Читать книгу Собор у моря - Ильдефонсо Фальконес - Страница 6

– Твой сын останется в большом доме. Донья Гиамона позаботится о нем. Когда мальчик достигнет определенного возраста, он пойдет в подмастерья.

На этой фразе Бернат перестал слушать Жауме.

Первый помощник явился на рассвете. Рабы и подмастерья повскакивали со своих тюфяков, как будто вошел сам Сатана, и выбежали из помещения, толкая друг друга.

Бернат пытался успокоить себя тем, что за Арнау будут присматривать и мальчик приобретет профессию, а затем станет свободным человеком.

– Ты понял? – спросил его Жауме.

Бернат молчал, и Жауме выругался:

– Чертов селянин!

Бернат чуть было не ударил его в ответ, но улыбка, появившаяся на лице первого помощника, сдержала его.

– Соглашайся, – продолжил Жауме. – Сделай это, и твоей сестре не придется за тебя заступаться. Я повторю тебе главное, селянин: ты будешь работать с утра до вечера в обмен на кров, еду и одежду. Гиамона будет заботиться о твоем сыне. Тебе запрещено заходить в дом; ни под каким предлогом ты не можешь этого делать. Тебе также запрещено выходить из мастерской, пока не пройдет год и день, которые нужны, чтобы ты мог получить свободу. И каждый раз, когда какой-нибудь незнакомец войдет в мастерскую, ты должен прятаться. И еще: ни в коем случае не рассказывай, что с тобой произошло, даже здесь. Хотя эта родинка… – Жауме покачал головой. – Так решили хозяин с доньей Гиамоной. Доволен?

– Когда я смогу видеть моего сына? – спросил Бернат.

– Это меня не касается.

Бернат закрыл глаза. Впервые увидев Барселону, он пообещал Арнау свободу. У его сына не будет никакого сеньора!

– Что я должен делать? – спросил он наконец.

– Загружать дрова. Загружать стволы за стволами, сотни стволов, тысячи стволов, которые необходимы для работы печей. И следить, чтобы они не гасли. Носить глину и убирать. Убирать грязь, песок и пепел из печей.

Медленно потянулись дни.

Бернат трудился в поте лица. Выносил пепел и песок за дом. Когда возвращался, покрытый пылью и пеплом, мастерская снова была грязной, и он начинал все сначала. Под пристальным взглядом Жауме вместе с другими рабами он выносил готовые изделия на солнце. Первый помощник контролировал работников каждую минуту, прохаживаясь по мастерской, покрикивая, раздавая оплеухи молодым подмастерьям и грубо обращаясь с рабами, для которых не жалел и кнута, когда что-то было ему не по душе.

Один раз, когда рабы ставили на солнце большую посудину, та вырвалась у них из рук и покатилась. Жауме в ту же секунду достал виноватых кнутом. Посудина даже не треснула, но первый помощник завопил как бесноватый, раздавая удары рабам, которые вместе с Бернатом несли ее.

Дошла очередь и до Берната.

– Попробуй только, и я убью тебя, – пригрозил Бернат, спокойно глядя в лицо Жауме.

Первый помощник заколебался и, покраснев, стал щелкать кнутом в сторону остальных, уже успевших отойти от него на приличное расстояние. Бернат облегченно вздохнул.

Этот случай ничего не изменил – Бернат продолжал вкалывать, не щадя сил, и его не надо было подгонять.

Ел он то же, что давали всем.

Поначалу ему хотелось сказать толстой женщине, готовившей им, что он своих собак кормил лучше, но, видя, как подмастерья и рабы с жадностью набрасываются на кормежку, предпочел промолчать.

Спал Бернат в одном помещении с остальными работниками, на соломенном тюфяке, под которым хранил свои скудные пожитки и деньги, которые ему удалось захватить с собой. Благодаря столкновению с Жауме он завоевал уважение рабов и подмастерьев, а также прочих помощников хозяина, приглядывающих за ними, поэтому спал спокойно, несмотря на блох, чужой запах пота и храп, стоящий вокруг.

И все это он терпел ради тех двух раз в неделю, когда чернокожая рабыня, свободная от обязанностей по дому, приносила ему Арнау, который обычно спал. Бернат брал сына на руки и вдыхал аромат, исходивший от него, от чистой одежды, от детских мазей. Потом, чтобы не разбудить ребенка, он приподнимал одежду, чтобы посмотреть на его ножки, ручки и кругленький животик.

Арнау рос и набирал вес. Бернат убаюкивал его и, повернувшись к Хабибе, молодой мавританке, умолял ее взглядом дать ему побыть с сыном еще немного. Иногда он пытался погладить малыша, но его потрескавшиеся ладони царапали кожу ребенка, делая ему больно, и Хабиба без промедления забирала у него малыша. Несколько дней спустя Бернат пришел к молчаливому соглашению с мавританкой: она старалась молчать, а он гладил румяные щечки сына тыльной стороной ладони, чувствуя при этом, как от прикосновения к нежной коже малыша у него по телу пробегали мурашки…

Когда же девушка наконец начинала показывать знаками, что пора вернуть ей ребенка, Бернат целовал сына в лоб и неохотно передавал его няньке.

Через несколько месяцев Жауме сообразил, что Бернат мог бы выполнять более полезную работу для мастерской.

Они оба научились уважать друг друга.

– Рабы не думают, когда работают, – как-то при случае сказал первый помощник Грау Пучу. – Они трудятся только из страха перед кнутом, не прилагая стараний. А вот ваш шурин…

– Не говори, что он мой шурин! – перебил его Грау, отлично понимая, что Жауме получил удовольствие, позволив себе в разговоре с хозяином эту маленькую вольность.

– Этот селянин… – поправил себя помощник, делая вид, что сконфузился. – Он не такой, как все. Он проявляет интерес даже к маловажным поручениям. Он чистит печи так, как никогда прежде их не чистили…

– И что ты предлагаешь? – резко спросил Грау, не отрывая взгляда от бумаг, которые просматривал.

– Может быть, его следует занять другими работами, где требуется больше ответственности? – Жауме пожал плечами. – Учитывая, что он обходится так дешево…

Услышав эти слова, Грау поднял голову и посмотрел на первого помощника.

– Не заблуждайся, – сказал он ему. – Бернат не стоил нам денег как раб, не заключал с нами договор как подмастерье, и ему не придется платить как помощнику мастера, но это самый дорогой работник, который у меня есть.

– Я имел в виду…

– Знаю я, что ты имел в виду. – Грау снова занялся своими бумагами. – Делай то, что считаешь нужным, но я тебя предупреждаю: этот крестьянин никогда не должен забывать своего места в мастерской. Иначе я выкину тебя отсюда и ты никогда не станешь мастером. Ты меня понял?

С этого дня Бернату поручили помогать помощникам мастера; он стал также приглядывать за молодыми подмастерьями, не умевшими обращаться с большими и тяжелыми пресс-формами из огнеупорной глины, которые должны были выдерживать температуру, необходимую для обжига фаянса или керамики. Из них делались огромные пузатые кувшины с узким, очень коротким горлышком и плоским основанием. Их вместимость достигала двухсот восьмидесяти литров[3]. Такие кувшины предназначались для перевозки зерна или вина. До этого времени Жауме приходилось привлекать для подобных работ по меньшей мере двух своих помощников. Благодаря Бернату стало достаточно одного, чтобы довести процесс до конца: сделать пресс-форму, обжечь ее, наложить на тинаху слой оксида олова и слой оксида свинца в качестве флюса – все это были компоненты глазури. Затем нужно было поставить тинаху во вторую печь, с меньшей температурой, чтобы олово и свинец не расплавились и не смешались, тем самым обеспечив изделию непроницаемый стекловидный слой белого цвета.

Жауме остался доволен результатом своего решения: с помощью Берната он значительно увеличил производительность мастерской, а Бернат продолжал с прежним усердием относиться к своей работе.

«Он лучше, чем кто-либо из помощников!» – вынужден был признать Жауме.

Он не раз пытался прочитать мысли крестьянина, но лицо Берната оставалось непроницаемым. В его глазах не было ни ненависти, ни злобы. Жауме спрашивал себя: что с ним случилось, почему он оказался здесь? Этот молодой мужчина был не таким, как остальные родственники хозяина, которые появлялись в мастерской с одной целью: всем им нужны были только деньги.

А вот Бернат…

С какой нежностью он смотрел на своего сына, когда его приносила мавританка!

Ему хотелось свободы, и ради нее он работал изо всех сил, как никто другой.

Взаимопонимание между ними, помимо увеличения производительности труда, дало и другие плоды.

Однажды, когда Жауме подошел, чтобы поставить печать хозяина на горлышко новой тинахи, Бернат прищурился и взглядом указал на основание изделия.

Но…

«Ты никогда не станешь мастером!» – пригрозил однажды своему помощнику Грау, когда тот при нем выразил свое дружелюбное отношение к Бернату.

Эти слова частенько вертелись в голове Жауме.

Поэтому он притворился, что внезапно закашлялся, и отступил от тинахи, не поставив на нее печать. Внимательно посмотрев на основание кувшина, он заметил маленькую трещину, свидетельствующую о том, что изделие лопнуло в печи. Жауме пришел в ярость от недосмотра помощника… и затаил еще больше злобы на Берната.

Пролетели год и день, необходимые для того, чтобы Бернат и его сын стали свободными.

Грау Пучу удалось заполучить желанное место в городском Совете Ста. Однако Жауме не замечал никакой перемены в поведении крестьянина. Любой другой на его месте потребовал бы письмо с правом на гражданство и бросился бы по улицам Барселоны искать развлечений и женщин, но Бернат этого не сделал.

Почему?

В Бернате постоянно жили воспоминания о мальчике из кузницы. Он не чувствовал себя виноватым: этот несчастный встал на его пути к спасению сына, и Бернат вынужден был его ударить.

Но если подмастерье умер…

Бернат мог получить свободу от своего сеньора по прошествии необходимого срока, однако ему вряд ли удалось бы избавиться от обвинения в убийстве. Гиамона посоветовала брату не говорить об этом случае никому, и он послушался ее. Бернат не мог рисковать, поскольку понимал, что Льоренс де Бельера, вероятно, отдал приказ схватить его не только как беглеца, но и как убийцу.

Что стало бы с Арнау, если бы его отца задержали?

За убийство наказывали смертью.

Его сын продолжал расти здоровым и крепким. Мальчик еще не начал говорить, но уже ползал и выдавал трели, от которых у Берната звенело в ушах.

Хотя Жауме по-прежнему держался с Бернатом надменно, его положение в мастерской переменилось – его уважали все больше (об этом не догадывался только Грау, поглощенный своей торговлей и разнообразными старыми и новыми обязанностями). И нянька-мавританка, с молчаливого согласия Гиамоны, которая тоже была слишком занята детьми и домашними делами, стала приносить ребенка все чаще, улучая момент, когда тот не спал.

Сейчас Берната беспокоило только одно: его не должны были видеть в Барселоне, поскольку это могло навредить будущему сына.