Читать книгу Однажды в деревне. Юмористические рассказы - Лариса Евгеньевна Холодова - Страница 2

Деревня, в которой жили моя бабушка и дедушка по папиной линии, и в которую я приезжала каждое лето на каникулы, была обычным среднестатистическим колхозом. Выращивали рожь, пшеницу, дыни, арбузы, кукурузу, водили коров и свиней, тем и жили. На всю деревню был один магазин, в который один раз в неделю подвозили товар, школа, детский садик и клуб.

Жил в этой деревне дед Митрофан, вот о нём и пойдет сегодня речь. Те, кто постарше, его ровесники, называли его Митроха. Дед был местным юмористом и шутником. Наверное, не было в деревне ни одного человека, над которым он не подшутил, может, только председатель колхоза, да главбухша, Клава – уважал и побаивался.

Бывало, сидит на лавочке, а мимо соседка идет:

– Здорова, Петровна.

– И тебе, Митроха, не хворать. Чего, опять дурака валяшь, сидишь, зубоскалишь?

– А чё мне и не позубоскалить? Я мыла-то импортного себе уже прикупил, чё не порадоваться. Нынче баньку стоплю, попарюся от души.

А, надо сказать, что в те времена, когда уже был близок крах Советского Союза, не только в деревнях, но и в городах импортного мыла днём с огнём не сыщешь. Да, чего там, импортного, обычного не каждый раз купишь.

– Ой, да и где ж ты импортно мыло-то купил? Бршешь, небось, как всегда!

– Гл—я—я, а ты чё, не знала? В магазин наш нынче привезли. Гляньте вы на неё, вся деревня уже понакупила, а она не знает. Ну, надо же! Вон Пистимея (на самом деле её звали баба Маша, Пистимеей прозвали за злобу и жадность после какого-то фильма, то ли Строговы, то ли Вечный зов, то ли Тени исчезают в полдень – сейчас уже и не припомню) уже один ящик притащила, за вторым побёгла. Ей же два сразу-то не унести, худа, как глист, не то, что ты, ты, – и, прищурив глаз, оценивающе посмотрел на Петровну, – и три коробка донесёшь.

– Да на кой Пистимее столько мыла, она ж одна!

– А я почём знаю? Может солить.

И Петровна бросила все дела и бегом побежала в магазин за дефицитным товаром, которого, понятно, в магазине и в помине не было.

Или идет дед Митрофан вечерком, а возле какого—нибудь дома бабы сидят, лясы точат:

– И, чё, бабы, без дела сидите? – и так удивленно на них смотрит.

– А чё нам вечерком и не посидеть?

– А—а—а, вы не знаете! Да там же Нюрка орден свой обмывает, и мне вот налила с радости.

– Какой орден, ты чё болташь?

– Гля—я—я, чё болтаю! Да вы не слыхали, чё ли? Дак к ей нынче председатель парткома с району приезжал. Орден вручил, за трудовую доблесть, ага, первой степени. Я иду, а она така вся нарядна, орден на ей болтается, говорит, заходи, мол, за мой орден прими на грудь. Говорит, мол, кого встретишь, пущай ко мне идут.

– Да за каку таку трудовую доблесть, она ж бухгалтером в правлении всю жисть просидела! – Возмущаются бабы такой несправедливости.

– Вот чё не знаю, того врать не буду, орден и всё тут!

И бабы дружно побежали к Нюрке на другой конец деревни орден смотреть. Понятно, что ни сном, ни духом ни про какой орден она не слышала, глаза на баб выпучила:

– Тожа мне, нашли кого слушать! Председатель парткома! Первой степени! Тьфу! Дурак старый!

Местным пацанятам тоже от деда доставалось. Как-то раз идёт мимо него Стёпка, пацанёнок, лет двенадцати, заядлый рыбак. Рядом с деревней реки не было, но были несколько прудов. Не сказать, что там клёв великий был, но пацанята котам карасей таскали, бывало, что и крупный попадался, так того – на жарёху. Самый ближний пруд – Артемоновский.

– Чё, Стёпка, нынче на рыбалку не пойдешь?

– Здорово, дед Митрофан, не, мамка не велела, говорит, на работе задержится, а мне корову встречать.

– Эх—х, не повезло тебе!

– Чего не повезло-то? Корову встретить – не хитрое дело сто тыщ раз встречал.

– Да, причем тут корова! Я про рыбалку. Жалко, что на рыбалку не попадёшь нынче.

– Да, куда она денется? Завтра схожу.

– Не скажи, Стёпка, не скажи. Нынче городские приезжали к Артемоновскому пруду. Так такую кучу рыбы туда выпустили, говорят, что в ём форель что ли будут разводить. Завтра охрану приставят, чтобы местные рыбу не поперетаскали. А форель, Стёпка, рыба дефицитная, а кака вкусна да жирна. Эх—х жалко, мог бы на сто лет вперёд натаскать, пока охрана не приехала.

Стёпка, он же дитё, глазки разгорелись, и бегом домой за удочкой.

Мать пришла, корова возле задней калитки топчется, слава Богу, сама пришла, а Стёпку и «митькой звали» (так у нас говорили, когда не знали, куда человек пропал). Темнеет уже, а Стёпки нет, забеспокоилась, побежала по друзьям, да вовремя на деда Митрофана наткнулась.

– Ты чё, Дашка, с выпученными глазами бегашь? Потеряла чё?

– Да Стёпка куда-то делси, не найду, дядь Митрофан.

– Да известно, куды он делси, на Артемоновском форель удит.

– Каку форель? – У Дашки от удивления глаза, как блюдца стали.

– Да откуда ж я знаю, каку?

Дашка бегом на пруд, а дед сидит, ждёт концерта. Спустя время Дашка Стёпку хворостиной с пруда гонит, тот бежит во всю прыть, подпрыгивает, когда матери удается его кончиком хворостины по ногам хлыстнуть.

Бежит Дашка мимо Митрофана и только кулаком ему погрозила. А дед ухохатывается.

Но один раз и деду Митрофану сильно досталось. Обозлились бабы на него после того, как на другой конец деревни на Нюркин орден посмотреть сбегали и решили проучить шутника—затейника.

Как-то теплым летним вечерком собрались бабы на лавочке у Петровны, а дед Митрофан напротив через дорогу на своей лавочке сидит. Бабы демонстративно вполголоса шушукаются. Поглядят, поглядят на него и снова – шу—шу—шу. Деду любопытно стало, о чём так увлеченно бабы судачат. Пошёл к ним.

– Здорово, бабоньки, о чём шушукаетеся, чё случилася?

– Ой, а ты будто бы не знашь? – Спросила Петровна.

– Да откудава я могу знать?

– Ой, не знаю, не знаю.

– Ну, говорите, чё?

– Ой, бабы, не знаю, прямо, сказать чё ли, чи не? Не выдавать Капу?

– А чё Капа? – Заинтересовался дед Митрофан.

Дело в том, что по молодости у них с бабой Капой роман был. Дело к свадьбе шло, но этот шалопай с другой на сеновале покувыркался. А с бабой Капой у них до сеновала дело не дошло, строгая была, мол, только после свадьбы. Она, как прознала, так раз и навсегда погнала от себя Митрофана.

А Митрофан, чтобы перед мужиками лицом в грязь не ударить, наболтал всем: «Побёг от ей только пятки сверкали, поскольку она ведьма, клянусь, мужики, ну у нас до „ентого“ дело дошло, а у ей хвост! Ей Богу!»

С тех пор местные мужики от Капы подальше держаться стали, не то, чтоб безоговорочно верили, но так, на всякий случай. Капино время было упущено, так она замуж и не вышла. Надо сказать, что и Митрофан не женился. Всю жизнь бобылём прожил.

Теперь баба Капа на Митрофана очень большой зуб имела.

– Да чё Капа, – говорит Петровна, – надысь её в магазине встренула, а на ей лица нет – исхудала, аж посерела. Спрашиваю, чё с тобой, подруга, чё квасишьси? А она мне и говорит:

– Ой, Надька, не знаю и как сказать, на старости лет я чё ли с ума схожу. Как гляну на Митрофана, так сердце-то из груди и выскакиват. Уже жизня к концу, а я забыть его всё не могу. Вот ведь обалдуй – и мне всю жизню спортил и сам до сих пор один мается.

О, как ты, старый пень, мозги бабе-то задурил! А сам ходишь по деревне, зубоскалишь всё! Только смотри, Митроха, мы тебе это не говорили. Чтобы ни одна душа не прознала!

– О, каки дела! – дед Митрофан почесал затылок, – ну, ладно, бабы, пойду я, делов много.

На следующий день дед Митрофан справил баньку, напарился. Выбрился до блеска, лицо огуречным лосьоном натёр, наодеколонился Шипром – и к бабе Капе. Идет по деревне такой гордый, грудь вперёд, а то – снова себя первым парнем на деревне почувствовал. А Петровна поодаль за ним по над дворами крадётся. Потоптался возле калитки в нерешительности, махнул рукой, зашёл во двор.

Петровна в щёлку Капиного забора смотрит. Дед Митрофан поднялся на крыльцо, постучал:

– Капитолина, выходи!

Открывается дверь, выходит баба Капа в простом ситцевом выцветшем халате, в косынке, а через плечо полотенце:

– Чё надо, чёрт старый? Припёрси! Аль забыл чё?

– Ты, Капитолина, не ершись. Знаю я, что ты по мне до сих пор сохнешь. Дак, чё старое-то поминать, давай сойдёмся!

Баба Капа аж зависла на несколько секунд с открытым ртом:

– Это ещё чего, ты, старый дурень, удумал, тудыть—растудыть! А ну, иди отседова! Ему уже к земле привыкать надо, а он женихаться! Вот я тебе за всё сейчас, – и погнала деда Митрофана полотенцем с крыльца, а потом за ворота, – Вот я тебе сейчас, – хлопала полотенцем жениха баба Капа, – Я тебе сейчас за ведьму, я тебе сейчас за хвост! Да я бы свой хвост такому ироду как ты да ни в жисть бы не показала!

– Так, значит, есть он, хвост, значит есть! – орал, убегая дед Митрофан, – Значит, правду я говорил – ведьма ты, Капка! Ведьма и есть! А ты, Надька, я тебе ещё покажу! – И погрозил ей кулаком.

– Иди, иди отседова, уноси ноги, пока цел! Попадись ты мне еще. Жених, тудыть, растудыть! – заходилась баба Капа.

Петровна согнулась от смеха. Капа чуть постояла, успокаиваясь:

– Надька, а чего это было-то, а? он чё, рёхнулся на старости лет, чё ли?

Тут Петровна всё бабе Капе и рассказала. Баба Капа вздохнула:

– Как была ты, Надька, непутёвая, так ей и осталася. – И больше не смогла сдерживать приступ смеха. Женщины еще долго смеялись. А у себя дома, на маленькой кухоньке, сидел дед Митрофан со своим соседом, дедом Николаем, старым товарищем, перед ними стояли полные рюмки «от стрессу», и изливал душу:

– Слышь, Михалыч, такому, как я, говорит, свой хвост в жисть бы не показала! Так, значит, есть он хвост, значит есть!

Вот таким шутником был дед Митрофан – светлая ему память. Люди хоть поначалу на него обижались, но не долго. Уж очень он юморной был, все в одном рассказе и не напишешь. Если читателям понравятся приключения деда Митрофана, то напишу еще, я их помню много. Одну, наверное, точно, с собой в главной роли. В то лето меня дед Митрофан развел на то, что он в молодости фокусником работал. Ух, как же долго я на него дулась! Мне тогда всего-то лет десять было.