Читать книгу Под южными небесами. Юмористическое описание поездки супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых в Биарриц и Мадрид - Николай Лейкин, Николай Александрович Лейкин - Страница 9

Комната в гостинице осмотрена супругами. Цена сообщена. Их сопровождал хозяин-француз, тот самый, который выскочил из гостиницы с зонтиком к Глафире Семеновне.

– Дорого… – сказал Николай Иванович в ответ на объявленную цену. – Се шер… Больше шер, чем в Париже. А Пари дешевле…

Он хотел было торговаться, но Глафира Семеновна перебила его.

– Брось… Биарриц ведь самое дорогое, самое модное место, – сказала она. – Здесь, само собой, дороже Парижа.

– Модное-то модное, но почем знать, может быть, мы не в центре города, а в каком-нибудь захолустье? Да и верно, что в захолустье, судя по той пустынной дороге, по которой мы ехали.

– А если это в захолустье, то ночь переночуем, а завтра и переедем. Ведь завтра утром пойдем смотреть город и увидим, в захолустье это или в центре.

Пока они разговаривали по-русски, француз-хозяин хлопал глазами.

– Если вы возьмете у нас полный пансион, то, разумеется, вам обойдется дешевле, – проговорил он по-французски.

Глафира Семеновна перевела мужу.

– Какой тут пансион! – воскликнул тот. – Надо прежде испытать завтра – чем и как здесь кормят, а потом уж уговариваться о пансионе. Нон, нон, пансион демен, завтра пансион, – дал он ответ хозяину. – А апрезан – дони ну дю тэ… тэ рюсс… русский чай и манже, манже побольше. Глаша! Ты лучше меня говоришь. Скажи ему, чтоб подали нам чаю, молока, кипятку к чаю и поесть чего-нибудь.

Начала ломать французский язык Глафира Семеновна. Хозяин понял и объяснил, что еды теперь он никакой не может дать, кроме хлеба, масла и яиц, так как кухня уже заперта. Она перевела мужу.

– Ну, черт его дери, пусть даст к чаю хоть хлеба с маслом и яйца.

Хозяин ушел. В комнату начали вносить картонки, саквояжи, баульчики, полушки. Явилась в комнату молоденькая заспанная горничная в черном платье и белом чепце и стала приготовлять постели и умывальник. Глафира Семеновна раздевалась, снимала с себя корсаж и надевала ночную кофточку. Николай Иванович сердился и говорил:

– И как это они здесь за границей свою кухню везде берегут! Кухня и повар словно какая-то святыня. Еще нет одиннадцати часов, а уж и кухня закрыта, и ничего достать поесть горячего нельзя. Мы, русские, на этот счет куда от иностранцев вперед ушли! У нас в Петербурге, да и вообще в России, в какую хочешь захолустную гостиницу приезжай ночью до полуночи, то тебе уж всегда чего-нибудь горячего поесть подадут, а холодного – ветчины, телятины, ростбифа, так и под утро дадут. Разбудят повара и дадут. А здесь в хорошей гостинице только в одиннадцатом часу и уж отказ: кухня заперта, его превосходительства господина повара на месте нет.

– Ну что делать, в чужой монастырь с своим уставом не ходят, – откликнулась умывавшаяся супруга. – Такие уж здесь порядки.

– Да пойми ты: я есть хочу, есть, я путешественник и приехал под защиту гостиницы. Гостиница должна быть для меня домом, как это у нас в России и есть. Ведь это гостиница, а не ресторан. А я в ней и холодной еды себе вечером достать не могу, – доказывал Николай Иванович.

Девушка принесла в номер чай, сервированный на мельхиоре, две булочки, два листочка масла, но яиц не было.

– Пуркуа без еф? Яйца нужно! Еф! – воскликнул Николай Иванович.

Но горничная заговорила что-то на непонятном для супругов языке.

– Испанка, должно быть, – сказала Глафира Семеновна. – Эспаньоль? – спросила она девушку.

– Non, madame… Basque… – дала ответ горничная.

– Баска она.

– Что же она про яйца говорит?

– Ничего понять не могла я. Да брось. У меня в корзинке два хлебца с ветчиной есть, которые ты купил в Бордо, – вот и съешь их.

– Ах, Бордо, Бордо! Вот видишь, как Бордо нам помог, а ты не хотела в этот город заехать! – проговорил Николай Иванович. – Ну, баска, уходи, проваливай, – махнул он рукой остановившейся горничной и смотревшей на него недоумевающими глазами. – Да никак она и кипятку к чаю не подала? – взглянул он на поднос с чаем.

– Подать-то подала, но меньше чайной ложки, в маленьком молочничке, – отвечала жена и покачала головой: – Не могут они научиться, как русские чай пить любят, а еще имеют здесь в Биаррице так называемый русский сезон.

– Да, да, – подхватил Николай Иванович. – К англичанам приноравливаются, англичанам и чай приготовляют по-английски, и английские сандвичи делают, пудинги английские в табльдотах подают, хотя эти пудинги никто не ест за столом, кроме англичан, а для русских – ничего. А русских теперь за границей не меньше, чем англичан, да и денег они тратят больше. Черти! закоснелые черти! – выбранился он и принялся есть хлебцы с ветчиной, купленные в Бордо, запивая их английским вскипяченным и доведенным до цвета ваксы чаем.

Хлебцы с ветчиной опять навеяли ему воспоминание о Бордо и о других винных городах, мимо которых он проехал, и он снова принялся вздыхать, что не побывали в них.

– Ах, Бордо, Бордо! Но о Борле я не жалею. Но вот за город Коньяк – никогда я себе не прощу…

– Да уж слышали, слышали. Я думаю, что пора и бросить. Надоел, – оборвала его супруга.

– Эдакий знаменитый винный город…

– Брось, тебе говорят, иначе я погашу свечи и лягу спать.

– Хорошо, я замолчу. Но я удивляюсь твоей нелюбознательности. Женщина ты просвещенная, объездила всю Европу, а тут в Коньяке, который лежал нам по пути, имели мы возможность испробовать у самого источника…

Глафира Семеновна задула одну из свечей.

– Не замолчишь, так я и вторую загашу, – сказала она.

– Какая настойчивость! Какая нетерпеливость! – пожал плечами муж и зажег погашенную свечку.

– Надоел… Понимаешь ты, надоел! Все одно и то же, все одно и то же… Коньяк, Коньяк…

– А ты хочешь, чтобы я говорил только об одних твоих шляпках, купленных тобой в Париже?..

– Как это глупо!

Глафира Семеновна, кушавшая в это время грушу, рассердилась, оставила грушу недоеденною и начала ложиться спать.

Николай Иванович умолк. Он поел, зевал и стал тоже приготовляться ко сну, снимая с себя пиджак и жилет.

На дворе по-прежнему ревела буря, ветер завывал в каменной трубе, а дождь так и хлестал в окна, заставляя вздрагивать деревянные ставни, которыми они были прикрыты.

– Погода-то петербургская, нужды нет, что мы в Биаррице, на юге Франции, – сказал он.

– Не забудь запереть дверь на ключ, да убери свой бумажник и паспорт под подушку, – командовала ему супруга.

– Ну вот… Ведь мы в гостинице. Неужели уж в гостинице-то?.. – проговорил супруг.

– А кто ее знает, какая это гостиница! Приехали ночью, не видали ни людей, ни обстановки. Да наконец, давеча сам же ты говорил, что, может быть, эта гостиница находится где-нибудь на окраине города, в захолустье. Сундук давеча внес к нам в комнату совсем подозрительный человек, черный как жук и смотрит исподлобья.

– Хорошо. Вот этого совета послушаюсь.

Николай Иванович положил под подушку часы, бумажник и стал влезать на французскую высокую кровать, поставив около себя, на ночном столике, зажженную свечку.

В трубе опять завыло от нового порыва ветра.

– Холодновато, холодновато здесь на юге, – пробормотал он, укрываясь по французскому обычаю периной. – Как мы завтра в море-то купаться полезем? Поди, и вода-то теперь от такого ветра холодная, такая же, как у нас в Петербурге.

– Ну вот… Ведь здесь купаются в костюмах, а костюмы эти шерстяные. В костюмах не будет так уж очень холодно. Все-таки в одежде, – отвечала Глафира Семеновна.

Через пять минут супруги спали.