вечность.

– Вот именно. Но дело в том, что тогда год составлял всего лишь одну четвертую часть твоей жизни. А теперь…

– Одну тридцать девятую.

– Или, в моем случае, одну семьдесят вторую. Это значит, что с возрастом время ужимается. По крайней мере, таково наше восприятие. У каждого человека оно свое. Опытным путем доказано, что время не растягивается и не ужимается. В сутках всегда двадцать четыре часа, в неделе – семь дней, в году – триста шестьдесят пять. Меняется наше восприятие скоротечности времени – и его растущей ценности как предмета потребления.

Отец. Он умер в прошлом году, медленно и неумолимо погружаясь во мглу болезни Альцгеймера. Годом раньше он еще мыслил абсолютно ясно. Так же ясно, как мама, пока четырьмя годами ранее ее не убил рак поджелудочной железы, возникший буквально на пустом месте. Мои родители принадлежали к числу тех редких супружеских пар, которые, познакомившись в колледже, с тех пор никогда не расставались. История любви на все времена? Я определенно помню моменты в дни моей юности – особенно в подростковый период, – когда между ними были прохладные отношения. Помнится, отец намекал, что преподавание математики в одном из маленьких городков Мэна не та карьера, о которой он мечтал, будучи студентом выпускного курса и звездой математического факультета Университета штата Мэн. Но в Бангоре у отца жили престарелые родители, и он счел своим долгом отказаться от аспирантуры в Массачусетском технологическом институте и продолжить учебу в Университете штата Мэн, чтобы быть рядом с отцом и матерью. А потом, когда для него не нашлось профессорской должности в вузе, он устроился на работу в уотервиллскую школу.

Отец.

Мне повезло с родителями. Несмотря на те несколько лет натянутых отношений между ними, которые, тем не менее, в скандалы не выливались, – ни мама, ни папа не говорили об этом ни тогда, ни после, – я росла в относительно стабильной домашней атмосфере. И мама, и папа работали. У обоих были интересы вне их профессиональной деятельности: папа играл на виолончели в любительском струнном квартете; мама увлекалась историей рукоделия. Они оба воодушевляли и любили меня. И при мне никогда не обсуждали свои личные горести, переживания и семейные проблемы (лишь на четвертом десятке лет, изнывая под гнетом повседневных забот, поняла я, насколько потрясающе дисциплинированными были мои родители в этом вопросе). Да, отец мог бы возглавлять кафедру в каком-нибудь университете и быть автором новаторских книг по теории бинарных чисел. Да, мама могла бы путешествовать по миру, как мечтала в молодости, – однажды она сама мне в этом призналась. Я также подозреваю, что она часто сожалела о том, что вышла замуж слишком рано и не знала никакой другой жизни, кроме той, что вела с отцом. И еще, через два года после моего рождения родителей постигло большое горе: у мамы была внематочная беременность, которая привела к печальным последствиям. Мало того что она потеряла ребенка, у нее развились осложнения, и ей пришлось удалить матку. Я узнала об этом лишь тогда, когда носила под сердцем Салли и до ужаса боялась выкидыша (мои страхи оказались беспочвенными). Вот тогда мама и объяснила мне, почему у меня нет ни братьев, ни сестер. Об этом я спрашивала ее много лет назад, но в ответ услышала: «Мы пытались – не вышло». Теперь, когда возникли кошмарные опасения, что у меня, возможно, внематочная беременность, мама открыла мне правду, а я недоумевала, почему она ждала так долго, чтобы рассказать мне о трагедии, которая, должно быть, перевернула всю ее жизнь и до сих пор не дает ей покоя. Мама видела потрясение в моих глазах, потрясение и обиду, а я силилась понять, почему она ни разу не поделилась со мной своим горем и почему отец – с которым, как мне казалось, у нас были доверительные отношения – действовал с ней заодно и не посвятил меня в важную семейную тайну. Будучи тем, кто я есть – да, Бен был прав, говоря, что я всегда стремлюсь облегчить жизнь близким мне людям, – я ни разу вслух не излила свою боль в те дни, после признания мамы. Будучи тем, кто я есть, я убеждала себя, что родители действовали из добрых побуждений, опасаясь, что это известие глубоко ранит меня и что у меня, благополучно появившейся на свет, даже может развиться комплекс вины, узнай я об этом в юном возрасте. И все равно я места себе не находила. Впервые услышать такую страшную историю, когда тебе двадцать четыре… в общем, я пребывала в жутком смятении.

Дэн высказался прямо, по существу. И хотя изначально его реакция меня покоробила, со временем я поняла, что он смотрел в корень, когда, поразмыслив с минуту, бросил:

– Теперь ты знаешь, что у каждого есть свои секреты.

Слабое утешение. Дэн никогда не поддавался эмоциям. Но на первых порах как супружеская чета мы жили в полнейшей гармонии. Денег было мало. У нас появились дети, и на нас как на родителях лежала большая ответственность. Мы справлялись. Оплачивали счета. Купили дом. Мы оба работали и при этом самостоятельно растили двоих детей (лишь иногда привлекая приходящую няню или обращаясь за помощью к родителям). Мы не спали ночами, если дети мучились животиками, а на следующий день смеялись, вспоминая, как ругались в четыре часа утра. Конечно, нам не хватало свободы, и это угнетало. Но, хотя мы чувствовали себя немного зажатыми в своем тесном мирке, немного замотанными детьми и финансовыми обязательствами, в те годы, насколько я помню, в целом мы прекрасно ладили, благополучно обходили острые углы, в трудную минуту подставляли друг другу плечо, ничего не требуя взамен. Мы были вполне подходящей парой.

Подходящая пара. Звучит как-то уж очень прагматично, приземленно, неромантично. Впрочем, наши отношения никогда нельзя было назвать великой историей любви. Но и нельзя было обвинить нас в том, что в последний раз мы занимались сексом еще в период президентства Клинтона. Любовная близость была. Но еще до того, как Дэн потерял работу и стал отдаляться от меня, из наших сексуальных отношений исчезла страстность, мы больше не ощущали безудержного влечения друг к другу, которое так долго подпитывало нашу взаимную привязанность. Когда мы с Дэном познакомились, он производил впечатление человека надежного, уравновешенного, собранного, наделенного чувством ответственности, и эти качества привлекали (во всяком случае, меня). По характеру он сильно отличался от мужчины, который был до него…

Нет, не хочу думать о том… о нем… сегодня. Хотя, говоря честно, я думаю о нем каждый божий день. Особенно часто в последние два года, когда я стала понимать…

Стоп.

Я остановилась.

Стоп.

Что-то теряешь, что-то сам выбираешь.

Разве не так поется в какой-то песенке? Или как однажды заметил мой отец, мимоходом, в день своего семидесятилетия, выпавшего на выходные: «Жизнь – это вечная борьба с сожалением».

Значит, вот та цена, которую мы платим за возможность находиться на этой земле: раз за разом мы убеждаемся, что не оправдали собственных надежд? Что нас вполне устраивает спокойное существование?

Стоп.

Сегодняшнее утро мне четко продемонстрировало, во что превратился наш брак. Как всегда, в шесть прозвенел будильник. Дэн, сонный, потянулся ко мне. Я, хоть еще и не совсем проснулась, обрадовалась, почувствовав, как он обнял меня, стал задирать на мне длинную мужскую рубашку, в которой я всегда ложусь спать. Но потом, даже не пытаясь быть нежным, он взобрался на меня, целуя мой пересохший рот, овладел мною с грубой настойчивостью, через несколько мгновений тихо застонал, достигнув оргазма, скатился на постель и лег ко мне спиной. Когда я спросила, что его беспокоит, он, не поворачиваясь, нащупал мою руку.

– Ты можешь объяснить, что с тобой? – не унималась я.

– А что? – вопросом на вопрос ответил он, убирая с моей руки свою ладонь.

– Просто ты какой-то… встревоженный.

– Значит, по-твоему, я встревоженный?

– Не злись.

– Какой-то встревоженный. Это, конечно, не критика, да?

– Дэн, прошу тебя. Ты в своем уме?

– Вот видишь! Видишь! – взорвался он, вскакивая с кровати и направляясь в ванную. – И ты еще утверждаешь, что не критикуешь меня. А это что такое? Что бы я ни сделал, все тебе не так, все. Неудивительно…

Потом он вдруг сник и заплакал, пытаясь сдержать тихие сдавленные всхлипы. В мгновение ока я была на ногах, бросилась к нему, раскрыв объятия. Но он мимо меня пронесся в ванную и со стуком захлопнул за собой дверь. Слыша, что он продолжает плакать, я постучалась и сказала:

– Дэн, открой, прошу тебя…

Он открутил краны, и вода заглушила остальные мои слова.

Позволь помочь тебе. Позволь быть рядом с тобой. Открой…

Из ванной доносился шум льющейся в раковину воды. Я вернулась в постель и очень долго сидела там, думала, все думала. Отчаяние струилось по моим сосудам, как химический краситель, который я каждый день впрыскиваю пациентам для выявления злокачественных новообразований.

Может, и во мне появилось что-то злокачественное? Раковая опухоль своего рода. Рак несчастья, развившийся вследствие неудавшейся карьеры и теперь метастазирующий во многих незаметных направлениях…

Вода в ванной все шумела. Я встала, подошла к двери, прислушалась: все плачет при открытых кранах? Только шум льющейся воды. Я глянула на часы: 6.18. Пора будить Салли, если только она сама уже не проснулась от нашего крика. Салли внешне никогда не показывала своих переживаний. Несколько недель назад, оказавшись поблизости в тот момент, когда мы с Дэном ругались, она лишь бросила развязно: «Здорово, что я родилась в такой счастливой семье».

Уф.

А были ли мы когда-нибудь счастливой семьей? Знаю ли я вообще хотя бы одну по-настоящему счастливую семью?

Я легонько постучала в комнату дочери, потом чуть приоткрыла дверь и увидела, что она еще крепко спит. Слава богу. Пусть поспит еще минут пятнадцать, решила я и пошла вниз варить кофе. Через несколько минут появился Дэн – в джинсах и трикотажной рубашке, со спортивной сумкой в руке.

– Пойду займусь спортом, – сказал он, стараясь не попадать в поле моего зрения.

– Хорошая мысль.

Он пошел к выходу:

– До вечера.

– Я буду дома как обычно. Только в семь у меня, как ты знаешь, наша с Люси еженедельная литературная беседа. А завтра…

– Да, в обед ты едешь в Бостон.

– Вечером я приготовлю еду на все выходные.

– Думаешь, я не умею готовить?

– Дэн…

– Сам приготовлю.

– Ты сердишься, что я еду в Бостон?

– С какой стати? Это же по работе, верно?

– По работе.

– Все равно на твоем месте я порвал бы со мной.

– Дэн…

– Не надо лишних слов…

– Ты меня беспокоишь.

Он остановился, повернулся ко мне лицом, но взгляд по-прежнему отводил. Потом приглушенным голосом произнес одно слово:

– Прости.

И ушел.

А я почти весь рабочий день пыталась не думать об утреннем инциденте, оставившем неприятный осадок в душе.

Теперь, спустя почти одиннадцать часов, – когда я сворачивала на дорогу, ведущую к дому, – меня вновь охватил страх. Страх, не исчезавший с того дня более полутора лет назад, когда Дэн вернулся домой с работы и сказал, что его уволили. В связи с экономическим спадом ежегодные продажи компании «ЛЛ Бин» упали на четырнадцать процентов. Руководство решило, что можно урезать расходы отдела информационных технологий, который отвечал за рекламу и сбыт продукции через Интернет, сократив двух работников, занимавшихся расширением объема продаж. Одним из этих работников оказался мой муж. Он проработал в «ЛЛ Бин» двенадцать лет и был уволен без объяснений, в срочном порядке, через четыре дня после Нового года. Нужно было видеть его лицо, когда тем вечером он вошел в дом… Казалось, он постарел на десять лет за те десять часов, что я его не видела. Сунув руку в задний карман, он вытащил письмо. Письмо. Уведомление, в котором черным по белому было напечатано, что работы у него больше нет, что компания сожалеет о необходимости прекратить их многолетнее сотрудничество и клятвенно заверяет, что «ему будет предложено щедрое выходное пособие» и «содействие нашего отдела кадров, который поможет вам найти новое место работы в самое ближайшее время».

– Шутники, – сказал Дэн. – Из тех, кого в прошлый раз уволили из моего отдела, никто не мог найти работу как минимум два года… а тем, кому удалось устроиться, пришлось для этого уехать из штата.

– Мне очень жаль. – Я хотела взять его за руку, но он отдернул ее прежде, чем я успела к ней прикоснуться.

Я промолчала, сказав себе, что Дэн по вполне понятным причинам сражен случившимся. Он не был очень уж нежным и ласковым мужем, но прежде от меня никогда так не шарахался. Я еще раз попыталась взять его за руку. Он вздрогнул так, будто я ему угрожала.

– Ну что ты лезешь? – внезапно со злостью воскликнул Дэн.

Теперь вздрогнула я. Посмотрела на него ошеломленно, с некоторым недоверием. Быстро замаскировала свое изумление, сменив тему разговора: осведомилась, что за «пособие» ему предложили. В принципе оно оказалось не таким уж плохим: полное жалованье в течение полугода, полная медицинская страховка в течение года, бесплатные консультации по поиску работы. По крайней мере, у руководства компании хватило такта уведомить об увольнении после Рождества, и пострадал не один только отдел информационных технологий: на дверь указали примерно семидесяти сотрудникам разных служб. Но, едва Дэн произнес «полное жалованье в течение полугода», у меня пронеслось в голове: плохи наши дела. Всего лишь три месяца назад мы взяли ссуду в размере сорока пяти тысяч долларов на обустройство дома, чтобы перестелить крышу и избавиться от сырости в подвале. Ремонтом нам, конечно, заниматься не хотелось, но это было необходимо. Мы долго взвешивали все «за» и «против», сидя за обеденным столом, вели подсчеты на обратной стороне старых конвертов и в конце концов приняли решение. Крыша протекала, в подвале было сыро. Плесень наступала на нас и сверху, и снизу. Нам ничего не оставалось, как взять ссуду, хотя мы понимали, что новый долг ляжет тяжким бременем на наш семейный бюджет, и без того трещавший по швам. Ежемесячная выплата по кредиту за дом составляла 1200 долларов, учеба Бена в Университете штата Мэн обходилась в 15 тысяч долларов (и это не так много по сравнению с частными вузами, например колледжем им. Боудена), 250 долларов – аренда автомобиля, на котором Дэн ездил на работу (в моем распоряжении была старенькая двенадцатилетняя «тойота камри» с пробегом 133 тысячи миль, в которой требовалось срочно заме нить коробку передач), 300 долларов в месяц – платежи за Бена и Салли по программе медицинского страхования моей больницы. Если мы возьмем ссуду на ремонт дома, нам придется отдавать ежемесячно в течение десяти лет еще 450 долларов – гнетущая перспектива. Сейчас на все обязательные платежи, вместе взятые, у нас в месяц уходило 3500 долларов. Дэн зарабатывал 43 тысячи долларов в год, я – 51 тысячу. После уплаты налогов наш совокупный доход составлял 61 тысячу долларов в год, 5400 в месяц. То есть на все остальные расходы – на коммунальные услуги, питание, одежду, дополнительные потребности Бена и Салли – у нас оставалось 1900 долларов. Из этих же денег мы кое-что откладывали на свой ежегодный недельный отпуск.

Я знала, что многие семьи в нашем окружении имеют гораздо меньший доход. Салли хоть и ныла постоянно, что мы вечно считаем гроши, все же приспособилась и стала покупать себе плееры и кричащие серьги на те деньги, что она получала, работая приходящей няней по выходным. На свои же деньги она сделала себе татуировку в форме бабочки (никаких вопросов!): однажды явилась с ней домой после однодневной поездки с подругами в Портленд. Бен, напротив, никогда не просил ни цента. Он подрабатывал в колледже, смешивая краски и натягивая холсты на факультете изобразительного искусства. Он отказывался брать у нас деньги, кроме тех, что мы давали ему на жилье и питание в дополнение к ежегодной плате за обучение.

– В Фармингтоне я веду La Vie de Bohême[6], – сказал он мне однажды, когда я попыталась сунуть ему в руку сто долларов (мои сверхурочные за неделю). – Я могу питаться воздухом. Не хочу, чтобы вы остались без крыши над головой только потому, что ты дала мне сто баксов.

– Вряд ли это случится, – рассмеялась я.

Половину ссуды на ремонт дома мы решили погасить за счет выходного пособия Дэна. В подвале теперь было сухо. Еще Дэн за две тысячи долларов купил автомобиль «хонда цивик» 1997 года выпуска, который не разгонялся быстрее 60 миль в час. Но он хотя бы был на колесах, пока я находилась в больнице. Жить на одну зарплату было непросто. После оплаты всех ежемесячных счетов у нас фактически не оставалось свободных денег. Дэн стучался в двери всех организаций и компаний на территории штата. Пожалуй, самое обидное во всей этой истории было то, что примерно через десять месяцев после увольнения из «ЛЛ Бин» Дэн выяснил, что компания снова ищет работника на его прежнюю должность. Естественно, он связался с начальником отдела кадров. Естественно, тот напел ему про то, что объемы продаж снова выросли и это позволило вновь расширить отдел, в котором недавно было проведено сокращение. Естественно, он также посоветовал Дэну вновь подать заявление о приеме на работу. Но в результате вместо Дэна взяли другого, который (опять-таки по словам начальника отдела кадров) оказался «более квалифицированным специалистом». А еще через три месяца Дэна не взяли в отдел информационных технологий администрации штата Мэн в Огасте, хотя он был абсолютно уверен, что его возьмут. Вот тогда-то он и начал метать громы и молнии. Возможно, ситуацию усугубило еще и то, что буквально два дня назад начальник отдела кадров компании «ЛЛ Бин» сообщил ему по телефону, что у них появилась вакансия, но на складе. Да, это должность помощника диспетчера. Да, через полгода будет восстановлена его медицинская страховка. Но ему предлагали жалованье в размере тринадцать долларов в час – почти вдвое выше минимальной заработной платы, – то есть чистыми, после уплаты налогов, пятнадцать тысяч долларов в год. Дополнительные пятнадцать тысяч позволили бы нам вздохнуть чуть свободнее и не влезть в долги (я всячески стараюсь этого избежать, но все идет к тому, что вскоре у нас не будет другого выхода). Благодаря этим деньгам мы также могли бы на Рождество на неделю арендовать у зятя Дэна квартиру в Тампе и всей семьей по-настоящему отдохнуть, греясь на солнышке. Конечно, Дэн все это понимал. Однако ему была ненавистна сама мысль работать на складе за половину того жалованья, что он некогда получал в этой же самой компании.

– Он будто кость мне бросил, – сказал Дэн мне в тот вечер, когда ему предложили работу. – Дрянной утешительный приз. А заодно избавил себя от угрызений совести из-за того, что уволил меня.

– Это не он тебя уволил, а начальство. Это оно принимало решение о сокращении штатов.

– Да, но грязную работу за них выполнил он.

– К сожалению, это его обязанность.

– Ты его защищаешь?

– Вовсе нет.

– Но ты хочешь, чтобы я туда пошел.

– Я не хочу, чтобы ты работал там, где тебе не нравится.

– Нам нужны деньги.

– Да, нужны. Но мы найдем способ удержаться на плаву…

– Ты хочешь, чтобы я согласился.

– Я этого не сказала, Дэн. Я попрошу в больнице дополнительные часы сверхурочно. Это даст нам еще двести пятьдесят долларов.

– И меня будет мучить чувство вины…

Я ехала по своей дороге. Это проселочная дорога, пролегающая примерно в миле от центра Дамрискотты. Дорога, петляющая по небольшой возвышенности, хотя агент по продаже недвижимости, когда вез нас посмотреть на дом, окружающий ландшафт назвал «холмистой местностью». Однажды я упомянула об этом Бену (мы говорили о том, что торговцы неизбежно приукрашивают свой товар), а он покачал головой и сказал:

– Наверно, будь ты кроликом, ты бы считала, что это «холмистая местность».

Дело в том, что береговая линия пролегала по горбатой возвышенности. И на том участке, с которого открывался чудесный вид на реку Кеннебек, жили юристы и врачи, работавшие в городе. А также один довольно успешный художник, относительно известный детский писатель и владельцы двух строительных компаний, монополизировавшие строительный рынок в этой части штата. Их дома представляли собой солидные, обшитые досками строения – обычно белого или густого красного цвета, – прекрасно ухоженные, стоящие в зелени, с внедорожниками последних моделей на подъездных аллеях. Положа руку на сердце, скажу, что у меня никогда и мысли нечестивой не возникало в отношении людей, которым повезло жить в этих чистеньких, элегантных домах. Положа руку на сердце, скажу, что каждый день, когда я проезжаю мимо этих домов на берегу реки, у меня невольно возникает мысль: «Было бы здорово, если б…»

Если б что? Если б я вышла замуж за богатого местного врача? Или, что более по существу, сама бы стала врачом? Это подспудно всегда меня гложет – и особенно не дает покоя в последнее время, – всякий раз, когда я проезжаю мимо этих завидных домов перед тем, как свернуть к своему куда более скромному жилищу. Неужели каждый человек по достижении средних лет начинает испытывать сожаление? Перед коллегами, перед детьми, перед все больше замыкающимся в себе мужем я всегда надеваю маску оптимизма. Доктор Харрилд однажды (два года назад, на вечеринке, которую организовали по случаю моего сорокалетия, что стало для меня сюрпризом) охарактеризовал меня как «самого оптимистичного сотрудника, который никогда не теряет присутствия духа». Все зааплодировали, я же застенчиво улыбнулась, думая: если бы вы знали, как часто я спрашиваю себя: «А так ли это?»

Напирай на позитив, отметай негатив, не падай духом, отвергай все, что между[7].

Раньше отец часто напевал мне эту песенку, ибо в тот умопомрачительный период, что зовется отрочеством, я нередко поддавалась унынию. Правда, учитывая, сколь часто я слышала в его исполнении эту задорную песенку, я подозреваю, что таким образом он заглушал в себе непреходящее чувство сожаления. Доктор Харрилд, однажды услышав, как я мурлычу себе под нос эти строки в ординаторской, сказал:

– Кому-кому, а уж тебе-то незачем говорить это себе.

Доктор Харрилд. Он тоже всегда пытается мыслить позитивно и искренне быть добрым. И пример его доброты – поездка, которая предстоит мне на выходных. На конференцию рентгенологов в Бостоне. Ну да, до Бостона всего лишь три часа езды на машине. То есть меня посылают не в такие завидные города, как Гонолулу или Сан-Франциско (которые я мечтаю однажды посетить). И все же последний раз я была в Бостоне… бог мой… должно быть, два года назад. На Рождество. Мы поехали туда с Беном и Салли за покупками. Посмотрели даже спектакль «Король Лев», который давала гастролирующая труппа. На ночь остановились в довольно приличном отеле близ площади Копли. Город был запорошен снегом. Освещенная праздничными огнями Ньюбери-стрит выглядела как в сказке. Бен и Салли были так счастливы, и я безумно радовалась за них. Пообещала себе, что найду деньги и начну путешествовать, буду выбираться куда-нибудь каждый год, ведь жизнь с ревом проносится мимо, и если я хочу увидеть Париж, Рим или…

Потом, через несколько месяцев, Дэн потерял работу. И осуществление мечты было отложено на неопределенный срок.

И все же спасибо доктору Харрилду. Он подарил мне полностью оплаченную поездку в Бостон. Мне выдали деньги на бензин. На две ночи в отеле. Даже $300 наличными на расходы. На самом деле это доктора Харрилда пригласили на съезд рентгенологов, но его старший сын в воскресенье играл футбольный матч, а он хотел, чтобы от нашей больницы кто-то был на конференции, и, когда я выразила беспокойство по поводу того, что мне не по рангу (то есть я не врач) представлять нашу больницу, он отмахнулся от моих сомнений, заявив:

– О рентгенологии ты наверняка знаешь больше любого врача из тех, что будут там. И вообще, ты заслужила поездку за счет больницы, да и несколько дней отдыха от повседневной суеты тебе не помешают.

Может, таким образом он дал мне понять, что слышал о моих семейных «делах»? Вообще-то, ни в больнице, ни в городе я старалась никому не рассказывать о неприятностях Дэна – в этом плане я была крайне осторожна. Однако маленькие больницы и маленькие города полнятся слухами.

Не то чтобы доктор Харрилд был падок до сплетен. Но он был прав, говоря, что мне необходима передышка – пусть и короткая, всего на семьдесят два часа. Смена обстановки и все такое. К тому же… эта мысль пришла мне в голову несколько дней назад и ошеломила меня… впервые с тех пор, как родились Бен и Салли, я собиралась уехать куда-то одна.

Я сама позволила себе застрять на одном месте.

Но уже завтра я буду в дороге. Одна. И даже если я уже видела этот город и от него рукой было подать до места, которое я называла своим домом, путешествие есть путешествие. Временное избавление от проблем.

Я свернула на подъездную аллею. Косые лучи необычайно яркого осеннего солнца отражались от новой крыши нашего дома – двухэтажного, несколько приземистого, обшитого сероватой вагонкой. Я предпочла бы, чтобы обшивка была темнее, но местный маляр сказал, что обновление всего фасада (а его требовалось освежить) обойдется в девятьсот долларов, а такой суммы у нас не было. Еще я хотела бы благоустроить заросший участок земли перед домом площадью в пол-акра. Зато за домом рос восхитительный дуб, который в этот самый момент пылал, как жар-птица, в своей осенней красе. Иногда я думаю, что именно из-за дуба мы купили этот дом – приобретая его, мы знали, что это для нас временное жилье: вот подремонтируем дом, продадим и в конце концов переселимся в более приличное место.

Но хватит об этом (как я часто себе говорю). Здесь мы вырастили двоих детей. Это наш дом. Мы много работали, чтобы купить его. Мы продолжаем работать, чтобы не потерять его (хотя последняя выплата по кредиту уже через семнадцать месяцев… ура!). Это история нашей семьи. Только теперь я могу честно признаться себе, что душой никогда не тяготела к этому дому. И Дэн тоже. Как же я жалею, что в свое время мы не отказались от его покупки.

Наш дом.

Об этом я думала, когда остановилась на подъездной аллее и увидела Дэна. С сигаретой во рту он сидел на скамейке, занимавшей большую часть крыльца. Заметив мою машину, он вскочил на ноги, словно нашкодивший мальчишка, бросил сигарету на крыльцо и затем, пытаясь скрыть «улики», носком ботинка спихнул окурок в траву. Дэн якобы не курил уже полгода, но я знала, что он выкуривает несколько сигарет в день… и он давно уже перестал оправдываться по этому поводу.

– Привет, – поздоровалась я с улыбкой, выбираясь из машины.

Он смотрел на меня сконфуженно:

– Это первая сигарета за всю неделю.

– Замечательно. Как прошел день? – спросила я.

– Устроился, – ответил он, уткнувшись взглядом в свои ноги.

В тот момент я испытала облегчение и ужасное чувство вины. Ведь Дэн, я знала, очень не хотел работать на складе. Знала и то, что он понимает: этот дополнительный доход поможет нам вздохнуть свободнее. Я попыталась взять его за руку. Он напрягся всем телом, чуть отпрянул, убрал руку за спину. Я помолчала, потом произнесла:

– Спасибо.