Читать книгу Школьные тайны и формула нелюбви. Из-Вращение Чувств - Ки Чанс - Страница 9

Когда миссис Ти открыла дверь в кабинет истории на следующий день, она тешилась лукавой надеждой, что после её « блистательного» актёрского дебюта перед картой мира на прошлом уроке, одиннадцатый класс встретит её по-человечески.

Как бы ни так! Обе принцессы смотрели куда-то в пустоту и с вызовом переговаривались на своём корявом языке.

Люк Скайуокер решил, видимо, придерживаться «тёмной стороны» своего папаши Энакина и мрачно, почти злобно ругался на тарабарщине с Дарт Вейдером. Причём, и принцессы и прочие «войнозвёздовцы» употребляли одни и те же слова. Снова и снова. Как у них самих уши не вяли, миссис Ти не представляла.

Мальчик с бархатными глазами говорил на каком-то, похожим на индийский (огни, анахата, шушасана – доносилось до учительницы), языке с девушкой за соседней партой. И только многодетная чернокожая красавица со смешливыми, ироничными глазами пыталась докричаться на чистом английском до девочки, которая почти лежала на последней парте. Девочка была чем-то на неё похожа: такие же деликатные и правильные черты лица и печально-ироничный взгляд не детских глаз.

Тина не очень представляла, что ей делать. Но знала точно, чего делать было нельзя. Она даже чувствовала, что и миссис Вия, директриса, очень бы не хотела, чтобы она это делала: обращать хоть толику своего учительского внимания на шутовскую группу в костюмах и заигрывать с ними.

Тина поздоровалась и написала тему урока: «Послевоенный мир: опять война? История в лицах: Судан».

– Как Вас зовут? – обратилась учительница к девушке на первой парте.

– Сиша

– Вы давно живёте в США?

– Два года.

– Вы сказали, что родились, жили, а потом бежали из Судана. Так?

– Да.

Миссис Ти повесила на стену большую карту мира, показала, где находится Судан и коротко о нём рассказала. Потом дала слово Сише.

– Прочного мира в Судане мы никогда не знали. Потому что в стране живут самые разные племена, и каждое считает себя главным.

– А на каком языке люди говорят?

– На разных. Одни на Динка. Другие на Нуаре. А я с детства ещё на английском и арабском говорила.

– Ты, наверное, была из очень богатой семьи. Иначе, как бы ты три языка выучила?

– Мой папа был известным политиком в нашей округе. Он закончил два университета. А мама медсестрой. Папа был христианином, а мама – мусульманкой, родом из Египта. Это она меня арабскому языку научила.

– А что же с твоей семьёй потом случилось? – спросила одна из принцесс.

– Началась гражданская война. Папу забрали в Армию. Потом разорили наш дом. И мы ушли на Юг, к папиному брату.

– А сколько вас было?

– Трое. Мама, моя сестра и я.

– Тебе сколько лет было?

– Мне – двенадцать, сестре – восемнадцать.

– Дядю-то хоть нашли?

– Да. И он нас принял, как родных. Через неделю мама взяла нас за руки, и мы пошли к дороге, по которой пришли в город. Она остановилась, обняла нас и сказала:

– Больше вас я люблю только вашего отца. А он в беде. Я должна быть с ним. О вас позаботятся. А отец совсем один.

Она так плакала, когда всё это говорила, что мы и слов-то разобрать не могли. И она ушла. Больше мы её не видели.

– Вам нормально жилось у дяди?

– Хорошо жилось. И всего хватало. Но через три месяца война и в его дом пришла. И нам опять пришлось бежать. Мы шли днём, а ночью прятались в кустах. Питались фруктами, ягодами, съедобными растениями. Однажды нас разбудили громкие крики на арабском. Это были правительственные солдаты. Они забрали нас в казарму. Меня поставили чистить туалеты, мыть обувь и собирать хворост для костров. А сестру отдали в жёны командиру.

– Вас хоть кормили?

– Очень мало. А наказывали каждый день. И мы вновь решили бежать. На Север. Там Красный крест лагеря организовывал. Сестра была беременная, и я отдавала ей свою воду и фрукты, которые мы изредка находили.

– Сколько же вы шли?

– Где-то месяц. Наконец, мы увидели палатки и людей. Идти мы уже не могли. Мы поранили ноги, подхватили инфекцию, и ноги распухли. Стали толщиной с наши туловища. Так что к лагерю мы не подошли, а подкатились: мы легли на бок и катились по земле, помогая себе руками. Вскоре нас подобрали. Это оказался военный лагерь. Хуже первого… Особенно заместитель командира. Он решил взять меня в жёны. Ждал, когда поправлюсь.

В классе стояла нереально уважительная тишина. Тина вдруг поймала себя на том, что непрошеные мысли наползали одна на другую и переплетались в отвратительный рептильный клубок. В голове мелькали испуганные, не по-детски серьёзные лица детей из семей беженцев, которые наводнили Россию после распада СССР. И неважно, от каких войн они спасались и откуда приезжали. Обида за то, что взрослые люди, которых полагалось чтить и слушаться… Все те старшие и уважаемые, которые внушали детям, что только они знают, как надо правильно жить и обходиться с другими, обошлись с ними так безжалостно и несправедливо. Эта обида кричала глазами всех цветов и разрезов из убогих, дурно пахнущих общежитий и вновь ставших коммунальными квартир. Она замораживала своим безразличием к собственной жизни, когда встречался с ней на улицах, куда хлынул поток молодых тел, которым нечего было продавать, кроме своей юности.

Внезапно мысли учительницы резко изменили направление и устремились в скучную маленькую палату Коррекционного Центра. Там, в полном одиночестве, её самая яркая, талантливая ученица Лия пыталась обрести душевный покой и веру в то, что жизнь прекрасна. Как красиво звучит… И как фальшиво… Да…

Тина грубо оборвала мысль и спросила черноокую Сишу:

– И что же вы сделали? Когда поняли, что в этом лагере хуже, чем в предыдущем?

– Возле лагеря была деревня, а в ней жил лекарь. Звали его Амос. Я до него кое-как добралась и уговорила взять нас к себе. Вот к нему однажды ночью мы и сбежали.

– И стали жить у него?

– Да. Он и, правда, вылечил нас своими мазями и настойками. Амос же и роды у сестры принял. Родился мальчик. А меня Амос взял в рабыни. Даже бумагу какую-то у сельского старосты оформил. Пришёл от него и сказал: «Теперь ты – моя вещь. По закону». Я его за это стала ненавидеть! А тут ещё Амос начал возмущаться тем, что младенец слишком голосистый. Он даже сестру пару раз избил: дескать, младенец спать ему не даёт. Когда ребёнку было месяца три, в дом лекаря нагрянули солдаты. Первым в хижину ворвался заместитель командира отряда. Ни слова не говоря, он взвёл курок своего пистолета и прицелился в моё сердце. Так мне казалось… Что прямо в сердце.

– Он успел выстрелить?

– А где была сестра?

– А ты хоть на пол упала?

Резкий, режущий уши звук заставил всех вздрогнуть. Но это был всего-навсего школьный звонок.

Всё, – сказала Тина. – Урок окончен. Мы очень благодарны Сише за то, с каким мужеством она делится с нами своей историей. Мы дослушаем её на следующем уроке. И… Спасибо всем.

Выходя из класса, она заметила, что штурмовики что-то яростно обсуждают, а Дарт Вейдер снимает свой плащ, капюшон и маску, закрывавшую глаза. Тина вышла в коридор, вздохнула и решила, что следующий урок даст нужные подсказки, что делать с этим паноптикумом дальше. И успокоилась. Но лишь на минуту. Потом в сердце что-то провернулось, и оно заболело. Она ничего не могла поделать: орган, который по мнению всех американских специалистов служит лишь насосом для перекачки крови, наполнялся нехорошим предчувствием беды.