Читать книгу Мёртвая рука капитана Санчес. Книга 2. Достояние Англии - Нина Запольская - Страница 5

Шхуна шла вдоль американского побережья на север, туда, где предположительно находились координаты №4 – «Море у побережья Нью-Йорка». Утро было обычное, а вот днём ветер посвежел.

– Хорошо идём, сэр, – сказал капитану поднявшийся на мостик штурман Пендайс. – Такое чувство, что нас гонит буря.

Капитан присмотрелся к штурману и спросил:

– Вы мне хотите что-то сказать, мистер Пендайс?..

– Да я, сэр… Я хочу сказать, сэр, что нам настоятельно нужна новая грот-мачта… Нам нужен ремонт в Бостоне, – ответил Пендайс и замолчал, на капитана он не смотрел, старательно отводя глаза в сторону. Чувствовалось, что ему как-то неловко от этого разговора.

– Мы встанем на ремонт в Нью-Йорке, мистер Пендайс… Не волнуйтесь, – ответил ему капитан.

– Но, сэр!.. В Нью-Йорке нет такой верфи, – поспешно проговорил штурман, он приложил ручищи к груди, и лицо его при этом приняло просительное выражение.

Капитан посмотрел на штурмана Пендайса с лёгким удивлением, но через пару секунд произнёс:

– А, кажется, понимаю, мистер Пендайс… Припоминается мне, что у вас в Бостоне кто-то живёт, кажется, какая-то родственница…

– О, совсем дальняя, сэр, – штурман выглядел донельзя сконфуженным, его руки затеребили полы жюстокора.

Капитан широко улыбнулся.

– Ну, что же, тогда идём в бостонскую верфь, а я потом в компании мистера Трелони и доктора вернусь в Нью-Йорк на каком-нибудь небольшом боте, – сказал он и добавил. – Надеюсь, что к моему возвращению «Архистар» будет готова…

Штурман Пендайс опять прижал обе руки к груди, уже улыбаясь.

– О, сэр, безусловно, совершенно готова, – заверил он капитана.

Когда капитан поделился новыми планами с мистером Трелони, тот моментально согласился с тем, что исследовать берег в окрестностях Нью-Йорка лучше, конечно же, на маленьком корабле. Всё складывалось, как нельзя лучше: пока на «Архистар» будут менять мачту, они спокойно займутся поисками сокровищ Диего де Альмагро.

Скоро «Архистар» вошла в Бостонскую бухту – крупную бухту в западной части залива Массачусетс, на берегах которой расположен порт города Бостон…

****

Археологические раскопки на территории современного Бостона, дорогой читатель, обнаружили свидетельства того, что древние люди проживали на этих землях уже семь тысяч лет назад. А вот европейские поселенцы появились здесь в начале XVII века и основали Плимутскую колонию. Это были английские пуританские колонисты, ищущие религиозную свободу и недовольные тем, что господствующая в Англии Англиканская церковь склоняется к идеям католицизма. Пуритане искали земли с целью создания идеального общества, свободного от пороков Старого Света. 17 сентября 1630 года возле удобной бухты в устье реки Чарльз, ставшей позднее гаванью Бостонского порта, ими был основан город Бостон, названный так в честь небольшого английского городка. Так возникла Новая Англия – оплот торговли, предпринимательства и культуры в этих суровых краях.

Уже через несколько лет в поселении была основана первая в Америке англоязычная школа, а в местечке Кембридж, жители которого гордились своим типографским прессом, в 1636 году открылся первый колледж – Гарвард.

В 1667 году в Бостоне открылась фабрика по перегонке рома, и спустя какое-то время производство рома стало крупнейшей и наиболее процветающей отраслью промышленности в Новой Англии. Ром из Новой Англии считался лучшим в мире большую часть ХVIII века и некоторое время в Европе использовался для взаиморасчётов наравне с золотом. Пили ром много. По некоторым оценкам потребления рома в колониях Америки в конце ХVIII века на каждого мужчину, женщину и даже ребёнка приходилось 13,5 литров рома в год.

Выгодное географическое положение обусловило быстрый рост и развитие нового города. Бостон, застроенный верфями и товарными складами, стал столицей Новой Англии и самым оживлённым глубоководным портом в колонии Массачусетского залива. Отсюда увозили, конечно же, ром, а так же соль, пшеницу и табак. Первая верфь была построена уже в 1710 году. Растянувшись на 610 м по берегу Бостонской гавани, она стала безопасной и удобной швартовкой для больших кораблей того времени…

В этом-то порту капитан и нанял палубный бот – небольшое одномачтовое судно водоизмещением шестьдесят тонн, вооружённое восемью пушками малого калибра. Командовал ботом капитан Дункан Мюр – почтенного вида старый моряк, шотландец. Он уже не ходил в дальние рейсы, но с радостью согласился провести капитана по здешним водам на своём «Нептуне» – так гордо именовался этот бот.

Джентльмены поднялись на борт, Платон нёс за ними вещи. На палубе «Нептуна» царила предрейсовая суета.

Капитан Мюр сам помог своим пассажирам разместиться в крохотных каютках. Он был невысок ростом, плотно сбит, лицо его, загорелое до черноты, было усеяно веснушками и изрыто оспой. Глаза капитана Мюра, поразительно светлые на загорелом лице, смотрели с открытым, славным выражением: в них плясали лукавые черти, и это в старом шотландце располагало с первого взгляда.

– Прикажите сниматься с якоря, капитан Линч? – спросил он у капитана. – Ветер попутный, вот-вот начнётся отлив…

– Можете сниматься, капитан Мюр… Командуйте, я всего лишь ваш пассажир, – весело отозвался капитан, которому явно доставляла удовольствие вся эта ситуация.

Капитан Мюр пошёл на палубу. Джентльмены немного посидели в своих каютах, потом постепенно, один за другим, вышли на палубу: они понимали, что будут мешать, но сидеть в духоте кают было невыносимо…

Внутреннее пространство «Нептуна», впрочем, как и всех других парусных кораблей, дорогой читатель, делилось на три отсека. В носовом размещались гамаки для команды, средний предназначался для грузов, кормовой отсек отводился для начальства. В этом последнем отсеке, над кильсоном, продольным брусом, обеспечивающим крепость днища, была устроена крюйт-камера – специальная выгородка, отделённая от всех других помещений. Здесь хранились бочонки с порохом, а на боковых полках укладывались приготовленные для стрельбы картузы. Над этим взрывоопасным помещением размещалась выгородка, частично возвышающаяся над палубой. В ней и располагались каюты наших героев – маленькие тесные помещения, в которых едва удавалось выкроить место для кровати с рундуком, стола и принайтованного к полу стула.

Такое расположение кают над крюйт-камерой было традиционным на всех флотах мира. И хотя корабельное начальство жило, буквально, на бочках с порохом, но только так опасный груз мог находиться под постоянным контролем. Под офицерскими каютами помещалась и винная кладовая – непременная особенность всех парусников, вызванная жестокой необходимостью поддержания здоровья команды в условиях дальнего плавания. И эта кладовая требовала едва ли не большего присмотра, чем крюйт-камера. Истории разных флотов содержат немало примеров, когда содержимое винных бочек, не смотря на строгий офицерский надзор, утекало в кубрик команды, и тогда совершались несчастья, сопоставимые по силе со взрывом порохового погреба.

В носовой оконечности парусников размещался канатный ящик, в который убирался канат левого и правого становых якорей – дагликса и плехта. Выше были устроены шкиперская кладовая, отсек для стрелкового и холодного оружия, провизионные кладовые (матросов отдельно и начальства отдельно), камбуз, выгородка для хранения запасных парусов и прочего. Такое множество различных помещений при относительно небольших размерах кораблей требовало, конечно, от его строителей изобретательности: каждый дюйм внутреннего пространства использовался удивительно эффективно…

****

Капитан поднялся на кокпит, где стояли рулевой и капитан Мюр. Опытным взглядом он окинул палубу, потом поднял голову и посмотрел на мачту. Её венчал изящный шток, на котором был поднят на рейке длинный трёхцветный капитанский вымпел. Капитан улыбнулся: этот бот ему определённо нравился.

– Мне кажется, что ваш бот хорошо управляется, капитан Мюр, – сказал капитан, которому явно хотелось поговорить со старым шотландцем.

Капитан Мюр охотно откликнулся.

– Он управляется отлично, хотя, конечно, во время шторма к штурвалу приходится ставить двоих рулевых, – сказал он и вдруг выпалил. – Но освежуйте меня от носа до кормы, если я променяю свой «Нептун» на шхуну или бриг!.. Клянусь овсяной лепёшкой!..

Тут старый шотландец запнулся и смущённо выговорил:

– Не в обиду будь вам сказано, капитан Линч…

– О, зовите меня просто Дэниэл, капитан Мюр, – смеясь, отозвался капитан.

Капитан Мюр охотно кивнул и продолжил:

– И не сосчитать, Дэниэл, сколько раз случалось мне стоять на вахте где-нибудь в Южном океане, когда ночь озарена звезда́ми… Стоишь себе, значит, и определяешься по пеленгам в рассуждении своей жизни. И до того дорассуждаешься, что кажется, что ничего на белом свете краше нет, чем ходить на маленьком боте вдоль одного берега. Вам, молодым, этого не понять… Клянусь овсяной лепёшкой!..

– Ну, от чего же… – пробормотал капитан невнятно, потому что просто не знал, что на это сказать.

Капитан Мюр словно бы уловил эту неопределённость.

– Да?.. А вот скажите, чьё положение безопаснее в штормовую погоду – у бота или у большого парусного корабля? – спросил он напористо.

– Ну, конечно, у бота, капитан Мюр, что тут говорить, – согласился капитан.

– Вот, то-то… Большие волны не в силах справиться с ботом… Они, шипя, прокатываются мимо, а ты только крякаешь от удивления, – сказал старый капитан довольно.

– И давно вы плаваете в здешних водах, капитан Мюр? – спросил капитан, улыбаясь.

– Да, почитай, годков пятнадцать будет, – капитан Мюр словно был рад сменить тему. – И надо вам сказать, что только на борту «Нептуна» я не опасаюсь за свою шевелюру и благодарю Господа, что кровожадные индейские дикари не знают искусства кораблестроения… На всём побережье Атлантического океана от Йорка до Бостона не сыскать, поди, человека, не опасающегося за целость своего скальпа… Вот так вечером ляжешь спать, а утром, глядь – проснёшься без своих волос…

К беседующим капитанам подошли мистер Трелони и доктор. И мистер Трелони спросил любезно:

– И что, капитан Мюр?.. Неужели все индейцы так безжалостны?..

Капитан Мюр засмеялся и закрутил головой.

– Да нет, джентльмены, – протянул он. – Основным их занятием завсегда было трапперство, то бишь, охота, ещё, конечно, рыбалка да работа на земле. Они сажали кукурузу, бобы и тыкву, называя их «тремя сёстрами». И ирокезы, и алгонкины владели своей землёю. Ну, воевали между собою немножко – не без этого… Так говорят, что к снятию скальпов их пристрастили первые колонисты – голландцы и, не во гнев вам будет сказано, вы – англичане…

А скальп – это у индейцев такой пучок волос на темени, который воин специально оставляет на выбритой голове… И, стало быть, скальп этот – не только военный трофей, но и талисман: индейцы верят, что он передаёт победителю силу убитого им воина. Да я сам видел, как вигвамы краснокожих окружает частокол из кедровых кольев со скальпами на каждом… А волосы от скальпа они носят на одежде, как знак личного мужества.

А теперь выходит, что чём больше они якшаются с нами грешными, с бледнолицыми, то становятся всё хуже и хуже. Первые колонисты научили их пользоваться стальными ножами – так скальпировать удобнее… А сейчас английские власти платят индейцам деньги за один французский скальп. Французы тоже платят, этим они подбивают своих индейцев к скальпированию ирокезов – английских индейцев. Так что мало их уже и остаётся, краснокожих этих… Все уже, почитай, перемёрли…

– А что, сэр, у них, правда, красная кожа? – спросил мистер Трелони, который живого индейца ещё не видел ни одного.

Капитан Мюр весело засмеялся: светлые глаза его сузились, заискрились лукаво, и, глядя на него, рассмеялись и наши мужчины – так это у него заразительно получилось.

– Да нет, мистер Трелони, это у них мазь, краска такая для кожи. Они ею обмазываются от солнца да от насекомых, а ещё в торжественные моменты. А вообще-то кожа у них самая что ни на есть жёлто-коричневая… Да вы сами в Йорке увидите…

Тут капитан посмотрел на мистера Трелони и сказал:

– Нам надо увидеть местное побережье, как можно ближе к береговой линии… Мы ищем две скалы и небольшой водопад поблизости от Нью-Йорка.

– Э, такого добра, как скалы, тут нет вовсе, да и водопад я что-то не припомню, если только подальше, в лесах, – ответил капитан Мюр. – Местность тут в основном низменная, ровная… Но мы поищем, поищем… И надо посмотреть на севере острова Лонг-Айленд – там что-то есть похожее на камни, а вот на юге острова, как и везде на побережье – песок.

При слове «песок» мистер Трелони как бы напрягся и проговорил поспешно:

– Песок давайте тоже посмотрим…

Капитан Мюр глянул на него удивлённо, но ничего не сказал. И, вообще, он не приставал к своим пассажирам с расспросами, молчаливо и с видимой охотой исполняя указания, в общем, вёл себя, как джентльмен.

И наши мужчины, вооружившись подзорными трубами, каждый день, иногда все вместе, а когда и сменяя друг друга, стали методично обшаривать взглядами прибрежные берега, мимо которых они медленно проходили, благо погода и ветер тому благоприятствовали.

В основном берега залива Лонг-Айленд были пологие, поросшие лесом. Лес изобиловал дичью, в чём они неоднократно убеждались, сходя на берег: охота в этих местах была отменная, а залив был богат устрицами и рыбой.

Потом они повернули вдоль северного побережья острова Лонг-Айленд и прошли вдоль его берегов, где кое-где были россыпи камней и редкие скалы, ничего, впрочем, общего не имеющие с рисунком гобелена. Тогда они опять вышли в открытый океан и двинулись к Нью-Йорку вдоль песчаного берега.

– Не будем унывать, мистер Трелони, – сказал капитан, но словно, как бы, больше для себя. – Да, мы опять ничего не нашли… Но мы и не надеялись. Зато Нью-Йорк посмотрим. Представляете, вдруг он через какое-то время станет большим и известным городом?.. А мы там уже с вами были, а?..

– Местность могла сильно измениться со временем, и это самое страшное, – с горечью ответил мистер Трелони, опуская зрительную трубу. – Если наши скалы были сложены из известняков, как здешние, то вода за много-много лет проточила в них выбоины… И вот уже одну скалу вода свалила, другую изломала, и нет теперь ни водопада, ни гор, ни сокровищ…

Капитан не знал, что на это и возразить, и как ещё утешить мистера Трелони.

****

К порту колонии Нью-Йорк они подошли в середине дня. А пока наши герои осматривают берега, лавируя между косами, которые потом, спустя годы, превратятся в мелкие, но известные всему миру острова, я вам расскажу, дорогой читатель, об этих землях…

Первым европейцем, увидевшим земли Нью-Йорка, стал в 1524 году итальянец Джованни да Веррадзано, состоявший на службе у французского короля и искавшего пути в Китай. Спасаясь от шторма, он вынужден был отклониться от намеченного курса к северу и достиг берегов Америки около 34° северной широты (близ мыса Фейр, штат Северная Каролина). Так он проплыл вдоль побережья Америки до устья реки, впоследствии названной рекой Гудзон в честь английского мореплавателя начала ХVII века Генри Гудзона.

Позднее в устье этой реки голландцы основали поселение Новый Амстердам, получившее статус города в 1653 году. Хорошо укреплённый город с крепостью-фортом на южной оконечности острова Манхэттен призван был обеспечить безопасность речного прохода судам Ост-Индской компании, торговавшим в верховьях реки пушниной с местными индейскими племенами. Скоро Новый Амстердам вырос в самое крупное поселение в провинции Новых Нидерландов. И с самого начала колонизации голландцы ввозили чернокожих рабов. Это было нормальным явлением – торговля «живым товаром» на пространствах между Западной Африкой, Бразилией, Карибами и Западной Европой была налажена отлично. Чернокожие выполняли самую тяжёлую работу: они рубили деревья, возводили стены, расширяли гавань, работали на плантациях и по дому.

Но не надо обходить молчанием факт, что первыми рабами в этих местах были рабы белые – так называемые, кабальные слуги. В эту категорию попадали осуждённые, а так же английская или ирландская беднота, которая хотела переехать в Америку, но не имела на это денег. Эти люди, разорённые крестьяне и ремесленники, подписывали с предпринимателем контракт на возмещение его издержек по перевозке себя за океан с обязательством отработать на предпринимателя пять лет. Их привозили в Америку и продавали с аукциона. Зачастую, вследствие новой задолженности, кабальный слуга оставался в рабстве на второй и третий срок. Осуждённых в Европе преступников тоже продавали, только они должны были отработать уже семь лет. Регулярная торговля законтрактованными слугами велась в течение XVII – XVIII веков и постепенно потеряла значение только с развитием работорговли африканцами.

В XVIII веке провинция Нью-Йорк росла и развивалась, а основными занятиями колонистов по-прежнему, как и встарь, оставались заготовка леса и сельское хозяйство в долине реки Гудзон и на острове Лонг-Айленд. Историки сообщают, что в 1703 году почти на каждую вторую нью-йоркскую семью работал хотя бы один раб. При этом в 1720 году количество чернокожих рабов доходило до 16% всего населения: в Нью-Йорке было больше рабов, чем где-либо севернее.

После восстания чернокожих рабов в 1741 году в Нью-Йорке стало набирать силу аболиционистское движение, и в 1827 году рабство было окончательно отменено. Но и в 1850 году рабы Нью-Йорка всё ещё трудились на своих хозяев: даже в годы Гражданской войны город оставался главным коммерческим портом для рабовладельческого Юга – «Чёрным портом»…

Капитан Мюр, как гостеприимный хозяин, рассказывал своим пассажирам о славном городе Йорке, к которому подходил «Нептун»:

– Вон на юго-западе – остров Статен, мы его почти прошли… А сам Йорк лежит на острове Манхэттен… Его купил у индейцев буквально за связку бус голландский колонист Петер Минёйт. Сейчас это считают большой прозорливостью, а я так скажу – обмишулили дикарей, а те уши-то и развесили… Клянусь овсяной лепёшкой!.. Делавары, которые тогда тут жили, называли свой остров «манна-хатта» – «холмистый остров». Остров узкий и длинный, что твой корабль, с левого борта его омывает река Гудзон, а с правого – река Ист-Ривер. А вокруг Манхэттена – фермы, махонькие посёлки и появился даже на Лонг-Айленде ещё один городишко – Бруклэнд, аккурат на месте голландской деревни Брейкелен… А что? Дистанции тут огромные, и люди охотно бросают якорь…

Войдя в реку Гудзон, джентльмены увидели дымные костры на западном берегу.

– Это индейские костры, вокруг вигвамов, на побережье Нью-Джерси, – сказал капитан Мюр. – А вигвамы их лепятся поближе к берегу. Хоть у краснокожих и есть множество потаённых троп в лесу, а всё одно, по большей части они передвигаются по воде, на пирогах или, по-другому, на каноэ. И эти лодки, выдолбленные из цельного ствола дерева или сделанные из каркаса и берёзовой коры, бывает, вмещают в себя до дюжины смельчаков. И несутся они себе в бурных речных стремнинах – даром, что вода пресная… Ну, пойдёмте собираться, я с вами вместе ошвартуюсь сегодня на берегу…

И капитан Мюр привёл джентльменов в гостиницу «Золотая корона».

****

Капитан стоял перед конторкой гостиницы и ждал хозяина, которого всё не было. Перед его глазами, на стене, висели плохонькие картинки – это неизбежное украшение постоялых дворов всего мира, эта неизъяснимая услада для глаз любого скучающего путешественника, желающего хоть как-то скоротать время. На здешних картинках, наивных и дурно сделанных, были изображены скачки с препятствиями, и капитан сообразил, что их гостиницу содержал англичанин.

От нечего делать капитан облокотился на конторку всем телом, лёг на неё локтями и грудью, постоял там некоторое время в задумчивости, потом почесал правое ухо, зевнул и непонятно почему обернулся. К своему удивлению капитан заметил, как резко за его спиной запахнулась дверь, ведущая куда-то в глубину дома. Дверь запахнулась, но не до конца – осталась небольшая тёмная щель, из которой на капитана смотрели чьи-то глаза. И капитан почему-то сразу решил, что за этой дверью, в темноте, стоит и смотрит на него женщина, и что эта женщина молода и хороша собой.

Он улыбнулся, как мог обворожительнее, поклонился и сказал:

– Я жду хозяина, мадам… Вы не знаете, где я его могу найти?..

Тут дверь закрылась окончательно, и капитан остался один. Он недоумённо рассмеялся и пожал плечами. Спустя некоторое время пришёл хозяин.

Он был невысок и приземист настолько, что голова его, казалось, сливалась с плечами, к тому же она сидела на его теле несколько боком, вроде как тот постоянно прислушивался к чему-то. Черты лица хозяина были оплывшие, рот узенький, и только маленькие настороженные глазки выдавали силу и твёрдость характера.

Весь лучась привычной улыбкой, хозяин спросил у капитана, чем он может ему служить.

– Мы с друзьями хотели бы посидеть и выпить где-нибудь вечером, – объяснил капитан и спросил. – Не знаете ли вы в городе какое-нибудь приятное место?.. С музыкой…

– Единственное в городе приятное место с музыкой – это заведение напротив, – ответил хозяин. – И там сегодня как раз поёт несравненная Норма Джин. Очень рекомендую…

– Несравненная? Вот как? – капитан поднял брови и пошутил. – Имя у неё, по крайней мере, привлекательное…

Он поблагодарил хозяина, вышел на улицу и прошёл в таверну. Спустя некоторое время он опять вошёл в гостиницу и поднялся наверх.

– Господа моряки, – сказал он доктору и мистеру Трелони. – Мы сегодня вечером идём в таверну напротив слушать несравненную, так её здесь все называют, Норму Джин… Она певица…

– Я согласен! – крикнул доктор со своей кровати. – Очень приятное имя!..

– Давайте сходим, конечно, – отозвался мистер Трелони из кресла в углу. – Но думаю, после чернокожей Молли нам уже никто не сможет понравиться…

По лицу капитана словно скользнула тень. Он помрачнел и остаток дня был молчалив.

****

Зал той таверны, куда вечером пришли джентльмены, был довольно большой, ясно освещённый толстыми свечами, которые потрескивали в кованых потолочных светильниках. Здесь царил запах рома, топлёного жира, жареной оленины и, конечно же, рыбы. В середине зала, у стены, была сколочена дощатая сцена, или даже не сцена, а такие низенькие подмостки. Вокруг них стояли столы, за которыми сидели, в основном, мужчины, – иные были и в париках, – женщин было мало. Мужчины громко разговаривали, много курили, по залу сновали слуги. Потом на сцену вышли музыканты. Разговоры смолкли, все повернулись к сцене.

Заиграла мандолина, нежно и чувственно, её страстный призыв подхватила скрипка. На подмостках появилась певица в голубом платье. Она почему-то сразу посмотрела на капитана, быстро отыскав его взглядом. Она запела, и все в зале тотчас подумали, что певица поёт сейчас для кого-то одного.

Норма Джин была невысока ростом, хорошо сложена, с пепельными, поднятыми вверх волосами и гордым детским ртом. Капитан ощутил мелодию всей кожей: в этом пении ему чудились обрывки давних грёз, старательно забытое сверкание переливчатой парчи, белая пена кружев, заломленные женские руки. У певицы был странный голос – мятежный и ужасно печальный, а может быть, это просто песни были такие. Она пела о нежной полевой ромашке, сорванной безжалостной рукой и брошенной на мостовую в грязь под ноги прохожим, о страшной, опустошающей власти денег, и ещё о том, что счастье заключается не в кольцах и браслетах, но только это, почему-то, понимаешь слишком поздно… От этих песен хотелось услышать чей-то зов и откликнуться, но каждый в зале с горечью понимал, что никто его не позовёт, потому что рядом никого нет.

В трепетном свете множества свечей лицо певицы казалось очень бледным, а ещё капитану казалось, что он сразу узнал это лицо, словно оно состояло из многих-многих знакомых ему женских лиц, очень важных когда-то, но потом забытых до стёртого, бесцветного воспоминания. И вот опять это лицо возникло перед ним, но сейчас оно было озарено какой-то волнующей и погибельной красотой… Зыбкое лицо, подумалось капитану, зыбкое, как море: чуть переменится ветер – и его выражение станет иным. Это лицо уже дурманило его, как начало лёгкого опьянения, и он уже чувствовал, уже понимал, потому что не мог не понимать, что будет дальше.

Джентльмены, замерев, смотрели на сцену, и вдруг доктор Легг услышал хриплый голос капитана, который, не отводя глаз от певицы, сказал:

– Джеймс, найди мне цветы… Где хочешь, но найди…

Доктор удивлённо глянул на капитана: тот смотрел на подмостки заворожённым взглядом, весь подавшись вперёд, весь поглощённый тем, что там происходило – кажется, он даже уже и не помнил, что сказал только что. Доктор встретился взглядом с мистером Трелони, опять посмотрел на капитана, – у того на высоком лбу от напряжения налилась жила, – и встал со стула. Тут песня закончилась, в зале захлопали, и в этом шуме доктор вышел из зала. Капитан, казалось, его ухода даже не заметил.

Доктор Легг перешёл улицу и в вестибюле своей гостиницы, – будем так, на французский манер называть нижний зал «Золотой короны», – подошёл к хозяину и спросил:

– А скажите, любезнейший, где я у вас в городе могу купить цветы?..

– Цветы?.. Купить?.. – на изумлённом лице хозяина была написана мысль, что он никогда в жизни не слышал ничего глупее.

– Да, цветы, – повторил доктор, совсем не смутившись, и добавил. – Очень надо…

– Так цветы у нас выращивает только миссис Аэртон, – речь хозяина звучала как-то странно, он уже оправился от изумления, но какая-то новая мысль словно засверкала в его маленьких, заплывших глазках. – А вот продаст ли она их вам…

– Ну что же… Спросить ведь можно? – настаивал доктор. – Где я могу её найти?..

Хозяин заулыбался, он уже, явно, не скрывал своего удовольствия.

– Миссис Аэртон живёт в доме своего супруга, мистера Аэртона, – насмешливо сказал он. – Это самый большой дом по центральной улице возле ратуши, не доходя до митингхауса… Вам каждый покажет, если спросите…