Читать книгу Пять дней - Дуглас Кеннеди - Страница 6

Мясной рулет. Дэн приготовил мясной рулет. По рецепту матери. В говядину положил три зубчика толченого чеснока, сам рулет смазал томатным соусом «Хайнц» (несколько радикальный рецепт, не раз говорил он мне, для Бангора (штат Мэн) 1970-х… когда чеснок там считался ни много ни мало экзотической приправой). К мясному рулету он приготовил запеченный картофель и салат из свежего шпината. Купил бутылку австралийского красного вина «Джейкобс Крик» – «по словам парня из супермаркета», сообщил он мне, «вполне можно пить».

– Высокая оценка из уст парня из супермаркета, – заметила я. – Я крайне признательна тебе за все эти хлопоты…

– Я подумал, что нужно отпраздновать мое назначение.

– Да, пожалуй, это стоит отметить.

– Я знаю, в семь ты встречаешься с Люси…

– У нас час в запасе, если мясо будет готово к…

– Будет готово через пятнадцать минут.

– Прекрасно. Тогда, может, откроем вино?

Он откупорил бутылку, наполнил два бокала и один дал мне. Мы чокнулись.

– За твою новую работу, – сказала я.

– Вот уж не думал, что когда-нибудь буду пить за работу на складе.

– Это должность диспетчера…

– Помощника диспетчера.

– Все равно руководящая должность.

– На складе.

– Дэн…

– Да, да, знаю, для нас это решение многих проблем.

– И стартовая площадка для тебя. Я уверена, это временная…

– Прошу, перестань меня подбадривать…

– Лучше, если буду втаптывать в грязь?

Он улыбнулся. Я подошла к нему, обняла, поцеловала в губы и шепнула:

– Я люблю тебя.

Вместо того чтобы ответить на мой поцелуй, Дэн понурился. Через какое-то время буркнул:

– Рад это слышать.

Я попыталась приподнять его лицо за подбородок, но он стряхнул мою руку. Сказал:

– Посмотрю, что с картошкой.

Я оцепенела. Может, я посылаю не те сигналы? Может, мои слова он подсознательно истолковывает как унизительные, критикующие или…

– Я чем-то тебя расстроила? – услышала я свой вопрос, заданный вслух.

Дэн закрыл дверцу духовки, выпрямился и с удивлением посмотрел на меня:

– Я такое говорил?

– Ты не чувствуешь во мне опоры или от меня исходит негатив…

– Ну, зачем ты опять?

– Потому что… потому… – Меня душили всхлипы, и слова застревали в горле. – Потому что… я в растерянности.

То, что он сказал в ответ… этому у меня нашлось лишь одно определение: «немыслимо».

– Твои проблемы.

Всхлипы вырвались наружу. Я опустилась на стул и заплакала. Все, что я держала в себе многие недели, месяцы, внезапно стало извергаться из меня с безудержными рыданиями.

Появилась Салли.

– Очередной приятный вечер в кругу семьи, – сыронизировала она.

– Все нормально, это я так, – сказала я, с трудом подавив рыдания.

– Конечно. И у тебя все нормально, и у папы. И мы все любим друг друга. И все просто замечательно. Кстати, ужин я пропускаю.

– Но папа приготовил чудесный мясной рулет.

– Когда это мясной рулет был «чудесным»? В общем, мне только что позвонил Брэд. Его родители решили поужинать в бистро «Соло», в Бате, и меня пригласили.

– Поздновато уже, – сказал Дэн.

– С чего это? – спросила Салли.

– Твой ужин в духовке.

– Завтра доем, что останется.

– Извини, – сказал Дэн, – но я тебя не отпускаю.

– Это нечестно, – возмутилась Салли.

– Плохо, что ты так думаешь.

– Пап, ну что ты в самом деле? «Соло» – прекрасный ресторан…

– На этот счет сказать ничего не могу. Я там не бывал.

– Это потому, что последние полтора года ты без работы и вечно не в настроении…

– Салли… – одернула я дочь.

– А что? Это правда… будто сама не знаешь.

Молчание.

Дэн медленно нагнулся и снова поставил картофель в духовку. Потом, выпрямившись, повернулся к дочери и сказал:

– Хочешь ужинать с теми людьми – иди.

Салли обратила на меня взгляд, ища подтверждения словам отца. Я кивнула, и она выбежала за дверь. Я услышала, как к дому подкатил автомобиль, и, выглянув в окно, увидела, как Салли направляется к серебристому «мини» Брэда. Он вышел из машины, поприветствовал ее, поцеловал в губы. Она не отпрянула. В тот момент я прониклась абсолютной уверенностью, что они спят вместе. Не то чтобы это явилось для меня ошеломляющим откровением, ибо я подозревала, что они близки уже год. Полгода назад Салли попросила, чтобы я записала ее на прием к своему гинекологу – просто чтобы «провериться». Принимает противозачаточные или вставила спираль? Пожалуй, и то и другое лучше, чем беременность. Глядя на Брэда, такого высокого, стройного, лощеного на вид, и это в городе, где люди с лощеной внешностью – явление нетипичное, я только об одном могла думать: он разобьет ей сердце.

Я смотрела вслед отъезжающему автомобилю. Салли обняла Брэда, и они покатили навстречу закату. Сразу же вспомнилось то время, когда мне самой было семнадцать, я была полна надежд и планов, стремилась к успеху. Я взяла бутылку, плеснула в бокал еще немного вина. Как только Салли укатила, Дэн вышел на улицу и закурил еще одну сигарету. Вид у него был унылый. Когда я увидела, с какой тоской он смотрит на мир, мне до боли стало жалко его. И нас. А вместе с жалостью пришло осознание: он стал для меня совсем чужим.

Я накрыла на стол. Достала из духовки мясной рулет, запеченный картофель. Налила в чашу сметану. Потом постучала по стеклу кухонного окна. Дэн резко повернул голову, и я жестом позвала его в дом. Войдя на кухню, он глянул на накрытый стол и сказал:

– Ну, зачем ты? Я бы сам накрыл. Я ведь ужин готовил. Хотел освободить тебя сегодня от домашних дел.

– Мне это было не в тягость. И потом, я подумала, что тебе, наверно, нужно немного побыть одному.

– Прости, – сказал он. – Прости.

Дэн подошел ко мне, обнял меня. Головой уткнулся в мое плечо. Я почувствовала, как он содрогнулся, и подумала, что он расплачется. Но он, крепко обнимая меня, сумел сдержать свои чувства. Я тоже его обняла, потом взяла его лицо в свои ладони и сказала:

– Дэн, я на твой стороне.

Он напрягся всем телом. Я опять сказала что-то не то? А ведь я просто хотела своими словами поддержать его, выразить свою любовь. Неужели я теперь все говорю невпопад?

Мы сели ужинать. Я снова наполнила наши бокалы. Несколько минут за столом царило молчание. Наконец я нарушила его:

– Восхитительный рулет.

– Спасибо, – невыразительным тоном произнес Дэн.

И мы снова погрузились в молчание.

– На мой взгляд, это один из величайших современных романов об одиночестве, – говорила Люси. Она жестом показала официанту, чтобы тот принес нам еще два бокала шар-доне. – Особенно меня восхищает то, как блестяще здесь уложены в небольшой объем целых сорок лет жизни в Америке. Всего-то двести пятьдесят страниц… потрясающе…

– Да, меня это тоже поразило, – согласилась я. – Он умудрился в сжатой форме сказать очень много о двух сестрах и прожитых ими годах, да еще с такой описательной точностью. Это надо суметь.

– Да, одно из редких произведений, о которых без преувеличения можно сказать: здесь нет ни одного лишнего слова и с потрясающей проницательностью показано, как люди убеждают себя, что их вполне устраивает жизнь, которая им не нравится.

– И к концу создается впечатление, что мы знаем этих двух женщин как самих себя. Ведь их поступки – это отражение наших собственных ошибок. На их примере мы видим, как отчаяние и разочарование накладывают отпечаток на нашу собственную жизнь.

– За это надо выпить, – сказала Люси.

Нам как раз принесли вино.

Мы с Люси сидели в кабинке «Ньюкасла» – вполне приличной местной таверны, где никогда не было так шумно, чтобы не слышать друг друга, – и вели литературную беседу. Правда, «литературная беседа» – слишком уж официальное название для этой еженедельной встречи, подразумевающее соблюдение определенных правил. На самом деле, хоть мы с Люси и встречались по четвергам вот уже больше года, с тех пор как обе покинули литературный кружок (атмосфера на занятиях стала действовать нам на нервы), следовали мы единственному принципу: первую часть беседы посвящали роману, который договорились прочитать на минувшей неделе. Да, да, каждую неделю мы читали новый роман, хотя, когда какое-то время назад взялись за «Братьев Карамазовых», дали себе месяц на то, чтобы осилить этот гигантский труд. Было еще одно правило: мы по очереди выбирали книгу для обсуждения и никогда не вторгались на территорию того, что Люси однажды окрестила «литературной комфортной зоной» каждой из нас. По правде говоря, в том, что касалось книг, у нас с ней были довольно схожие вкусы. Мы обе не признавали фэнтези и научную фантастику (хотя прочитали, по моему предложению, «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери, и обе пришли к выводу, что эта книга скорее об американском обществе середины ХХ столетия, а вовсе не о внеземных цивилизациях). Не привлекали нас и слащавые любовные романы. Сразу выяснив, что в книгах мы обе ищем подсказки для выхода из собственных тупиковых ситуаций, мы выбирали главным образом произведения, в которых были отражены сложности повседневного бытия (не считая «Братьев Карамазовых» – моя идея – и «Радуги тяготения», предложенной к прочтению Люси). В общем, мы тяготели к романам о семейных проблемах («Домби и сын», «Братья Карамазовы»), а также о финансовых («Как мы теперь живем»), социальных («Американская трагедия», «Бэббит»), супружеских («Война Тейтов», «Супружеские пары», «Госпожа Бовари»). Каждый раз часа по полтора мы увлеченно обсуждали ту или иную книгу, но кроме того, эти встречи по четвергам (неминуемо растягивавшиеся до трех часов) позволяли нам обменяться свежей информацией о том, что Люси однажды изящно обозвала «нашими текущими погодными условиями». Речь идет о всякой всячине, являющейся постоянным наполнением нашего повседневного существования.

Люси на год старше меня. Умнейшая женщина. Она окончила колледж имени С. Смит, вступила в Корпус мира, преподавала в таких суровых странах, как Гамбия и Буркина-Фасо (я и не знала, где они находятся, пока не посмотрела на карте), потом год путешествовала по миру. По возвращении в свой родной Бостон влюбилась в докторанта Гарвардского университета Бена Брэдфорда. Защитив диссертацию, Бен устроился преподавателем истории США в колледж имени Колби. Люси прошла переподготовку по специальности библиотековедение и нашла работу в этом же колледже. Потом у нее одна за другой случились две неудачные беременности. Первого ребенка она потеряла на третьем месяце, второго (что еще более прискорбно) – на восьмом, после чего ей сделали экстирпацию матки. Потом ее муж, с которым она не так давно сочеталась браком, сбежал с коллегой (учительницей танцев). Ей попался неудачный адвокат, и при разводе она осталась ни с чем. Люси решила, что ей невмоготу оставаться в Колби – по очевидным причинам, – погрузила в десятилетнюю «тойоту» свой нехитрый скарб и отправилась в Дамрискотту, где устроилась библиотекарем в местную среднюю школу. Ей было тридцать шесть, когда она при ехала сюда, и я с ней познакомилась в библиотеке в центре города, где она подрабатывала по выходным. Мы быстро подружились. Люси – единственный человек на свете, с которым я могу быть откровенна, и она тоже знает, что может говорить со мной практически обо всем. Дэн с ней всегда любезен и относительно приветлив, тем более что Люси обычно проводит у нас часть Рождества (близких родных у нее нет). Но он относится к ней с некоторым подозрением, поскольку знает, что она мой союзник. И чувствует, что мне известно то, что Люси думает, но никогда не произносит вслух: мы с Дэном не подходим друг другу. Это одно из неписаных правил нашей дружбы: мы рассказываем друг другу все, чем считаем нужным поделиться. Помогаем друг другу советами, если кто-то из нас в них нуждается. Но никогда не выказываем своего отношения к личным обстоятельствам друг друга. Например, Люси два года встречалась с совершенно непотребным типом по имени Дэвид Робби, который, воображая себя писателем, сбежал от неудачного брака и неудавшейся карьеры в рекламном бизнесе и, благодаря родителям, имел достаточно денег на то, чтобы погубить себя. В прибрежной части Мэна полно беглецов из крупных городов вроде Дэвида, которые потерпели неудачу в личной жизни или на профессиональном поприще (или в том и другом) и приехали в наш уголок Северо-Восточной Атлантики в надежде обрести новые возможности. Только беда в том, что в Мэне жизнь скучна и однообразна. Работы здесь мало. Заработки невысокие. Да, у нас красиво – восхитительные в своей первозданности морские пейзажи, зелень, просторы, дающие ощущение изолированности и удаленности от всего света (особенно зимой), – но здесь человек предоставлен сам себе и может рассчитывать лишь на собственные силы. И Дэвид – внешне обаятельный, но явно неустроенный в жизни – был абсолютно не тот мужчина, который мог бы составить счастье моей подруги. Тем не менее, на несколько месяцев он помог ей отвлечься от тяжелых мыслей о разводе, выкидышах и гистерэктомии, сгладил боль, вызванную расставанием с мечтой о материнстве (хотя лично у меня Дэвид вызывал чувство гадливости). Но я ни слова ей не сказала против него. А Люси никогда не высказывалась о Дэне. Мы обе, не сговариваясь, решили, что всегда готовы выслушать друг друга, но не будем доказывать очевидные истины, касающиеся нашей личной жизни. Правильно ли это? Думаю, наше доверие было взаимным именно потому, что мы воздерживались от ранящих замечаний. Мы обе знали, какие у каждой из нас проблемы, и щадили чувства друг друга.

Правда, сегодня мы обсуждали «Пасхальный парад» Ричарда Йейтса – роман, принадлежавший к числу тех глубоко проникновенных произведений, которые поражают вас душераздирающими (и ошеломляюще точными) зарисовками психологического состояния человека.

– Я где-то читала, что Ричард Йейтс, помимо того что был алкоголиком, еще страдал и маниакальной депрессией, – сказала Люси.

– Не в его ли биографии, что вышла несколько лет назад и была восторженно встречена критикой? – спросила я. – Там говорится, что даже во время запоев – а он почти постоянно был в запое – Йейтс умудрялся вымучивать по двести слов в день.

– В творчестве он явно искал спасения от суровой реальности.

– Или, может быть, таким способом пытался осмыслить весь тот бред, что наблюдал в самом себе и в окружающих его людях. Знаешь, как называется его биография? «Беспощадная откровенность».

– Это, бесспорно, определяющее достоинство «Пасхального парада». В романе с шокирующей откровенностью показана несчастная судьба Сары и Эмили Граймз.

– И гениальность книги в том, что Эмили не изображена унылой или жалкой, даже после того как она спилась. Однако Йейтс четко дает понять, что сестрам, кроме самих себя, некого винить в собственных разочарованиях.

– Его гуманизм и понимание человеческой природы прослеживаются в каждой строчке. Как ты сказала, мы все знаем этих женщин, потому что они – отражение нас самих. Но знаешь, что думает сидящее во мне злое дитя: представь, если б эту книгу мы обсуждали в литературном кружке вместе с Нэнси Донован.

– Да уж… – протянула я.

Из-за Нэнси Донован мы с Люси и покинули литературный кружок, который обе посещали почти полтора года. Нэнси под пятьдесят. Она всегда улыбается, всегда дружелюбна, пока ты не скажешь что-то такое, что не совпадает с ее боговдохновенным видением мира. Да, Нэнси религиозна, она утвердилась в вере после перенесенных испытаний. Об этом она объявила в первый же день, как пришла на занятие нашего литературного кружка. И упоминала на каждом семинаре, который шел вечерами по четвергам полтора часа. Например:

– Как человек, ощутивший присутствие Господа в своей жизни…

Или:

– Я говорю как человек, чья жизнь изменилась после того, как я почувствовала Исцеляющую Длань Господа на своем плече.

На что Люси, наделенная насмешливым умом, ответила:

– А когда ко мне Иисус обратился впервые, я стояла в очереди в одном из банков Льюистона. И если Иисус и впрямь может снизойти до такой дыры, как Льюистон, значит, для человечества еще не все потеряно.

Также оказалось, что Господь шептал Нэнси на ухо в тот день, когда ей делали операцию по удалению матки, о чем она сочла своим долгом всем нам сообщить.

– Это означало, что у меня будет не семь детей, как мне хотелось, а только пять. И это трагическое известие… когда я осознала весь ужас… я бы не вынесла горя, если б меня неожиданно не поддержал Господь. Внезапно появившись, Он сказал мне, что я выдержу испытание и буду вечно жить в Доме Божием, если признаю Его своим Спасителем.

Все эти внутренние переживания Нэнси Донован и их взаимосвязь с Иисусом выплыли наружу (я понимаю, что во мне говорит злость), потому что в то время мы читали «Американскую трагедию». Встал вопрос о нежелательных беременностях, о том, что они приводят к убийствам, обставленным как несчастные случаи. Разумеется, Нэнси принялась поносить сторонников абортов и на все лады расхваливать своих пятерых отпрысков, говоря, что «те, у кого нет детей, лишены благословения Господа и…».

– Радуйтесь, что у вас так много детей, – сказала я, думая: ей ведь все известно про обстоятельства Люси. Известно и то, что политические взгляды Люси далеки от убеждений последователей «движения чаепития»[8]. Унитаризм Люси Нэнси считала слишком прогрессивным, недоктринальным и двусмысленным в сравнении со своим евангельским фанатизмом. Она много говорила о «сострадании» и «христианской совести», а сама была ханжой, любила читать нравоучения.

– Вы думаете, я не благодарна? – возмутилась Нэнси.

– Я думаю, вы не должны кичиться тем, чего нет у других.

– Вы обвиняете меня в заносчивости? – спросила она.

Тут уж Люси не выдержала:

– Лора просто пытается вам объяснить, что нельзя ныть по поводу того, что вы не можете родить шестого ребенка, перед людьми, которые вовсе не могут иметь детей.

Воцарилась звенящая тишина. Потом Нэнси вскочила со стула, подошла к Люси и, плача, стала умолять ее о прощении, приговаривая, что она понятия не имела, какую боль причиняет, и что Господь, наверно, «очень сердится» на нее за то, что она «не думает о других» и…

Люси, надо отдать ей должное, высвободилась из объятий Нэнси и сказала просто:

– Извинения приняты, Нэнси.

– И спасибо, что подставили другую щеку.

Люси на мгновение оцепенела, потом, сердито глянув на Нэнси, ответила:

– Я не подставляла.

Чуть позже в тот же вечер – сидя в «Ньюкасле», куда мы с Люси обычно заходили выпить после литературного кружка, – мы с ней решили, что Нэнси Донован наконец-то довела нас до ручки и на семинары мы больше ходить не будем. Так начались наши собственные литературные диалоги, которые мы всегда вели в одной и той же угловой кабинке таверны (персонал настолько привык к нашим еженедельным посещениям по четвергам, что даже стал резервировать для нас один и тот же столик). С тех пор мы редко вспоминали о Нэнси, но сегодня Люси сама заговорила о ней.

– Наверно, я слишком сурово с ней обошлась, – призналась она после того, как заметила, что Нэнси долго разглагольствовала бы о распаде личности, если бы ей довелось обсуждать роман Йейтса.

– Ты меня знаешь, – сказала я. – Я в каждом стараюсь видеть хорошее. Но этой женщине ее собственная праведность застит глаза. И жестокая она.

– Это все так. Но тут в выходные я увидела ее в библиотеке. Она сидела в уголке у полок с романтической литературой и плакала. Я подошла, обняла ее, и Нэнси как прорвало. «Три дня назад моей младшей сестре диагностировали рак легких четвертой степени. Она живет в Массачусетсе. В Лоренсе – это такой унылый город. Разведена. Детей нет. Работает в местном „Таргете“. Денег хватает лишь на то, чтобы платить за квартиру. В жизни у нее две радости: любимые телевизионные шоу и сигареты. Знаете, что она сказала мне, когда вернулась от онколога? „Жаль, что я не верую в Бога, как ты. Через восемь-десять недель я предстану перед Господом – вот и все, что мне осталось, по словам доктора“».

– Бедная Нэнси, – произнесла я. – И как ты отреагировала?

– Сказала, что мне жаль ее сестру, но я убеждена, что вера придаст ей силы пережить эту ужасную трагедию. И знаешь, что ответила мне Нэнси Донован? «Мне говорили, что у меня на все есть ответы. А сейчас у меня одни только вопросы». Потом она быстро обняла меня и поспешила прочь. Думаю, историю с Нэнси я вспомнила сегодня благодаря «Пасхальному параду». Эта книга так сильно зацепила меня, потому что в ней показано, как люди карабкаются по жизни, совершенно не понимая того, что с ними происходит. Общаются с людьми, которых знать не желали бы, на работе и дома делают то, что им не нравится, и никак не могут взять в толк, почему же их душит отчаяние. Именно это в конце книги и говорит Эмили мужу своей племянницы: «Мне почти пятьдесят, и за свою долгую жизнь я так ничего и не поняла»[9]. И эта непреложная истина – квинтэссенция всего романа. В жизни не бывает простых решений. Все сплошь путаница и неразбериха.

– То есть Нэнси расстроена и обескуражена – помимо известия о том, что она скоро потеряет сестру, – тем, что ее вера, как она выяснила, идет вразрез с конкретной реальностью.

– И нет ничего более конкретного и ужасного, чем диагноз рака четвертой степени. На это нет простых ответов.

– А нам ведь всем нужны ответы?

– Ты говоришь с унитарием, – сказала Люси. – Мы молимся «тем, кого это касается».

– А знаешь, что меня особенно привлекает в епископальной церкви, помимо великолепных англиканских хоралов? Ее учение гласит, что вера в самом человеке, а не в церковных доктринах. Никаких тебе установок свыше. Никакого ветхозаветного Господа, который давал коленкой под зад, если ты не верил в Его верховенство. Беда в том, что те, кто исповедует религию, допускающую осмысление, ни в чем не знают определенности.

– Тебя это раздражает?

– Если честно, да, порой это выбивает из колеи – сама идея, что есть только настоящее, а дальше – ничего, неизвестность. Бог свидетель, я пыталась верить в загробную жизнь – это одна из составляющих учения епископальной церкви. Но в моем представлении потусторонний мир – это скорее поэтический образ, фантазия, так сказать, а не абсолютная Божественная истина. Поэтому я не уверена, что встречу кого-то из знакомых после смерти. И мне кажется, что Нэнси, усомнившись в своей вере, задает себе тот же самый повергающий в уныние неприятный вопрос: если нет жизни после смерти, как же найти смысл в этом далеком от совершенства бытии, что зовется жизнью?

– На это уж точно никто и никогда не даст окончательного ответа. Но у меня есть вопрос относительно другого, не менее важного дела: Дэн устроился на работу?

Я кивнула.

– Что ж, это радует, – сказала Люси.

– Его – нет. Хотя я его не уговаривала, не принуждала… но он ведет себя так, будто я давила на него.

– Это потому, что его гложет чувство вины, ведь он очень долго сидел без работы. Ну и ему ненавистен сам факт, что не оставалось ничего другого, как согласиться на это место.

Я уткнулась взглядом в бокал с вином:

– Если б все было так просто. У меня такое чувство, что мы с ним вместе потерялись. Логическая несообразность, да? Вместе нельзя потеряться. С другой стороны…

– Таких, как вы, много. Ты предлагала вместе сходить к психоаналитику?

– Конечно. Но для Дэна сама мысль посвятить в наши проблемы третье лицо – это позор. В любом случае, я знаю только один брак, спасенный психоаналитиком…

– И то только потому, что они заключили договор о совместном совершении самоубийства.

Я невольно рассмеялась. Громко.

– Ты невыносима, – сказала я.

– Точнее, реалистка.

– Я не хочу развода.

– Но и не хочешь, чтобы продолжалось так, как сейчас.

– Нет. Но… как бы это сказать? Я не знаю, как мне быть потом. Допустим, я уйду, а дальше что?

– Будешь, как я. Женщина сорока с небольшим лет, живущая одиноко в маленьком городке штата Мэн. Будь я стервой, уговорила бы тебя бросить его, чтоб ты стала такой, как я. Одиночкой. Гадала бы, что уготовило тебе будущее. Думала бы: может, попытать удачу в большом городе – в Бостоне или Чикаго или где-нибудь в «солнечном поясе»[10]? Почему бы нет? Можно возить за собой свой багаж всюду, куда ни поедешь. Так что, полагаю, по сути, вопрос следует ставить…

– Я знаю, как нужно ставить вопрос, – перебила я Люси.

– А ответ на него ты знаешь?

Я снова уставилась в свой бокал с вином.

– У меня много ответов – и ни одного, – наконец ответила я.

– То-то и оно.

– Значит, завтра у тебя знаменательный день, – сказала Люси, когда мы вышли из таверны.

– Поездка на конференцию рентгенологов в близлежащий Бостон – это не путешествие в Париж.

– Все равно погуляешь пару деньков, развеешься.

– Еще скажи, что, оторвавшись от дома, я сумею более объективно оценить ситуацию…

– Это вряд ли. Скорее уж по возвращении ты окажешься в еще большем раздрае, потому что на пару дней отвлеклась от своих проблем. Такова жизнь.

Люси обняла меня.

– Знаешь, чего я хочу больше всего? – спросила она. – Чего-то неожиданного. Два-три сюрприза не помешали бы.

– Сюрпризы не возникают ниоткуда – их нужно искать.

– Да ты у нас философ, Лора.

– Нет. Я – жена, мать и рентген-лаборант, работаю с девяти до пяти сорок девять недель в год. Это – моя жизнь.

– И если б я сказала тебе: могло быть и хуже…

– Я бы тебя возненавидела и согласилась с тобой.

Когда я ехала домой, зажужжал мой мобильник, сигнализируя о том, что пришло сообщение. Должно быть, от Бена. В такой час никто другой не шлет мне сообщений. Я не трогала телефон, пока не припарковалась на нашей подъездной аллее. В окнах дома было темно. Только в холле на нижнем этаже горел свет. Мы всегда его оставляли как признак того, что в доме кто-то есть, а в последнее время еще и для детей, если они возвращались поздно. Кстати, чуть раньше вечером я получила SMS-сообщение от Салли: «Переночую у Брэда. Рано утром зайду за школьными вещами».

«Переночую». Какой невинный эвфемизм взяли на вооружение школьники. Умно. Вне сомнения, родители Брэда понимают, что сегодня моя дочь будет спать в постели их сына, причем не «просто спать». С другой стороны, через девять месяцев Салли восемнадцать. Я в ее возрасте спала со своим парнем. Так что, пожалуй, я не вправе упрекать ее за то, что она «ночует» у Брэда. Однако Салли впервые открыто заявила о своей половой активности, и сдается мне, она в конце концов решила – после стычки с отцом сегодня вечером – не скрывать свои подлинные отношения с Брэдом. По крайней мере, от меня, ибо я сомневаюсь, что Дэну она написала то же, что и мне. Как и многие отцы, Дэн болезненно относится к тому, что она больше не папина невинная дочка… хотя с некоторых пор Салли перестала быть папиной дочкой.

Я ответила дочери: «В семь тридцать еду в Бостон. Надеюсь увидеть тебя до отъезда. Люблю. Мама». Я отослала сообщение и, когда текст исчез с дисплея, вывела на экран сообщение Бена:

«Вот интересно, существует ли вообще настоящая любовь? Ответы читай на открытке на моем новом сайте: stradaniyayunogoverteravmene.com. Пытаюсь писать картину. Не очень получается. Сегодня не звони. Всю ночь буду в мастерской, попробую заставить себя что-нибудь сотворить. Б ххх»

Я улыбнулась: какой у меня потрясающе образованный сын, знает такое программное произведение немецкого романтизма. Я набила ответ:

«Надеюсь, ты не зря проторчишь в студии всю ночь. Что-нибудь да получится – не сегодня, так завтра. Главное, не будь слишком строг к себе. Легко сказать, я знаю. Но это необходимо. У тебя сейчас трудный период. Не требуй от себя слишком многого».

Я тотчас же стерла последние два предложения, ибо мне сразу вспомнились его слова: «Я знаю, что у меня трудный период, и я всегда требую – и буду требовать – многого от себя… поэтому не говори, чтобы я не переоценивал свои силы». Воспитание детей – дело очень тонкое. Нужно уметь вовремя промолчать или воздержаться от совета, который прозвучит как банальность или окажется бессмысленным, как пластырь, которым пытаются залепить огромную рану. Возможно, со временем свою несчастную первую любовь Бен будет воспринимать как неизбежный этап взросления, но пока еще он не окреп душой. И если сказать ему, что через пять лет он со смехом будет вспоминать свои нынешние переживания, это может привести к противоположному результату. Я перефразировала концовку:

«Главное, не будь слишком строг к себе. Легко сказать, я знаю. Но это необходимо. Знай, что я всегда рядом, если понадоблюсь. Люблю. Мама».

Я хотела добавить, что надеюсь увидеть его дома на следующей неделе, но снова нажала на тормоза, подумав: он, пожалуй, решит, что я давлю на него. Если я не стану звать его домой, больше вероятности, что он приедет.

Я глянула на часы: почти десять. А мне в семь утра выезжать. Я вошла в дом. Дэн убрал со стола, запустил посудомоечную машину, всюду навел порядок. Я погасила свет в холле и стала подниматься наверх, надеясь, что Дэн уже спит и не будет задавать вопросов о местонахождении дочери. Я тоже нуждалась в отдыхе. День выдался трудным. А разве бывают легкие дни? Разве каждый божий день не подбрасывает нам под ноги что-то такое, что меняет ритм жизни или просто напоминает нам, что в жизни не все идет так, как нам хотелось бы?

С другой стороны, а что мы хотим от жизни? На этот важный, зачастую волнующий вопрос многие отвечают лозунгами: счастья, чтобы было кого любить, жить без страха, денег, секса, свободы, чтобы ничего ужасного не случилось с моей семьей, признания… Все это правильно. Но покажите мне человека, который получил бы от жизни именно то, чего он хотел. Я наблюдаю это постоянно на примере своих пациентов, ожидающих результатов обследования. Их глаза наполнены ужасом и надеждой. Чувством, что судьба, возможно, только что обманула их. Потребностью верить в то, что есть спасение от смерти…

Довольно.

Открыв дверь спальни, я увидела, что мой муж спит, крепко обнимая подушку, и мне невольно подумалось, что для него это своего рода ночной спасательный круг, удерживающий его на плаву. Дэн неожиданно застонал, потом резко вскрикнул, будто его что-то напугало. Я бросилась к нему, чтобы успокоить. Но пока я бежала к кровати, он уже повернулся на другой бок и снова погрузился в глубокое забытье. Я села и, поглаживая его по голове, подумала: в самом лучшем из миров он сядет, обнимет меня и скажет, что мы счастливы. Неудивительно, что мы все любим сказки со счастливым концом, в которых принцессу не съедает дракон… или (что было бы еще хуже) она не доживает свои дни в печали и одиночестве.

Завтра я отправляюсь в путешествие. На несколько дней сбегу от действительности. Заведу короткую интрижку с эскапизмом.

Но я не хочу убегать. Я хочу…

Еще один вопрос, на который у меня нет ответа.

Дэн снова застонал во сне, крепче стиснул подушку. И меня вдруг придавила усталость.

Все, гаси свет. Закрывай дверь в минувший день. И поплотнее.