Читать книгу Стекольщик - Герш Тайчер - Страница 6

Работа нашей памяти, с одной стороны, покрывает огромные интервалы времени и пространства, а с другой стороны, – очень выборочна. Десять классов в двух школах, десять счастливых лет, а запомнились только немногие второстепенные детали. Я никогда не делаю заметки, ни на лекциях, ни на важных совещаниях. Уже давным-давно я продумал это, решил и сделал правилом не делать заметок. Важное всегда запомнится, а лишнее не должно засорять память.

Неужели то, что запомнилось со школьных лет, и есть самое важное? Помню, мама записывала меня в школу и я встретил Алика в школьном дворе. В первом классе помню Лену с огромными, сверкающими и очень красивыми глазами. Помню, как директор школы похвалила меня, после того как заглянула в мою тетрадь по каллиграфии. Во втором классе помню, как первоклассница Алла подала мне руку, когда мы играли в ручеёк во время перерыва. Образ её прекрасной руки, наверное, занял очень важную ячейку моей памяти, ту, которая стоит во главе пирамиды прекрасного.

Помню нашу пионервожатую. Таких хороших воспитателей и добрых людей больше нет, не должно быть, это было бы противоестественно в нынешние времена. Помню мою первую учительницу по математике. Она меня никогда не наказывала за озорство на её уроках, потому что знала, как сильно я её люблю и уважаю.

Не могу забыть последнюю ночь перед приемом в пионеры. Мне было очень трудно заснуть, и я боялся не дожить до утра, как тогда мне казалось, самого важного утра в моей жизни. Не забуду и тот день, когда всех моих одноклассников приняли в комсомол, а меня не приняли. Не думаю, что был ещё такой случай по всему Советскому Союзу, когда восьмиклассник страстно желает быть комсомольцем, а ему отказывают, не объясняя причин. То есть была беспричинная причина. Парторг, она же завуч нашей школы, сказала: «Пока я парторг в этой школе – Глейзер не будет комсомольцем». Позволю себе заметить, что наша завуч выглядела как эсэсовский надзиратель в концентрационном лагере – с сильно морщинистой и безгубой физиономией. И ещё отмечу, что я всё-таки вступил в комсомол, и даже дважды, но об этом в другой раз.

Сегодня трудно поверить, что такое могло случиться. Может, легче поверить, что Сталин расстрелял маршала Тухачевского вместе с тысячами верных стране офицеров? Может, обратное и есть правда? Может, действительно маршал Тухачевский был негодяем и предателем? Более правдивой причиной расстрела неоспоримо является популярная в те времена певица Большого театра Вера Давыдова. Проблема со всеми конспирологическими теориями – отсутствие достоверных фактов. У меня же есть своя теория и достоверные факты. На фотографии 1936 года в первом ряду делегаты чрезвычайного 8-го Всесоюзного съезда Советов сидят в следующем порядке: Жданов, Каганович, Ворошилов, Сталин, Молотов, Калинин, и Тухачевский. Только Тухачевский без усов – выпендривается, значит.

В семнадцать лет всё было ясно и просто, но с годами, вместо определённости, всё стало сложно, запутанно и недоверчиво. Помню времена, когда яйца были вредны для здоровья. И действительно, они как-то исчезли из магазинов. Через несколько лет появились яйца в изобилии и все газеты стали писать о пользе яиц. Ещё через какое-то время окончательно решили, что белок – это полезно, а желток – вредно для здоровья, а про скорлупу до сих пор умалчивают.

А разве легче поверить в то, что в школе, в 7-ом классе, донесли на меня, что я присутствовал на похоронах моего деда, где мужчины молились? После чего родителей вызывали в школу для воспитательной работы и написали строгое письмо отцу на работу. Угрожали отца уволить с работы, а меня послать в детский дом, но этого не случилось. В те времена я принимал это за ошибки, которые неизбежны при важных революционных изменениях. Теперь я уверен в фундаментальной причине этого кошмарного социального эксперимента. В Советском Союзе на протяжении многих десятилетий люди регулярно писали доносы друг на друга: сослуживец на сослуживца, сосед на соседа, товарищ на товарища. Ментовская страна! Отмечу однако, что я всегда был и до сих пор остаюсь атеистом, хотя на похоронах в обществе молящихся мужчин продолжаю присутствовать.

Мой брат был старше меня на четыре с небольшим года. В молодости он был очень красивым, похожим на маминых родственников, а я был похож на отцовских. Уродом я себя никогда не считал. Как-то мама сказала мне, что если мужчина красивее обезьяны, то он красавец. После этого я посмотрел в зеркало и убедился, что я не обезьяна. Больше по этому поводу я не переживал. С возрастом мы с братом становились всё более и более похожими, а когда оба полысели, стали выглядеть, как близнецы.

Брат ходил во Дворец Текстильщиков, находящийся в ста метрах от нашего дома, и занимался там народными танцами. Рядом с Дворцом Текстильщиков, на углу Театральной площади, под фонарем, было удивительное дерево. Вечерами во время гололёда это дерево покрывалось льдом и сверкало, как будто было украшено самой Снежной Королевой.

В шестом классе брат привёл и меня в ансамбль народных танцев. Всю мою взрослую жизнь я любил и умел танцевать. Любил от рождения, а умел потому, что учился этому пять лет. Для начала меня определили в балетную группу, так как я был единственным мальчиком и в этой роли был очень полезен для танцев, где участие мужского танцора было незаменимым. Девичье окружение и чувство уникальности удержали меня в балетной группе почти год. После того, как я немножко подрос и подучился танцевать, меня приняли в ансамбль «Юность». С годами я занял ведущее место в этом ансамбле, участвовал в концертах и даже выезжал на гастроли в Киев. Многие девушки в нашей школе часто приглашали меня танцевать. Они очень любили, а я здорово умел покружить их в вальсе то по часовой стрелке, то против, стремительно водить их по танцевальной площадке в ритме фокстрота или дать им почувствовать, хотя бы на несколько минут, что они под полным мужским контролем, в танго.