Читать книгу Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 18

Рыба ловилась плохо, как и всегда у удильщиков, сидящих в компании. Попадалась по большей части мелкая, серебрящаяся макрель и изредка та крупноголовая, тоже чешуйчатая рыба, которую французы называют «волком» (loup). Удильщики тотчас же отцепляли рыбу от крючков и бросали ее каждый в свою корзинку. Наибольшая удача была для баска в широкополой шляпе и с давно не бритой бородой, которая засела густой щетиной на его щеках и подбородке. На баска взирали все с завистью. Но вот пришел католический священник в черном подряснике и круглой шляпе. Он был с удочками, корзинкой с крышкой и жестянкой с наживками. Баск и сидевший с ним рядом мальчик в шляпе с надорванными в нескольких местах полями тотчас же раздвинулись и дали священнику место. Тот сел на мол, свесив к воде длинные ноги, обутые в башмаки с серебряными пряжками, и только что закинул улочку, как тотчас же вытащил довольно крупную рыбу.

– Тьфу ты пропасть! Попам везде счастье! – воскликнул по-русски бородач в серой паре, плевавший на крючок. – Только пришел, как уж и с рыбой.

Священник торжествующе спрятал рыбу в корзинку и только что закинул свою удочку еще раз, как у него снова клюнуло.

– Опять? Ну, поповское счастье! – продолжал по-русски бородач в серой паре.

Супруги переглянулись друг с другом, и Николай Иванович шепнул:

– Земляк-то наш как сердится!

Священник медленно вытягивал из воды лесу.

На этот раз показалась не рыба, а какой-то темно-бурый комок, с первого раза казавшийся похожим на гигантскую жужелицу, как бы обмотанную потемневшими водорослями. Эти водоросли шевелились, вытягивались и извивались. Удившие и смотревшая публика захохотали.

– Что это такое? – спросил доктора Николай Иванович.

– Каракатица. Здесь их много.

Глафира Семеновна, заметив извивающиеся, выходящие из головы каракатицы щупальца, пронзительно воскликнула: «Ах, змеи!» – отскочила от удящих и опрометью бросилась бежать по набережной. Супруг и доктор Потрашов побежали за ней.

– Что с вами? Что с вами? – кричал ей доктор.

– Она змей видеть не может. С ней делаются даже какие-то конвульсивные содрогания, – отвечал супруг.

– Да это вовсе не змеи, это каракатица, чернильная рыба.

– Она даже угрей и налимов боится.

Николай Иванович и доктор подбежали к Глафире Семеновне. Она уже сидела на скамейке и, слезливо моргая, смотрела в морскую даль.

– Чего вы испугались? Это вовсе не змеи. Это каракатица, самое невинное животное, – проговорил доктор, садясь с ней рядом.

– Но ведь я видела, как что-то извивалось… Фи!

– Ноги каракатицы или, лучше сказать, щупальца. Вот они и извивались. Это животное головоногое, как его называют, – рассказывал доктор. – Самое безобидное животное, никогда ни на кого не нападающее, кроме мелкой рыбешки, ракушек и креветок. Вот какому-нибудь зубастому морскому хищнику каракатица неприятна. Спасаясь от него, она тотчас выпустит из себя вонючую, черную, как чернила, жидкость, и хищник, ошеломленный вонью и темнотой воды, останавливает свое преследование, а каракатица в это время спасается. От способности испускать из себя черную жидкость ее иные и зовут чернильной рыбой.

Доктор Потрашов приготовился прочесть целую лекцию о каракатице, но Николай Иванович его перебил:

– Вот и отлично. Теперь по крайности будем знать, какая такая эта самая каракатица. А то у нас каракатица вроде ругательного слова. Сам говоришь иногда про кого-нибудь: «Ах ты, каракатица!» А что такое каракатица, до сих пор не знал.

Глафира Семеновна улыбнулась.

– Одну нашу знакомую мы все зовем каракатицей, – отвечала она, взглянула на мужа и прибавила: – Пелагею Дмитриевну. Она такая смешная, на коротеньких ножках и рот до ушей.

Они поднялись со скамейки и пошли по пляжу. Глафира Семеновна успокоилась и спрашивала Потрашова:

– Где бы нам, доктор, начать завтра утром брать теплые ванны?

– Да вот… – И доктор указал на двухэтажное строение, приютившееся внизу, под самой набережной около воды. – Только зачем вам брать теплые? Возьмите тепловатые.

– Будто это не все равно? – спросил Николай Иванович.

– Тепловатые прохладнее теплых. Здесь градусники децимальной системы – ну, возьмите двадцать шесть градусов, двадцать пять.

– Тут мужские и женские ванны? – спросила Глафира Семеновна.

– Здесь пол вообще не разделяется. Вы видите, и в открытом-то море купаются мужчины и женщины вместе.

– Нужно вперед записаться или можно и так?

– Прямо приходите и закажите себе ванны. Вам отведут один кабинет, а мужу вашему другой. Ванна стоит франк и двадцать пять сантимов. Впрочем, в верхнем этаже, кажется, обстановка получше и стоит полтора франка.

– Вот в полтора франка и пойдем.

– Там есть консультация врача, и стоит это два франка, но зачем вам консультация? Да и врач-то этот, кажется, сомнительный.

– Ну что тут! Проконсультируемся. Важная вещь два франка! Два франка я, два франка она – четыре франка! Уж приехали на морские купания, так надо все испытать. Пускай наживаются.

Часы показывали еще только около трех. На пляже не было особенного многолюдия. Только ребятишки усеивали своими пестрыми костюмами песок у воды и делали берег похожим на цветник. Пестроту прибавляли няньки и мамки-кормилицы, одетые в национальные костюмы разных департаментов Франции и обвешанные яркими разноцветными лентами. Был морской прилив, песчаная полоса берега у волы сузилась, а потому детские толпы были теперь теснее, чем утром. Слепые певцы надсаживались, распевая арии и аккомпанируя себе на мандолинах. Был и скрипач, выводивший смычком убийственные ноты, был даже кларнетист. Сидели и так слепые нищие, сидели на стульях и побрякивали раковинами с положенными в них медными монетами, приглашая гуляющих к пожертвованию. У некоторых слепых на груди были прикреплены докторские свидетельства в рамках, объясняющие, что сбирающий подаяние действительно слеп, и даже объясняющие, вследствие каких причин он ослеп. Одни слепые нищие были с провожатыми женщинами или мальчиками, у других были собаки, пуделя, привязанные к ножкам стульев. Бросалось в глаза, что все эти нищие были прилично и даже франтовато одеты.

– Сколько слепых-то! – вырвалось у Глафиры Семеновны, и она сунула одному из них полфранка.

– И хорошо здесь собирают, – отвечал доктор. – В особенности щедро им русские подают. Здешние нищие откровенны. Я разговаривал с ними, и они говорят, что времени лучшего, как русский сезон, для них нет. Вы вот будете в воскресенье в русской церкви у обедни, так посмотрите, сколько там на паперти нищих стоит! Я пришел в первый раз туда и подумал, что я на русское кладбище попал. Да вот вам мальчик при этом слепом старике. Я думал, что он старику внуком приходится и, разговаривая с мальчиком, назвал старика его дедушкой – гран-пер. Мальчик улыбнулся и отвечал мне: «Нет, он мне не дедушка, он мой хозяин, а я его доместик – слуга». – «Ах, так ты и жалованье получаешь?» – спросил я его шутя. «Да, он мне платит франк в день и дает мне два завтрака и обед». И мальчик сказал мне правду. А вот и еще сорт нищенства, – указал доктор на проходящего старика. – Продавец.

Старик нес ящичек, перекинутый на ремне через шею. В ящике лежало несколько карандашей, шпильки, две пачки конвертов и почтовая бумага.

– Да ведь и у нас есть такие нищие, – заметил Николай Иванович.

– Нет-с… Посмотрите ему на спину.

На спине старика висела дощечка, и на дощечке крупными буквами было написано: «Grand-père Isidor Court, né à 1804».

– «Дедушка Сидор Кур, родился в тысяча восемьсот четвертом году», – перевел доктор и спросил супругов:

– Есть у нас на Руси что-нибудь подобное?