Читать книгу Уроки ненависти. Семейный роман - Егор Александрович Киселев - Страница 3

Степан Трофимович с женой серьезно переживали за младшего сына. Александр забывал родителей, писем не писал, созванивались они редко. В телефоне звучал обычно усталый голос. Анна Ивановна отмечала, что у Саши совсем нет инициативы, а это очень плохо для жизни. Она постоянно твердила, что нужно взять себя в руки, менять жизнь, найти другую работу или еще одну, если не хватает денег, и родить уже, наконец, ребенка. Всякий раз она ставила в пример старшего брата: «Нечего тянуть с самым важным. Сейчас упустишь время, потом не наверстаешь». Александр Степанович тяжело вздыхал, выслушивая бесконечные сравнения с Константином, но по-настоящему выходил из себя, когда мать переключалась на его супругу. «Нельзя, сынок, чтобы жена впереди паровоза шла, – повторяла она из раза в раз, – не хорошо это, понимаешь?». Александр все понимал и пытался убедить родителей, что Ксения Игоревна человек очень талантливый, и негоже ему мешать ее росту. «Да ты не мешай, конечно, подожди еще пару лет, ничего страшного. Вот только уйдет она от тебя, такого непутевого! – негодовала мать, – Помяни мое слово! Не слушаешь меня, и ладно, жизнь научит». На этом Саша обычно вешал трубку.

Судьба Александра Степановича складывалась не так гладко, как он об этом мечтал. Он поступил в медицинский и думал, что на этом поприще сделает серьезную карьеру. Получит после защиты хорошее место по распределению, а, может быть, даже квартиру. К политике он был равнодушен, и разговоры о перестройке его раздражали. Но ко дню подписания Беловежских соглашений он успел проникнуться настроением своих сокурсников и постепенно стал убежденным сторонником независимости Украины. Он был уверен, что так быстрее получится достичь западного уровня жизни. Конечно, для преобразования потребуется время, но разговоры о частной врачебной практике, о том, как богато живут врачи в ФРГ или Америке, внушали оптимизм и надежду на будущее. На волне обновленческих настроений он и познакомился со своей будущей женой Ксенией Игоревной. Тогда она казалась ему наивной гимназисткой, поскольку не понимала и сотой доли возможностей, открывшихся с развалом СССР. Ее беспокоило, что добрая половина родственников, братьев и сестер, в одночасье оказалась за рубежом. Она переживала за родителей: они были русскими людьми и тяжело восприняли развал страны. Александр утешал ее тем, что государственная граница дружбы народов не отменяет. Говорил, что он и сам русский. Более того, у него в России остался родной брат, но это не помешает им видеться. И так постепенно, рассказывая о прелестях частной собственности (в чем сам он понимал немного), частной практике, домах у моря, о новой счастливой жизни, которая их непременно ждет, Александр сумел добиться ее расположения.

Жизнь постоянно ломала планы Александра. Он рассчитывал, пока страну будет лихорадить, закончить ординатуру, написать диссертацию, выйти из университета специалистом высочайшего класса. В дальнейшем, открыть частную практику, или вовсе эмигрировать на Запад. Сначала в эти планы вмешалась любовь. Отношения развивались очень стремительно, и Александр быстро понял, куда дует ветер. Но брак обязывал его решать бытовые вопросы. Можно было, наверное, поселиться в общежитии, но Ксения бы на это никогда не согласилась. Две недели он ломал голову, а потом решил – бояться нечего: подвернется какая-нибудь педагогическая практика, курсовые, стипендия, двоечники – что угодно. Беда пришла, откуда не ждали. Научный руководитель объявил, что по семейным обстоятельствам вынужден переехать. Он уже нашел место в другом вузе, и если Александр хочет продолжить работу, ему следует иметь это в виду.

Все это прибавляло хлопот, но по-настоящему из колеи Александра Степановича выбивала ревность. Очень быстро его супруга оставила свою школьную наивность и начала раскрываться с самой неожиданной стороны. Оказалось, что она была человеком деятельным и активным. Она ввязывалась в любой вопрос общественной жизни, до которого только могла дотянуться. В какой-то момент проекты разрослись настолько, что стали влиять на их семейную жизнь. Планы были расписаны на много дней вперед, и далеко не в каждый выходной супругам выпадало провести время вместе. К тому же, она раньше закончила учебу и вышла на работу.

Прокручивая в уме возможности, Александр пришел к мысли, будто решит все свои проблемы, если последует за своим научным руководителем. В столице больше конкурентов, и жизнь в целом дороже. Да и для семьи очевидная польза: Ксения Игоревна, наконец, вернется домой. Александр Степанович боялся потерять жену. С молодых ногтей он усвоил, что мужчина должен быть главным в семье. И без постоянных упреков матери понимал, что главное место он должен занять сам: Ксения Игоревна вовсе не должна жертвовать своей жизнью из-за его малодушия и нерешительности. Он тяжело переживал, что там, на деловых встречах, бесконечных обедах, конференциях его супруге интереснее, чем дома.

Было ясно, что одна только мысль о переезде вызовет у нее протест. Нужно было решаться, и, запинаясь, глядя куда-то в пол, он заговорил. Ксения Игоревна оборвала его речь на первом же предложении. Она поняла, к чему клонит ее супруг, и ответила, что ей будет тяжело покинуть столицу, но если от этого переезда так сильно зависит его карьера, выбора у нее нет. Он тут же бросился убеждать ее, что на новом месте он сможет, наконец, навести порядок в жизни.

Но дела у Александра не клеились. Оказалось, его научный руководитель договорился о переводе только на словах, и в этом разговоре речь о его аспирантах вообще не шла. С горем пополам он поступил в аспирантуру, но с работой все стало еще хуже. В местной больнице его специальность была не нужна, преподавательский корпус университета был под завязку укомплектован кандидатами и докторами, предложений по работе было гораздо меньше, чем в столице. После первых же неудач Александр Степанович погрузился в уныние. Жилье здесь стоило дешевле, чем в Киеве, но перспектив не было вообще. А у Ксении получалось все, за что бы она только ни взялась. Она применила весь свой опыт и за работу принялась с удвоенной силой. Со временем она запустила небольшой бизнес и даже открыла офисы в других городах.

Вся эта история тщательно скрывалась от родителей. Только из коротких разговоров с Ксенией Тихомировы узнавали, что дела у молодых идут неплохо. Их беспокоило бездумное отношение к работе младшего сына, но Ксения заступалась за мужа, утверждая, что ее деловые успехи никак не связаны с необходимостью искать средства к существованию (на самом деле это было не так). Для себя бездействие мужа она объясняла тем, что сейчас у него есть благоприятная возможность защититься. И если потребуется, он тут же выйдет на работу. Анна Ивановна расстраивалась – с таким отношением к жизни нечего и думать о детях.

Подробности стали известны только в девяносто седьмом, когда вся семья собралась в Балаклаве на дне рождения Анны Ивановны. Александр был молчалив, кушал плохо, зато плотно налегал на вино. К вечеру он прилично захмелел и решил пойти освежиться.

– Ты чего закручинился? – догнал его за домом старший брат.

– А-а, – махнул рукой Александр Степанович, – глупости.

– На тебе лица нет, из-за глупостей так себя не изводят.

– Ну, не глупости, – ответил он, глядя под ноги. – Но я в любом случае говорить об этом не хочу.

– Не говори, – выдохнул в сторону старший брат, – а я все равно с тобой пройдусь. Не возражаешь?

– А если бы возражал, ты бы ушел?

– Нет.

– Ну, и какой смысл тогда возражать, – заговорил Александр обиженным голосом. – Только скажи мне, ты вечно будешь за мной шпионить? Чего ты боишься?

– Смешной ты, братец, – отозвался Константин, – никто за тобой не шпионит. Мама волнуется, да. Ну, так ты и повод даешь.

– Будто уже и погрустить нельзя.

– Да грусти на здоровье, кто ж запрещает-то! Ты б хоть звонил родителям изредка, меньше вопросов было бы. Они ведь и не знают, что думать.

– Как-то у тебя все просто получается. А если мне нечем их утешить?

– Значит, скажи правду. Пока они не знают, что у тебя происходит, на ум приходит самое страшное.

– Ладно-ладно, расскажу, так уж и быть.

– А что с тобой все-таки стряслось, ты и слова за вечер не сказал?

Александр долго посмотрел на брата, а потом, стараясь говорить как можно тверже, ответил:

– Не все у меня так просто в жизни, как у тебя. Впрочем, я уверен, ты не поймешь.

– Ты за меня-то не решай.

– Да глупости все, я же говорю.

– Значит, рассказывай глупости.

Александр какое-то время молчал, пытаясь сообразить, как объяснить брату ситуацию, не взболтнув при этом лишнего. Константин Степанович с тревогой наблюдал борьбу на лице младшего брата. Он понимал, что Александр и сам хотел выговориться, но проблемы, мучившие его, были гораздо сложнее будничных неурядиц. Они вышли к набережной, в вечернюю пору здесь было меньше людей, закрывались сувенирные лавки, рыбаки сворачивали снасти и потихоньку собирались по домам.

– Ну, вот как тебе объяснить, – начал Александр. – Гляди. Мне повезло с женой, так?

– Так, – отозвался Константин.

– А ей со мной повезло?

– Это с какой стороны посмотреть.

– Видишь! Видишь! Вот об этом я говорю! На этот вопрос нет простого ответа, – он тяжело вздохнул, пытаясь взять себя в руки, – хотя я могу ответить на этот вопрос однозначно.

– Ты за нее-то не решай.

– И не думал даже. Мне б за себя решить.

На какое-то время воцарилось молчание. Александр смотрел на старшего брата с досадой:

– Если честно, я думал, ты станешь со мной спорить. Даже обидно: оказывается, и прав я был не до конца. Вы меня тоже за человека не считаете.

– С чего ты взял?

– Не прикидывайся, тебе это не к лицу. Я, может быть, и не заслуживаю большого уважения, но ничего особого не требую. Хотя бы просто по-человечески, по-братски можно меня уважать?!

– Можно, конечно.

– Так почему же вы меня не уважаете?

– А как тебя нужно уважать?

– Не знаю, – тихо отозвался Александр Степанович, – сложно вот так сказать, – он несколько секунд смотрел брату в глаза, раздумывая над ответом. – Вы не даете мне права быть собой.

– Вот откуда ты это берешь? – резко остановил его Константин Степанович. – Ну откуда, скажи мне?

– Да оттуда. У вас в жизни все просто и ясно. И вы этой простотой мне всю плешь уже проели: не знаю я, как нужно жить, чтобы все получалось, как у тебя с отцом. Кроме претензий у родителей ко мне никаких больше слов не осталось, вечно они чем-то недовольны. Что такое уважение? Уважение – это когда дают право на собственную жизнь. Когда это право признается как нечто безусловное, святое, может быть. Когда дают возможность иметь свое достоинство, а не подгонять жизнь под чужие лекала. Ну, что ты так смотришь? Что я могу поделать, если меня каждый день жизнь ставит перед выбором: уважать ли мне себя самому, или бороться за уважение других? А совмещать ведь не получается! И куда бы я ни шел, везде одно и то же, даже дома нет покоя!

– Так, остановись на минутку, – Константин твердо, но осторожно придержал Александра за руку. – Что у тебя в жизни происходит? Тебя жена что ли пилит?

– Нет, не пилит.

– Тогда чего ты бесишься?

– Иногда лучше, чтоб пилила. Когда пилит, хоть понятно, что ей не все равно, существую я вообще на этом свете или нет. Иногда бывает, что и вовсе не замечает, будто я не человек, а чучело какое-то, не живое, а мертвое, – Александр Степанович посмотрел на брата и не спеша пошел дальше.

– А сам-то ты признаки жизни подаешь?

– Ну, знаешь! – Александр даже задохнулся от нахлынувшей злобы, он долго подбирал слова, но ничего подходящего в голову не пришло. Он сильно сощурился, чтобы скрыть обиду, – вечно вы так. Слова человеческого от вас не дождешься.

– А что ты прикажешь, жалеть тебя? – мягко начал Константин. – Мне-то не сложно, только какая тебе от этого польза?

– Мне поддержка нужна, а не жалость и бесконечные упреки. Дайте мне, наконец, самому разобраться в собственной жизни! И если уж я разберусь, примите меня таким, каков я есть, не пытайтесь меня переделать.

– Да никто не пытается.

– Как же не пытается. Всю жизнь пытаетесь, – он долго посмотрел на брата. – Ты, может быть, и не пытаешься, тебе просто пофигу. А родители – постоянно. Изо дня в день, изо дня в день!

– Ты взрослый человек?

– Да, – замешкавшись, ответил Александр.

– Так и веди себя как взрослый. Взрослость в том и состоит, чтобы принимать решения без оглядки на других людей. Никто не скажет, что для тебя правильно, равно как и ответственности за твой выбор на себя никто не возьмет. Если это тяжело: привыкай, дальше будет сложнее. Если нужна помощь или поддержка, скажи – мы не телепаты, а ужимки эти, обидки на взрослых людей не действуют.

– А как быть, если все вокруг считают, что я поступаю неправильно, выбираю, не то, что нужно, и, главное, считают своим долгом высказывать мне это?

– Шли их и дело с концом.

– Вас мне тоже слать?

– Ну, попробуй.

– Иди-ка ты… сам знаешь куда.

– Молодец, – кивнул Константин Степанович, – только с родителями все же подбирай слова.

Александр ничего не ответил.

– А вообще послать – дело не хитрое. Хитрость нужна в том, чтобы дела привести в порядок. Жить по уму.

– Мне достанет ума, не беспокойся, – сказал младший брат в сторону, – даже если кто-то считает, что я не справлюсь. Надеюсь, мне никогда мне придется унижаться перед вами, прося о помощи.

– Унижаться?! – возмутился Константин. – Да что ты несешь?! Что мы за люди, по-твоему?!

– Да обычные вы люди, самые обычные, обыкновенные. В семье, знаешь ли, не без урода.

– И кто из нас урод, по-твоему?

– Я, конечно же, кто ж еще!

– Лечиться тебе надо, братец.

– А тебе надо перестать меня, наконец, лечить! – Александр, повышая тон, даже взвизгнул на последнем слове. – Мне надоело слушать этот покровительственный тон, эти бесконечные нравоучения! Ты не представляешь, как меня бесит, что родители постоянно тебя в пример приводят. Костя то, Костя это, Костя молодец! Совершенство! Временами я тебя прямо-таки ненавижу!

Константин Степанович опешил, услышав, такие речи. Александр в эту минуту выглядел жалким и затравленным. Казалось, будто поддавшись чувствам, он, как бывало в детстве, может расплакаться.

– Ну-ну, – Константин похлопал брата по плечу, смиряя обиду.

– Убери руки! – закричал Александр. – Зачем ты вообще за мной пошел?!

– Поговорить, – тихо отозвался старший брат, – коню понятно, что у тебя что-то не так. Мы волновались за тебя.

– Да не нужна мне ваша забота, – процедил он сквозь зубы. – Оставьте меня, наконец, в покое!

– Я ценю твою прямоту, – помолчав, заговорил Константин, – но, боюсь, пока ты не возьмешь себя в руки, мы все-таки будем за тебя беспокоиться. Ты прости, что наша забота так тебя тяготит. Может, тяготила бы меньше, если бы ты с нами хоть изредка разговаривал.

– Как с вами разговаривать, если вы меня не слушаете?

– А тебя нужно как-то особенно слушать? – спросил с обидой Константин.

– На все случаи жизни у вас уже заготовлен ответ: руки-ноги есть, голова на месте, стало быть, и проблем никаких нет. Беспроигрышная логика, – он замолчал на несколько секунд. – Можете уже не слушать, поздно.

– Короче, Склифосовский! Хватит пострадавшего разыгрывать. Я тебе не мамка, нянчить тебя не собираюсь. Говорить ты не хочешь, но почему-то все никак не заткнешься.

Александр посмотрел на старшего брата, нахмурившись.

– Говори уже, что у тебя стряслось, а нет, так я пошел, – не унимался Константин Степанович, – не хватало мне еще гадости от тебя выслушивать. Мал еще, чтобы со старшими в таком тоне разговаривать.

– Да ничего не стряслось, из аспирантуры я ушел.

– Почему ушел? – строго спросил Константин.

– В двух словах не расскажешь, – потупился Александр.

– Расскажи в трех.

Александр Степанович задумался. Перемена в брате была для него такой внезапной, что он даже немного отрезвел. И как бы обидно ему сейчас не было, желание выговориться было сильнее.

– Да не знаю я, как объяснить, – он посмотрел на Константина виновато. – Тем более тебе. Еще засмеешь.

– Не засмею.

– Как пить дать, – он тяжело вздохнул. – Ладно. Только в голос не смейся. Вот скажи: твоя жена умнее тебя?

– Нет.

– А моя гораздо умнее меня.

– Правда? Ты ж вроде умный?

– На меня напрягаешься, а сам дуешься, как школьник!

– Оставим. Продолжай, я слушаю.

– А нечего больше продолжать. В этом все сложности.

– А что тут сложного-то? Она тебя во «Что? Где? Когда?» обыгрывает?

– Да нет же! – возмутился Александр, – в другом дело. Она, понимаешь, человек совершенно иного ума. Она, как бы так сказать, практик. Исполнительный человек, у нее, как у тебя, зазора между словом и делом нет. Только она быстрее тебя соображает, – добавил он на понижении.

– И?

– И все. А этого что, мало? – начал оправдываться Александр.

– Главное, что она тебя не глупее. А ум – не порок. Или в чем дело, я не пойму. Тебя смущает, что она человек толковый?

– Да, – опустив голову, ответил Александр. – Боюсь я, что она уйдет. Рано или поздно.

– Так соберись!

– Как? Скажи на милость!

– Для начала, туфли почисти. Себя в порядок приведи, а потом смотри по обстоятельствам.

– Тебе легко говорить.

– Там вокруг что, толковых людей нет? Подсмотреть не у кого?

– Да есть, есть. Только так не научишься. Везде талант нужен, способность какая-то. А у меня ничего. Есть у меня дружок, Витька, бросил тоже аспирантуру недавно. Так он нашел каких-то людей, теперь медицинское оборудование продает. Деньги есть, машина, поднялся человек.

– Ну, а ты чего?

– Да ничего. Не умею я с людьми договариваться. Не получается. Это ведь не на рынке носки продавать.

– Ради чего ты тогда университет бросил.

– А-а, – махнул рукой Александр, – делать там было все равно нечего. Перспектив нет. Это студенту можно лапшу на уши навешать, дескать, бла-бла-бла, перспективная специальность, бла-бла, индивидуальная практика, бла-бла-бла, европейские стажировки. С моей специальностью меня даже в больницу не берут, говорят, пациентов нет. А в университете нет часов, да и платят там гроши даже за полную ставку.

– И что думаешь делать?

– Не знаю. Никаких идей нет.

– Ссоритесь из-за этого с женой?

– Время от времени. Но меня не это беспокоит. Она, знаешь, изменилась.

– В каком смысле?

– Раньше было по-другому. Не знаю, как объяснить. Раньше я был ей интересен. Или не так, – он подумал несколько секунд, – раньше я вызывал у нее уважение. А теперь… теперь не знаю. Бывают дни, когда она держит себя так, будто меня вообще не существует. И меня это, откровенно говоря, пугает.

– Родите ребенка.

– Ну, вот об этом я! Все-то у тебя просто.

– А зачем усложнять? Или это не выход?

– Может быть, и выход, – задумавшись, ответил Александр. – Странно, что мне это в голову не пришло.

– А в остальном, – продолжал Константин строго, – если она так уж умнее тебя, учись, догоняй. Иначе ты сам по себе деградируешь. Вообще, а не только в сравнении с ней.

– Но как развиваться-то? Куда? У меня ни одной идеи нет!

– Так придумай что-нибудь? Найди, где есть перспективы, профессию смени.

– Тебе-то легко говорить, у тебя хоть инженерная специальность. А мне вот переучиваться надо! А в моем возрасте это, знаешь ли, сложно!

– Почему это сложно? – возмутился Константин Степанович. – Если уж мне не сложно, так тебе и подавно. Ты вообще неделю как с университетской скамьи слез, а уже нос задираешь. Никто ведь не требует, чтоб ты на дневное шел. Посмотри вокруг, поищи варианты.

– То есть, ты хочешь сказать…

– Да, – перебил Константин брата, – я на заочке в строительном.

– А где?

– В Екатеринбурге.

– Когда успел? Почему я все узнаю последний?

– Потому что не разговариваешь с нами. Полгода, – он потупился, – уволился, поселились, где пришлось. А ты, если хочешь, переезжай в Россию, в Москву.

– Не хочу, да и что мне там делать? – Александр нахмурился. – Сам-то ты, я погляжу, своему совету следовать не собираешься.

– Я сейчас в Москве не выживу, а у тебя получилось бы. Подумай, может быть, следует документы подать в аспирантуру в Москве? Подумай-подумай.

– Думал уже. Нет, не хочу лишней волокиты. Да и таких умников в Москве пруд пруди.

– Умников вообще много. Ты не думай, что в провинции проще будет, там свои проныры найдутся. Если хочешь преуспеть, никогда не рассчитывай на удачу.

– Никогда не рассчитывал, – заговорил с нотой обиды в голосе Александр, – я не так глуп, как кажется. Растерялся просто. Не знаю, что делать.

– В себя для начала приди. Потом решай. Пока ты нервничаешь, обижаешься, переживаешь, дури в башке априори больше.

– Что за слово такое дурацкое – априори?

– Врач, у которого я лечился, постоянно повторял, – улыбнулся Костя, – вот и набрался.

– Что за врач? – сухо продолжил расспрос Александр.

– Да ерунда. Сердце беспокоило.

– Что говорят?

– Ничего, – коротко отозвался Константин. – Курить бросил, прошло.

– Не помню, чтобы ты курил.

– Это все о том же, Саш. Виделись бы чаще, знал бы. Да я и не курил, так, баловался. Сложно с работой, денег нет. Ирке зарплату совсем не платят – они чуть ни весь сентябрь бастовали, толку никакого. Все один к одному. То Настя заболеет, то Егору штаны малы станут, то в сад ребенка надо устроить, а там своих заморочек хватает. Все вроде мелочи, но их столько порой набегает, руки опускаются, – он вздохнул. – Но я-то ладно, разберусь помаленьку.

– Я всегда думал, что ты, если из армии уволишься, обязательно к родителям вернешься.

– Смеешься что ли? У меня ни гражданства, ничего. Да и будь оно, где мне жить-то? С родителями что ли?

– Не знаю, – Александр пожал плечами, – просто мне всегда так думалось. Я ж не предлагаю.

Разговор затих. Братья, проветрившись, направлялись к дому. Каждый про себя думал, что у обоих была своя правда, и было бы лучше простить друг другу колкости. Александр боялся, что брат приукрасит его проблемы в разговоре с родителями. Но тут же ловил себя на мысли, что ничего серьезного не рассказал, да и преувеличить его проблемы было сложно. Константин же думал, что ресурс терпения в его душе определенно исчерпаем, и, если бы Александр в какой-то момент не успокоился, они могли бы серьезно поссориться. В его жизни хватало собственных сложностей, чтобы вникать в суть чьих-то еще.

– Я всегда был уверен, – нарушил молчание Александр, когда они уже подходили к родительскому дому, – что ты до старости будешь на флоте. Выйдешь в отставку, если не адмиралом, то хоть контр-адмиралом, будешь ходить с бородой, с трубкой, как заправский морской волк.

Константин ничего не ответил.

– На кого хоть учишься?

– На строителя.

– Ну, об этом-то я догадался. На какого строителя-то? Проектировщиком будешь?

– Нет, – махнул рукой Константин Степанович, – для этого надо уметь рисовать. Инженерная специальность у меня.

– Понял. Кем хочешь устроиться?

– А пес его знает. Какой-нибудь вариант подвернется. А не найду ничего – запишусь в технадзор, да и дело с концом.

Дома братья поменялись ролями. Александр стал разговорчив, Константин, напротив, ушел в себя. За столом он думал, что каждый раз, когда кто-то из родных падал духом, он всегда пытался его успокоить, взбодрить, чем-то помочь. Но окажись он сам в затруднении, придется выпутываться одному. Бывало, он сохранял внешнее хладнокровие, но внутри нервничал настолько сильно, что не мог решать даже самые простые бытовые вопросы. А ирония в том, что все вокруг всегда ждут его решений, и без его отмашки в семье ничего не происходит. Родители воспитывали его старшим, постоянно внушали, что он должен идти на уступки, быть умнее, подавать пример. И он старался. Правда, никак не мог взять в толк, почему, если хладнокровие и порядок – добродетели, им следуют далеко не все? Почему капризом и истерикой порой можно добиться желаемого быстрее, чем долгим и вдумчивым трудом? А главное, почему «истерички» вызывают у окружающих желание помочь, а он, как бы тяжело ему ни было, нет. Его утешала мысль, что выдержка и самостоятельность говорят о силе характера, возводят его в ранг человека «право имеющего». Но с годами крепло чувство, будто способность быстро реагировать и принимать решения не более чем нервическая реакция на бардак, неустойчивость и неопределенность в жизни, которых он не выносил. Он надеялся, что с возрастом страхов станет меньше, но его личный опыт подтверждал обратное.

Теперь за столом он сомневался, правильно ли поступил, рассказав брату об увольнении со службы. Его терзали противоречия: он понимал, что каши на старом месте уже не сваришь, но флот был делом всей его жизни. Найти предстояло не только работу, но и силы, и смысл создавать себя заново. Спустя несколько месяцев он чувствовал только разочарование и невыносимую тоску. Он ушел не один: многие его сослуживцы покинули службу, но большинство из них просто сменило военный флот на гражданский. Константину Степановичу тогда это казалось полумерой. Сердце требовало перемен. Дольше оставаться в маленьком гарнизонном городе было невозможно. Лишь в Екатеринбурге, куда он поехал в надежде получить жилье по программе для военнослужащих, стала очевидна вся сложность его положения. Друзей и родни нет. Город совершенно чужой. Гражданской специальности, которая позволила бы рассчитывать на хорошую работу, нет. Квартиры нет – очередь на ее получение уже растянулась на много лет. Денег нет. Зато рядом жена, учитель начальных классов, дети, Егор и Настенька. Есть еще неполный комплект полуразвалившейся мебели, которую с горем пополам сумели приобрести на севере.

Унывать было нельзя. И Константин Степанович с удивлением обнаружил, что в самые тяжелые моменты, когда, казалось, он уже был готов отчаяться, его выручали дети. Они всегда находили повод для радости и смеха, чем и отогревали ледяные тревоги отца. Он искал малейший повод порадовать своих чад и сам от этого смягчался, начинал верить, что вскоре все наладится. Скоро подрастет Егор, ему можно будет доверить часть дел по дому. С другой стороны, Настя была младше брата на пять лет и взрослеть пока не спешила.

Егор с самого детства стал проявлять характер. Он рос мальчиком угрюмым, чувством юмора не блистал и не любил, когда с ним, а тем более над ним, шутили. Говорить начал сравнительно поздно, ходить тоже, поэтому с самого детства его водили по всем врачам, которых только можно было найти в военном городке. Но те только разводили руками: ребенок был здоров. А все его особенности в полной мере укладывались в рамки медицинской нормы.

Интроверсия Егора пугала родителей, но когда ему стукнуло пять, родителям вдруг стало ясно: ребенок молчит, потому что ему нечего сказать. Еще до рождения сына Константин Степанович боялся, что он не сможет найти с ним общий язык, уж очень сложно давался ему контакт с маленькими детьми. Но с Егором вышло иначе. В какой-то момент он заговорил как взрослый. Он думал и подбирал слова по-детски, но требовал обстоятельного и вдумчивого объяснения. Во всем он стремился быть самостоятельным. Константин Степанович за это называл его суровым мужичком, в ответ Егор хмурил брови и заявлял, что он серьезный человек и смеяться над ним нельзя.

Самостоятельность сына не вызывала у родителей беспокойства до подросткового возраста. Открытым характером Егор никогда не отличался, а стал еще более закрытым и отстраненным. Иногда он был слишком аккуратен, в желаниях проявлял феноменальную определенность и упорство, был раздражителен, когда кто-то пытался его контролировать, в свою частную жизнь никого не посвящал. В старшей школе уговорил родителей не вмешиваться в его учебу: с ней он разберется без их напоминания. Сердился, если родители вдруг разбирали его вещи, и в своей комнате наводил порядок по первому требованию, лишь бы они не вмешивались. Он убедил отца не следить за его расходами, взамен обещал не пить, не курить и возвращаться домой строго вовремя: в назначенный час, но не позже девяти, не считая отдельных случаев.

Константина Степановича огорчала дистанция, которую с ним поддерживал Егор. Он боялся, что сын оставит дом при первой же возможности. И Егор давал повод так думать. Он хорошо учился, много читал, а в десятом классе заявил родителям, что поступать будет в московский университет. Ирина Михайловна резко воспротивилась этому желанию. Но Константин Степанович понимал, что их сомнения только раздражают сына. Он ответил, что они обеспечат его всем необходимым и позволят остаться в столице, если он пройдет на бюджет. Но, конечно, спокойнее им будет, если он останется в Екатеринбурге, тем более, что здесь можно получить хорошее образование. Позже он уговорил жену поддержать такое решение: до поступления оставалось еще два года, планы могли поменяться. Кроме того, было ясно, что Егор их никогда не простит, если они будут вставлять ему палки в колеса.

Константин Степанович расстраивался, что не выстроил с сыном доверительных отношений, что они не стали друзьями, как он со своим отцом когда-то. Но глядя на вороватую шпану или на растрепанных и вечно пьяных неформалов, Тихомиров думал, что холодная голова уберегла его сына от очень многих бед.

Если Егор родился с половиной сердца, Настю природа наделила двумя. Она росла ласковым, нежным и активным ребенком. Заговорила рано, рано взялась за книжки, а главное, очень любила родителей и проводила с ними все возможное время. Она специально укладывалась в родительской комнате, чтобы Константин Степанович переносил ее в кроватку. Настенька очень любила, когда ей читали. И часто папа засыпал за книгой, зачитываясь с дочкой до глубокой ночи. А в пять лет она заявила, что отныне сама будет читать родителям, когда они заняты.

Настенька стала любимицей семьи. С ней легко ладили Степан Трофимович и Анна Ивановна, и она любила у них гостить. Егору в Балаклаве тоже легко дышалось. Анна Ивановна постоянно говорила, что характером ее первый внук пошел в деда, только не был таким застенчивым. У него было много друзей среди местных ребят, и он постоянно пропадал на море или в походах.

Поэтому, когда Константин Степанович советовал младшему брату родить ребенка, он знал, о чем говорил. Все было ясно: если у Александра проблемы с женой, вопрос о детях расставит точки над i. Если она к нему охладела, то ни за что не согласится. С другой стороны, беременность потребует от нее сбавить темп работы, а ему, напротив, нарастить. В-третьих, дети любят родителей самих по себе. Им не важны должности, статусы, партии. Ребенок разглядит в Александре Степановиче личность, а уж там, может, и он сам себя начнет уважать. Это был совет, которому Константин Степанович следовал в полной мере. И вот, когда страна оправлялась от очередного кризиса, он решил рожать еще одного ребенка.

Две прошлые беременности у Ирины Михайловны прошли без осложнений. Когда она носила Настю, почти не было токсикоза, и врачи удивлялись ее хорошему самочувствию. Третья беременность протекала тяжело. Ирина Михайловна постоянно моталась по больницам, чувствовала себя плохо, переживала по поводу и без. Врачи пугали ее всевозможными подозрениями и пороками. Если ей удавалось выбраться из больниц, дома обязательно находился повод для бесконечных тревог. Сначала муж заболел, потом в больнице пришлось сидеть с Егором и Настей. Потом Константину Степановичу перестали платить зарплату и отправили в неоплачиваемый отпуск. Он был рассеян, бодрствовал по ночам, иной раз мог молча лежать перед телевизором весь день.

Через пару недель Константину Степановичу удалось, наконец, взять себя в руки, но нервы в доме были уже расшатаны до предела. Схватки начались неожиданно, до срока. В ночь, когда Ирину Михайловну увезли в больницу, Константин Степанович не находил себе места. В самый тяжелый момент он нашел среди книг Евангелие и Псалтирь и до пяти утра простоял перед иконой, исступленно молясь о жизни и здравии супруги и ребенка. Падал на колени, вскакивал, вникал в каждое слово, читал совершенно бездумно, замолкал и начинал сначала. Он никогда не был религиозным человеком, но в ту ночь понял, что кроме небесных сил ему не у кого искать помощи. Через два месяца он крестился вместе с младшим сыном.

Митя родился мальчиком хиленьким, весил меньше нужного, кушал плохо, спал тревожно. Врачи еще в роддоме перепугали родителей, поэтому внимание к младшему сыну было нервически повышенным. Пусть Митя требовал больше внимания, чем сестра и старший брат, всей семье после его рождения жить стало легче. Константин Степанович в полной мере осознал, что семья и дети – главное и самое дорогое, что есть в его жизни. Что Ирина Михайловна, несмотря на ее невмешательство, всегда поддерживала его в любых решениях, была хорошим и надежным другом. В ту ночь Константин Степанович почти физически ощутил, что вопреки всей своей силе и стойкости, без супруги не хотел бы прожить и дня. В рождении сына он увидел еще одну возможность выразить ей свою любовь и нежность.

Ирина Михайловна тяжело отходила от родов. Вскоре она заметила, что обычно занятой и немногословный супруг изо всех сил старается облегчить ее быт. Хлопочет вокруг нее с малышом, как мальчишка. Он в оба глаза следил за Митей, при первой возможности укладывал жену спать, мыл полы, ходил по магазинам и готовил на всю семью. Ирина Михайловна знала, что супруг прикроет ее в любой ситуации, и довольно скоро восстановила здоровье и силы.

Сложности по мере взросления Мити нарастали с каждым днем. В раннем детстве у него начался поллиноз, потом обнаружилась аллергия на некоторые продукты и антибиотики. Каждый его чих привлекал к себе напряженное внимание домочадцев. Прямо или косвенно врачебные вопросы не сходили с семейной повестки. За оптимизмом Ирина Михайловна на все лето уезжала с детьми в Севастополь, там Митя чувствовал себя лучше. Ко всеобщему удивлению Настя проявила недюжинный талант, ухаживая за младшим братиком. Врачебные вопросы так занимали ее, что еще совсем юной девочкой она решила связать свою жизнь с медициной.

По-настоящему ситуация в семье обострилась к Митиному тринадцатилетию. Он немного отставал от сверстников по росту, был болезненно худым, постоянно носил очки. На фоне аллергии у него началась астма. Прогнозы докторов не утешали, приходилось постоянно носить с собой кучу лекарств, был риск для жизни. Стоило Мите на минутку задержаться в школе, или не ответить на телефонный звонок, в семье начиналась паника. Время от времени в доме возникала мысль о переезде. Ирина Михайловна любила отдыхать в Балаклаве, и родители Константина Степановича постоянно уговаривали их переезжать к ним, но за долгие годы семья успела прикипеть к Екатеринбургу. Настя училась в медицинском и никуда уезжать не собиралась. Она, о чем между родителями иной раз возникали неловкие разговоры, была влюблена в товарища по университету и не хотела разрывать отношений или усложнять их расстояниями. Егор к тому времени был уже несколько лет женат и жил отдельно от родителей: они с супругой снимали квартиру в центре. Константин Степанович как раз наладил бизнес: организовал строительную компанию, открыл пару магазинчиков, поставлял брус. Для него переезд означал отказ от спокойной жизни, от выстраданного за долгие годы дела. Богатым человеком он не был. Всего за несколько лет до этого с горем пополам они приобрели квартиру в новом доме, и никаких сбережений в запасе не осталось. А работа держалась на договоренностях и личном умении Константина Степановича руководить людьми, что, к сожалению, нельзя конвертировать в валюту.

Все перевернула Крымская весна. Глядя на фотографии из мятежного Севастополя, Константин Степанович неожиданно пришел к мысли, что он сможет наладить жизнь на новом месте.