Читать книгу На перекрестье дорог, на перепутье времен. Книга вторая: Прекрасная Эрикназ - Галина Тер-Микаэлян - Страница 5

За много лет до рождения Эрикназ почти все жители Гюлистана покинули родную землю и вместе со своим меликом (здесь: армянский князь) Абовом бежали в Болниси от чумы и голода. У мелика Абова когда-то был старший брат мелик Беглар, давно погибший и оставивший несколько сыновей. Один из них по имени Сам, отец Эрикназ, спустя какое-то время вернулся в Гюлистан – он имел на редкость вспыльчивый и вздорный нрав, который не позволил ему ужиться в Болниси ни с родными, ни с соседями.

В Гюлистане Сам поселился на пустующих землях, отстроил дом и женился на Шушан из меликства Варанды, дочери небогатого мелика Бабахана, дальнего родственника владетеля Варанды мелика Шахназара. В памяти Эрикназ обрывками детских воспоминаний сохранились зеленые склоны гор и холмов, каменная церковь Напат, их дом на берегу реки Зейва.

В одну из зим, когда ей шел четвертый год, скончался мелик Абов, съевший на пиру в Тифлисе отравленную фасоль. В Гюлистан съехались родные и друзья, привезли тело покойного – как бы далеко от родины не заносила их судьба, но после смерти им полагалось покоиться в родовой усыпальнице у монастыря Хорекованк.

В памяти Эрикназ навсегда остались те похороны – скопление всадников, траурные одежды громкий женский плач. Во главе конного отряда Фрейдун, племянник покойного и родной брат Сама, отца Эрикназ. Уже известно, что Фрейдун избран новым меликом Гюлистана вместо умершего Абова, женщины, собравшиеся на похороны, горячо обсуждают новость:

– Фрейдун более всех звания мелика достоин, не погибни его отец мелик Беглар так рано, не было бы столько бед народу, не пришлось бы уходить из родных мест в Болниси.

– Вай, что говоришь, грех какой! Разве покойный Абов плохим меликом был? Его ли вина, что черная смерть и голод заставили нас родные места покинуть? Не он ли в год черной болезни, опустошившей Гюлистан, просил русского царя дать нашим семьям земли в Болниси?

– А кто в Петербург ездил? Фрейдун сын мелика Беглара ездил за нас просить.

– Женщины, верно ли говорят, что мелика Беглара погубила его жена Амарнан?

– Может и так, Амарнан была жестокой женщиной, ведь в ней текла кровь ее отца, коварного мелика Шахназара из Варанды.

– Говорят, Беглар устал от злой жены и полюбил красивую девушку Бала, а Амарнан подослала к ней и собственному мужу убийцу.

– Может так, а может и нет. Но Фрейдун не похож на мать, он унаследовал благородное сердце своего отца.

– Если кому и досталось злое сердце Амарнан, так это ее третьему сыну Саму.

Мать Эрикназ, прижимая к себе одной рукой маленькую Цахик, другой поспешно увлекает старших детей в сторону – чтобы не слушали. Правда, Эрикназ еще слишком мала, чтобы понять смысл разговора женщин, ей знакомо лишь имя ее отца Сама. Впрочем, о болтовне сплетниц Эрикназ и ее пятилетний брат Хачатур тут же забывают и с любопытством таращат глаза на траурную процессию. Рядом с меликом Фрейдуном скачет Манас, сын покойного мелика Абова, позади братья Фрейдуна – Давид и Сам. Лицо Сама, отца Эрикназ, как всегда хмурое – она не помнит, чтобы отец когда-либо был в хорошем настроении.

Несчастье, изменившее жизнь их семьи, случилось несколькими днями позже, и спустя много лет Эрикназ помнила все до мельчайших подробностей.

Они с Хачатуром сидят на ковре в большой комнате, и мать, покачивая маленькую Цахик, учит их молитве. Голос ее, как обычно, тихий и ровный, Эрикназ и Хачатур старательно повторяют за ней слова и фразы. Неожиданно дверь хлопает, вбегает отец, волосы его растрепаны, взгляд блуждает.

– Шушан, – кричит он, протягивая вперед руки, испачканные чем-то красным, – этими руками я сейчас убил моего родного брата Фрейдуна!

– Что ты говоришь, Сам, опомнись.

Мягкий голос жены обычно умиротворяюще действует на Сама, но на этот раз он продолжает метаться по комнате.

– Говорю тебе, я его убил!

– Расскажи мне, как все случилось, – ей еще не верится, что муж говорит правду.

– Я… я вывел коня из конюшни, а он вдруг заупрямился – испугался снега. Я вышел из себя, стал хлестать его кнутом, и тут появился Фрейдун. Закричал: почему ты мучаешь коня, посмотри, как приятно, когда тебя бьют! И он хлестнул меня по спине. Я разозлился, выхватил кинжал и вонзил ему в грудь. Фрейдун… он лежит там – у конюшен, на снегу. Погос, что заикается, все видел, он побежал звать людей, надо бежать.

– Сам, погоди, что ты хочешь делать? Сам!

Разбуженная Цахик громко кричит. Не слушая жену, Сам открывает большой сундук, вытаскивает спрятанный мешок с монетами, часть денег высыпает на стол, и сует мешок за пазуху.

– Половину оставляю тебе. Скроюсь в Иране. Возьму с собой Хачатура, тебя и девочек они не тронут. Потом заберу вас к себе.

Набросив на испуганного мальчика теплый башлык и подхватив его подмышку, он убегает, и спустя минуту за окном слышится топот копыт его лошади. Шушан все также сидит, укачивая плачущую Цахик, Эрикназ, чувствуя, что случилось что-то ужасное, робко жмется к ногам матери.

Спустя два часа послышались голоса, от резкого удара ногой дверь распахнулась, чуть не сорвавшись с петель, в комнату ввалилась толпа мужчин. Среди них были Овсеп, Давид и Шамирхан, сыновья мелика Фрейдуна.

– Где твой муж, женщина? – резко спросил Овсеп.

Шушан поднялась и стояла перед ним с ребенком на руках.

– Не знаю, – прошептала она.

Зимой смеркалось рано, комнату быстро наполняли сумерки. Овсеп приказал:

– Зажги свечи!

Положив Цахик на кровать, она повиновалась. Овсеп хмуро разглядывал комнату, вцепившуюся в подол матери Эрикназ, блестевшие на столе золотые монеты. Пришедшие осматривали дом.

– Нигде нет, – доложил Овсепу высокий мужчина в черном башлыке, – одного из его коней в конюшне тоже нет, следы на снегу ведут на запад, к реке. Там снега нет, следы обрываются. Теперь в темноте не догнать, он уже у самой границы.

Овсеп рассмеялся недобрым смехом.

– Если бы этот глупец Погос так не заикался и толком объяснил все раньше! Где твой сын? – он повернулся к Шушан и по ужасу, мелькнувшему в ее глазах, сразу обо всем догадался. – Увез с собой? А тебя и девочек бросил, решил, не трону?

– Делай с нами, что хочешь, – устало и покорно проговорила она.

– Пусть уезжают, – крикнул восемнадцатилетний Шамирхан, – семье убийцы нет места на земле предков!

– Утром тебя и детей отвезут в Гянджу, – сурово проговорил Овсеп, глядя на поникшую Шушан, – дальше езжай, куда хочешь. Деньги и все, что есть в доме, забери с собой, мне ничего не нужно.

– Благодарю тебя, – низко поклонившись, тихо ответила она.

По заснеженным тропам Шушан с девочками довезли до Елисаветполя, бывшей Гянджи, а теперь русских владений, и оставили. За небольшую плату она договорилась с купцами, везущими из Карабаха шерсть и сыр, что они доставят ее с детьми в Тифлис – там, как рассказывала ей покойная мать, жила ее тетка Парандзем.

Холодным ветреным днем караван через Гянджинские ворота вошел в Тифлис и последовал к Турецкому Майдану – главному городскому базару. Здесь Шушан распрощалась с купцами, начавшими разгружать товар. Им теперь было не до нее, но один все же посоветовал:

– Возьми муши (носильщик в Тифлисе), госпожа, за один абазе (мелкая монета) он с тобой хоть весь день по городу будет ходить. Не бойся, здесь еще не было случая, чтобы муши кого-нибудь ограбил и сбежал.

Совет показался ей неплох – правой рукой она несла Цахик, левой крепко сжимала ручку Эрикназ, боясь, что девочка потеряется, локтем постоянно ощупывала привязанный к поясу кисет с монетами, не потерялся бы. Куда уж при этом было еще и тащить тюки с вещами!

Шум и блеск майдана ошеломили Эрикназ, она послушно плелась за матерью, ухитряясь при этом вращать головой во все стороны. Пройдя несколько шагов, Шушан остановилась, сообразив, что не знает, куда идти. Следовавший за ней муши, высокий широкоплечий татарин, тоже остановился и безмолвно ждал.

Мимо, громыхая колесами, проехала груженая коврами арба, зазывно кричали кинто (веселый торговец вразнос), предлагая лежавшие на табахе (деревянный поднос, который кинто носили на голове) товары, а впереди на высокой скале высился окруженный крепостной стеной Метехский замок. Возможно, у жителя Санкт-Петербурга или Москвы Метехи, лишенный блеска царского пребывания, вызвал бы грусть, да и сам Тифлис 1808 года, превращенный в российскую провинцию, мог показаться невзрачным захолустьем, но Шушан, в первый раз попав в огромный город, растерялась от окружавшего ее великолепия.

Однако маленькая Цахик, проснувшись, начала хныкать, Эрикназ вертелась у ног матери, дергая ее за руку, нужно было идти. Решившись, Шушан направилась в сторону возвышавшегося за домами армянского храма, муши послушно плелся за ней. Они шли по узкой извилистой улице, по обе стороны которой разместились лоточники с товарами, под ногами хлюпала грязь, брызги ее летели маленькой Эрикназ в лицо, но она не жаловалась, а лишь жмурила глаза. Дважды им пришлось шарахаться в сторону, прижимаясь к лоткам, чтобы пропустить спешивших по своим делам всадников, и наконец появились ворота армянского храма.

Каменная кладка окружавшей церковь стены была наполовину разрушена – здесь, как и везде в городе, еще заметны были следы разрушительного нашествия Ага-Магомет-хана. Из ворот вышел священник, и Шушан поспешила ему навстречу.

– Благослови, тер хайр.

Одной рукой прижимая к себе Цахик, другой продолжая крепко держать Эрикназ, она склонила голову под крестное знамение и коснулась губами протянутой руки. Священник внимательно оглядел молодую женщину.

– Откуда ты, дочь моя?

– Из Гюлистана, тер хайр, – бесхитростно отвечала Шушан, – ищу в Тифлисе сестру матери, у которой хочу остановиться. Скажи, тер хайр, как мне найти Парандзем из Джраберда (одно из меликств Карабаха)?

– Где живет твоя родственница?

– Этого я не знаю, тер хайр. Моя покойная мать говорила мне, что ее родственница Парандзем вышла замуж и живет в Тифлисе.

– Парандзем! Да знаешь ли ты, дочь моя, сколько в Тифлисе женщин по имени Парандзем?

Разбуженная их голосами Цахик захныкала, Шушан энергично покачала ее и тяжело вздохнула.

– Значит, придется мне стучать в каждый дом и спрашивать, как найти Парандзем из Джраберда. Кто-нибудь да укажет мне.

– Стучать в каждый дом! – священник возвел глаза к небу. – Известно ли тебе, дитя мое, сколько в этом городе домов?!

– Нет, тер хайр, но ведь их не может быть больше, чем птиц в небе, – с привычными ей спокойствием и покорностью отвечала она.

Спустя несколько лет, уже достаточно прожив в Тифлисе, Шушан не раз рассказывала дочерям о своей первой встрече с добрым священником тер Сааком, который в ответ на ее наивные слова не рассмеялся, а начал сочувственно расспрашивать:

– Расскажи, дочь моя, как ты оказалась в Тифлисе. Где твой муж?

И тут Шушан, не выдержав, в первый раз разрыдалась. Она рассказала священнику все без утайки. Он сочувственно слушал, кивал головой – имя мелика Абова и история его загадочной смерти, случившейся после пира у знатного местного князя, были многим в Тифлисе знакомы. Подумав немного и узнав, что у Шушан есть деньги, тер Саак отвел ее в Авлабари (старый район Тифлиса) и устроил на постой у госпожи Сирануш, вдовы купца Аракелова.

Не скажи тер Саак, что Шушан – невестка хорошо известного мелика Абова, Сирануш, может, и не согласилась бы пустить ее к себе. И вовсе не из недоверия к незнакомой женщине – она тревожилась, как бы дети Шушан не обеспокоили другую ее жилицу, француженку Терезу де ла Маринер, к которой по-дружески заезжала сама жена нового правителя Грузии Наталья Ахвердова.

Терезе было лет сорок пять, с Сирануш она объяснялась через говорившего по-французски лакея-армянина, так как не знала ни одного из местных наречий. Сирануш, не очень умная от природы, принимала это за высокомерие, но не обижалась, поскольку считала естественным – не может же столь знатная дама общаться на равных с вдовой простого купца.

Лакей, который от имени Терезы снял половину дома, сообщил, что его госпожа пожелала переехать сюда из Сололаки (район в центре Тифлиса), поскольку находит расположение дома романтичным. Действительно, окна выходили в сторону Метехского замка, а с веранды можно было с высоты обозревать Куру, в которую круто обрывался берег. К тому же, дом мало пострадал после нашествия Ага-Магомет-хана и после небольшого ремонта все еще сохранял облик жилища минувшего века. Вдова, не сильно разбиравшаяся в романтике, слов лакея не поняла, тем не менее, сильно возгордилась, поэтому, пуская Шушан, строго-настрого запретила ей беспокоить мадам де ла Маринер.

Однако случилось неожиданное – однажды маленькая Эрикназ, не послушав матери, выбежала на веранду. Тереза улыбнулась и, протянув к ней руку, что-то сказала на незнакомом языке. Испуганная Шушан, выскочив вслед за дочерью, хотела увести девочку – ей строго-настрого запрещалось выходить на веранду, когда там отдыхала другая жилица. Но Тереза поманила ее к себе и на ломаной смеси языков пригласила заходить в гости.

Со временем Эрикназ, а потом и подросшая Цахик стали проводить все дни на половине Терезы. Они очень скоро научились болтать по-французски, Тереза учила их читать, показывала свои книги, где написано было о далеких странах. О своем прошлом, и о том, как она оказалась в Тифлисе, она не рассказывала никогда – Эрикназ узнавала об этом лишь по случайным обрывкам фраз, сказанным в минуты откровений.

Кроме Натальи Ахвердовой мадам де ла Маринер редко принимала гостей. Эрикназ помнила зашедшего однажды господина Клапрота. Он просидел у Терезы очень долго, горничная дважды подавала закуски и разливала чай, а Клапрот рассказывал что-то, чему Тереза внимала с величайшим интересом. Спустя много лет Тереза рассказала Эрикназ, что господин Юлиус Клапрот, ее давний знакомый, зашел к ней в тот день, вернувшись из своего путешествия по Кавказу. Шушан не смела обеспокоить соседку, занятую с гостем, и позвать дочь, поэтому Эрикназ, про которую совершенно забыли, забилась в уголок дивана и слушала его чуть хрипловатый веселый голос:

– Не поверите, мадам, в последний раз я пил хороший чай в гостях у Хопача, князя черкесского племени Мухоши. Этот Хопач, угощая меня, хвастался, что отобрал мешок индийского чая у своего бывшего родича Рослан-бека из дома Мисост.

– Несомненно это придало чаю особый вкус, – со смехом заметила мадам де ла Маринер, – но что значит у «бывшего родича»?

– Обычная история для тех краев, мадам. Рослан-бек был женат на сестре Хопача, а потом бросил ее с двумя детьми, так что родство их прервалось.

– Бедная женщина! – посочувствовала Тереза. – Надеюсь, Рослан-бек, лишившись мешка с чаем, был достойно наказан.

– Больше всего в этой истории досталось самому князю Хопачу, ему пришлось взять сестру с племянниками к себе и срочно подыскивать ей нового мужа – таков обычай. Если бы вы, мадам, видели эту сестру и слышали ее голос, то пожалели бы не ее, а Рослан-бека. Во всяком случае, найти ей нового мужа было нелегко. Желая отомстить за неприятные хлопоты, ее брат князь Хопач напал на возвращавшегося домой Рослан-бека и отобрал всю добычу – сам Рослан-бек незадолго до того ограбил караван грузинских купцов. Добыча перешла из одних рук в другие, мешок с чаем был среди трофеев.

– Какие милые и приятные обычаи! Это племя поклоняется Христу или Магомету?

– Мухоши недавно приняли магометанство, но еще едят свинину. У них нет ни мечетей, ни мулл. А вот мидавийцы, что живут высоко в горах, не магометане. Они никому не подчиняются, у них нет ни князей, ни старшин, они сами выбирают себе достойного предводителя.

– Подумать только, – подлив гостю чаю, Тереза покачала головой, – вот, где воплотились мечты о свободе и равенстве.

– У абадзехов и басианов, – продолжал увлеченный своим рассказом Клапрот, – нет никакой религии, хотя басианы, как мне удалось узнать, почитают бога по имени Тегри и приносят ему жертвы.

– Все-таки, людям невозможно жить, не придумав себе бога. Извечная мечта человека о добром родителе, который защитит, утешит, ответит на все вопросы и простит грехи. Еще чаю, месье Клапрот?

– Вы вольтерьянка, – со смехом отозвался Клапрот, – чаю, пожалуйста, мадам, в своих путешествиях я соскучился по хорошему чаю.

Мадам де ла Маринер тоже рассмеялась и, подав ему чай, продекламировала Вольтера:

– «Все люди рождаются на свет с носом и пятью пальцами на руке, и ни один из них не появляется на свет с понятием о боге»

Эрикназ за время, проведенное рядом с мадам де ла Маринер, стала свободно понимать французскую речь. Для ребенка, которому еще не исполнилось пяти, девочка была очень хорошо развита, и, хотя в беседе Клапрота и мадам де ла Маринер ей многое было непонятно, кое-что ее ухо выхватило. Поэтому позже, когда Клапрот ушел, она выбралась из своего уголка и, чуть шепелявя, но очень серьезно спросила:

– Мадам, а кто придумал Бога, которому мы с мамой молимся?

Тут только Тереза заметила девочку и сильно рассердилась – скорей всего, на себя.

– Не повторяй того, что не понимаешь, иначе накличешь беду, поняла?

– Поняла, – испуганно прошептала ничего не понявшая Эрикназ.

Другим человеком, изредка посещавшим мадам де ла Маринер, был пожилой господин по фамилии Караев. Хозяйка госпожа Сирануш в первый же его приход заглянула к Шушан и важно сообщила, что «господин Караев из знатной семьи, он врач и лечил самого последнего грузинского царя Георгия, а его дядя Татул тоже был врачом и лечил самого царя Ираклия. Но мадам француженка на свое здоровье не жалуется, господин Караев приходит к ней просто поболтать, потому что она тоже знатного рода».

Скорей всего, Сирануш больше не с кем было об этом поговорить – всем ее знакомым и соседям давно приелись рассказы о знатной жилице, а про доктора Караева они и без того знали, – но Шушан неожиданно почувствовала себя задетой и гордо вскинула голову:

– Дядя моего мужа мелик Абов к царю Ираклию запросто в гости ездил!

Со временем Шушан уже не раздражалась из-за хвастливой болтовни глуповатой Сирануш, но неожиданно у нее стала вызывать неприязнь соседка мадам Тереза – молодая женщина ревновала к ней старшую дочку. К счастью, Шушан была достаточно умна, чтобы понять, насколько полезно для Эрикназ общение с француженкой, поэтому никогда не запрещала ей и подраставшей Цахик навещать мадам де ла Маринер.

Однажды в начале зимы 1811 года, когда Эрикназ сидела у мадам Терезы, разглядывая книгу с большим портретом мужчины с длинными волосами на первой странице, приехал господин Караев с племянницей Катрин. Девушка, как всегда, пришла в восторг при виде Эрикназ.

– Какой красавицей становится эта малышка! Дядя, вы только посмотрите, она еще больше похорошела!

– Гм, действительно, – господин Караев устало улыбнулся, потрепал Эрикназ по щеке и, порывшись в карманах, сунул ей леденец.

Сделав реверанс, как учила мадам Тереза, Эрикназ скромно опустила глаза и вежливо поблагодарила:

– Merci beaucoup! (большое спасибо)

Катрин пришла в еще больший восторг:

– Ах, какие ямочки у нее на щеках!

Она начала тискать и целовать девочку. К счастью для Эрикназ, с трудом выносившей подобное обращение, вслед за Караевыми, приехала жена правителя Наталья Ахвердова с дочкой Ниной, ровесницей Эрикназ. С ними была молоденькая гувернантка Нины мадемуазель Валери, дружившая с Катрин. Обе девушки, уединившись в отдаленном углу гостиной, немедленно принялись обсуждать предстоящий бал в доме правителя. Доктор Караев стал рассказывать старшим дамам о чуме, вспыхнувшей в войсках во время осады Ахалцихе, а Эрикназ показывала Нине книгу, которую рассматривала до приезда гостей.

Девочки не виделись с минувшего лета, когда Ахвердова в последний раз привозила дочь к мадам Терезе. Тогда Эрикназ и Нина под присмотром мадемуазель Валери играли на веранде с Цахик. Они и теперь не прочь были бы поиграть, но стояла зима, и на веранде гулял холодный ветер. Пришлось довольствоваться разглядыванием толстого книжного тома с нарисованным на обложке важного вида мужчиной.

– Кто этот господин в парике? – шепотом спрашивала Нина.

– Это Декарт, – также тихо отвечала Эрикназ, – он написал эту книгу и вот эти слова на первой странице.

– Я знаю французские буквы, но еще не умею читать, а вы?

Мадам Тереза научила Эрикназ читать, и теперь девочка, водя пальцем по строчкам, медленно выговаривала длинную и непонятную фразу:

– Я… мыслю… значит я… существую.

– Ничего непонятно! – засмеявшись, Нина тряхнула головой. – А это что? Ой, это же господин Караев!

Эрикназ любила рисовать, но почему-то стыдилась этого и постоянно прятала куда-нибудь нарисованное. В прошлый приезд Караева она постаралась изобразить его лицо на бумаге – полные щеки, крючковатый нос, тонкий рот, морщины возле губ, – а потом, боясь быть застигнутой, сунула листок между страниц.

– Отдайте!

Однако Нина, увернувшись, подбежала с листком к матери.

– Мама, мадам, посмотрите! Месье Караев, Эрикназ нарисовала вас.

– Почему ты так кричишь, дитя мое, где мадемуазель Валери? – Ахвердова посмотрела в дальний угол гостиной, где, обо всем позабыв, над чем-то весело смеялись мадемуазель Валери с Катрин, и тяжело вздохнула, – мне кажется, мадемуазель Валери слишком молода для гувернантки. Однако в Тифлисе сейчас очень трудно найти воспитательницу для детей.

– Молодость – единственный порок, который сам собой исчезает, – возразила мадам Тереза, решившая вступиться за соотечественницу.

Меж тем доктор Караев, надев очки, разглядывал рисунок и одобрительно покачивал головой.

– Однако же, эта маленькая проказница талантлива, вы не находите? – он передал рисунок мадам Терезе.

– Девочка неплохо рисует, – согласилась та, – ко мне в юности, как ко всем девицам нашего круга, приходил учитель рисования, я пытаюсь преподать Эрикназ то, что запомнила, но она уже давно меня превзошла.

Эрикназ, надувшись и стыдясь, стояла, опустив голову. Госпожа Ахвердова, ласково погладив ее по голове, взяла у доктора листок и отдала ей:

– Иди и покажи мадемуазель Валери, она разбирается в живописи. Нина, ты тоже подойди к мадемуазель Валери и сядь рядом с ней.

Однако, едва они отошли, как Эрикназ со злостью смяла рисунок и сунула его в карман.

– Не хочу ничего показывать!

Нина, не испытывавшая желания общаться с гувернанткой, немедленно согласилась.

– Правильно, не нужно. А знаете, давайте говорить не по-французски, чтобы мадемуазель Валери нас не поняла.

– Давайте, – Эрикназ тоже рассмеялась и перешла на смесь армянского с грузинским, тюркским и русским – этот своеобразный тифлисский диалект она усвоила, играя с соседскими детьми, – хочешь, потихоньку убежим к нам и поиграем с Цахик? Твоя мама будет думать, что ты рядом с гувернанткой, а гувернантка вообще ничего не заметит. А моя мама будет рада.

Шушан действительно обрадовалась маленькой гостье, принесла из кухни огромную тарелку только что испеченного хрустящего печенья, налила в кружки сладкого гранатного соку. Трехлетняя Цахик протянула Нине свою куклу:

– Будем играть?

Взяв куклу, Нина благодарно кивнула:

– Спасибо, Цахик. Мне дома теперь не с кем играть, госпожа Шушан, – доверительно пожаловалась она, – мой брат Николя ушел к Богу, теперь живет у ангелов.

Шушан сочувственно кивнула – ей известно было, что старший сын у Ахвердовых недавно умер от скарлатины. Она ласково погладила Нину по голове.

– Что поделаешь, барышня Нина, такова воля Божья, он оставил тебе другого брата и сестру.

– Брат Жорж едва ходить научился, с ним не поиграешь, – возразила Нина, – а Софи еще только и умеет, что пеленки пачкать. Ой, какое вкусное у тебя печенье, госпожа!

Шушан просияла – она любила, когда хвалили ее стряпню. Девочки налегли на печенье, но их идиллия была вскоре прервана – в дверь постучали мадемуазель Валери, обеспокоенная исчезновением своей воспитанницы, и Катрин Караева.

– Прости нас, госпожа Шушан, – сказала Катрин, – мы ищем Нину. А, она здесь.

– Простите, что ушла без разрешения, мадемуазель Валери, – скромно опустив глаза, с набитым ртом прошамкала Нина, нарочно искажая французские слова.

Она давно усвоила, что немедленное покаяние может освободить от скучных наставлений и нотаций.

– Заходите, барышни, – дружелюбно пригласила Шушан, – садитесь к столу.

Катрин не заставила себя ждать, смущенно поколебавшись, к ней присоединилась Валери. Изящно взяв большое хрустящее печенье, она аккуратно надкусила его, и лицо ее невольно выразило удовольствие. Катрин же восторга не скрывала:

– Госпожа Шушан, поделись рецептом твоего чудного печенья.

– Непременно, барышня, – Шушан улыбнулась, – меня научила печь его покойная свекровь Амарнан, когда я только вышла замуж. Что бы ни говорили о ней, но со мной она всегда была добра. Наверное, потому что мы обе родом из Варанды.

В глазах ее мелькнула печаль. Валери тихо спросила Нину:

– О чем говорят эта дама и мадемуазель Катрин?

– Я переведу, – опередила собиравшуюся с мыслями подругу Эрикназ, которой в последнее время нередко случалось служить переводчицей для мадам Терезы, когда ее лакей, знавший французский, отлучался по делам.

– Ты очень скучаешь по дому, госпожа Шушан? – в голосе Катрин слышалось сочувствие – она знала историю Шушан.

– Как не скучать! У нас в Арцахе даже солнце по-другому светит, а здесь я, как весна, так болеть начинаю, кашель мучает.

– Разреши моему дяде осмотреть тебя, госпожа Шушан, – обеспокоенно сказала Катрин, – ты же знаешь, он очень хороший врач.

– Дай Бог здоровья тебе и твоему дяде, барышня, что там меня смотреть? Тоска меня грызет, вот что, а от тоски никто не вылечит.

Валери, которой Эрикназ торопливо нашептывала перевод, погрустнела.

– Скажите своей маме, мадемуазель, что я тоже очень скучаю по моему дому в Нуази-ле-Гран. Поблагодарите ее за угощение, – взгляд француженки, устремленный на Нину вновь стал строгим взглядом воспитательницы, – мадемуазель Нина, вы тоже поблагодарите мадам за угощение, но теперь нам пора, ваша мама будет беспокоиться.

Нина надула губы, но послушно поднялась и сделала реверанс.